В России уже принимались инициативы, ограничивающие работу научных сотрудников. Так, в 2019 году Минобрнауки пыталось обязать отчитываться ученых об общении с иностранными коллегами. А в 2021 году депутаты Госдумы в третьем чтении приняли поправки к закону «Об образовании», где предлагается законодательно закрепить понятие просветительской деятельности, а также принять меры, чтобы не допустить «негативного иностранного вмешательства в образовательный процесс».
«Такие дела» поинтересовались у научного сообщества, что не так с новыми правилами Минобрнауки и зачем российской науке международное сотрудничество.
Что за этим приказом министерства стоит, до конца я не знаю, хотя предположения очевидны. Многое из того, что делается в области науки, для науки плохо. Я не думаю, что я сказал тем самым что-то новое. Та реформа науки, включая реформу Академии наук, которая была проведена несколько лет назад, не привела к торжеству российской науки, скорее, создала массу дополнительных проблем. Кроме того, надо иметь в виду, что большая наука сегодня в одиночку не делается. Это коллективное мероприятие, и очень часто это предполагает международное сотрудничество и международные коллаборации. Все, что мешает международному сотрудничеству в области науки, ей мешает. Если мы не ездим на конференции, если мы не встречаемся со своими коллегами, если коллеги не приезжают к нам, науке от этого плохо, соответственно, и ученым не очень хорошо.
Сейчас если у института или университета есть договор, допустим, с зарубежным университетом о совместном проекте, то в любом случае предполагается, что, съездив за границу на конференцию или пообщавшись в рамках проекта со своими зарубежными коллегами, я должен у себя в университете всем коллегам, вовлеченным в этот проект, рассказать, что нового я узнал и какое это имеет для нас значение. Все не могут ездить на все конференции, значит, тот, кто участвует, как-то делится с остальными. Если понимать под «отчетом» что-то вот такое, то это всегда происходило, происходит и должно происходить. Но здесь не должно быть никакой бюрократии и никаких формальных отчетов. Если писать длинные и бессмысленные бюрократические бумаги, то это еще больше дестимулирует участие в мировых международных проектах и ничего, кроме дополнительной головной боли и нагрузки, никому не даст. В конечном счете это ничего не даст науке.
Кроме того, очень часто участие в конференциях и поездках не связано с теми договорами, которые есть у университетов или институтов. Научные работники в таких ситуациях могут выступать как фрилансеры и ездить в свой отпуск. Люди будут искать такие способы.
Я боюсь, что это может стать очередным шагом на пути к дальнейшей изоляции российской науки от международной. Ну и надо сказать, что молодые люди, которые хотят заниматься наукой, очень часто выбирают, заниматься им наукой в России или в другой стране, где условия для научной деятельности лучше. Чем больше бюрократическая нагрузка на ученого здесь, тем сильнее стимулы заниматься наукой там, где эти издержки меньше.
Я здесь могу подойти с двух точек зрения. С одной стороны, можно долго рассуждать на тему того, что все это цензура и ученых поджимают. На самом деле, когда еще два года назад впервые появилась новость, что Минобрнауки хочет обязать всех ученых после встреч с иностранцами писать об этом отчет, все сказали: «Да что же это такое?» Все шутили, куча мемов, я даже мемы какие-то рисовала. Но эта инициатива не прошла, даже Кремль тогда сказал: «Какой-то перебор». Потом возникла история с законом о просвещении, и, в принципе, все к тому шло.
Можно долго рассказывать о том, что это плохо, но есть одна очень интересная вещь: эта практика написания отчетов существовала всегда. Я, будучи сотрудником государственного университета, еще до безумных инициатив 2019 года, чтобы уехать в командировку за границу, должна была написать служебную записку: отпустите меня за тем-то и тем-то. Пишешь служебное задание, зачем ты туда едешь, а если тебе еще и деньги под это выделяли, ты потом должен написать мотивированный отчет: что ты делал, куда ты эти деньги потратил, какую смету подписал. Эта практика бюрократической отчетности в научной, преподавательской, исследовательской университетской среде уже довольно-таки привычна.
Другой вопрос, что сейчас ее подгонят под какие-то шаблоны, под какие-то заранее установленные формы, но в целом ничего глобально нового не произойдет, кроме того, что это приобретет такую официозную форму. Раньше это касалось какой-то финансовой стороны, сейчас, наверное, это будет касаться больше идеологических вопросов.
Во многих университетах есть такие, я не знаю, как это правильно называется, ну, скажем так, кураторы от ФСБ. Каждый раз, когда я выезжала за границу, когда писала служебное задание, всегда помимо твоего руководителя, декана, директора факультета в документах на выезд должна была стоять подпись проректора по безопасности. Все равно, прежде чем отправить человека за границу, они проверяют, кто едет, зачем едет, куда едет. И без этой подписи ты просто не уедешь с работы.
В моей практике я не видела случаев, чтобы ученому категорически отказывали в выезде за границу, но не исключаю, что такое могло где-то быть. Могли быть разговоры о том, что вместо командировки человеку предлагали оформить отпуск за свой счет, а там езжай куда хочешь. Да и сами коллеги часто предпочитали уходить в отпуск, чем маяться с горой отчетности. Но надо помнить, что, как правило, для любого института, даже в нынешней ситуации, выезд за границу — это всегда очень большой репутационный плюс, который идет в отчеты: у нас столько-то иностранных коллабораций, у нас столько-то иностранных студентов. Это все очень сильно регулируется. Открывают программы поддержки международного сотрудничества, это все завалено бумагами, бюрократизировано. Поэтому я себе не могу представить историю, что будут открыто запрещать выезд за границу. Возможно, ужесточат, возможно, где-то в кабинете скажут, ну, может, ты не поедешь в свой Китай, Венгрию, Германию? Но обычно, когда ты работаешь в университете и собираешься в зарубежную командировку, это приветствуется, это хорошо. Но это вопрос правоприменительный, что будет через полгода, мы не знаем.
Мне кажется, российские власти в целом решают нерешаемую задачу в современном мире. Они ставят перед отечественными учеными, университетами и исследовательскими центрами задачу, внутри которой в определении содержится неразрешимое противоречие. С одной стороны, российские власти хотят, чтобы наука была современной и развивалась, давала российской экономике какой-то толчок для развития и чтобы с Россией считались, в том числе как с мировой научной державой, и, конечно, чтобы в результате этого процветали наши замечательные военные технологии. С другой стороны, у российских ученых становится все меньше возможностей для того, чтобы легально контактировать со своими коллегами из-за рубежа. Понятно, что большинство ученых просто сделают вывод, что нужно число этих контактов сократить, потому что таковы государственные требования: нужно поменьше участвовать в международных конференциях, меньше общаться и спорить со своими коллегами-иностранцами. Потому что польза от этого отложенная, а вред может быть нанесен уже сейчас. Нужно отчитываться о поездках, отчитываться о встречах. К сожалению, есть масса примеров, как ученые получают уголовное преследование за государственную измену и шпионаж. Часто их вина заключается в том, что они старались развивать эту самую международную науку.
Почему это задача, содержащая противоречие в определении? Потому что никакая страна мира, включая Китай, не может себе позволить иметь исключительно национальную науку.
Если такие контакты затруднены, то в итоге любая научная деятельность превращается в то, что социологи науки называют обидным словосочетанием «туземная наука» — когда научные практики имитируются в отрыве от реальных контактов, реального международного состояния дел в той или иной исследовательской отрасли.
Мне кажется, что сейчас в больших университетах, например по состоянию Высшей школы экономики, хорошо видно, как ученые, научные коллективы, коллективы исследователей не успевают за этими изменениями в государственной политике. Еще совсем недавно ученые отчитывались как раз своим высоким уровнем интеграции в международные проекты. Это был проект «Топ-100», когда предполагалось, что российские университеты должны по количеству публикаций и по уровню академической мобильности для преподавателей и студентов и для исследователей оказаться среди лучших ста университетов мира. Тем университетам, которые делают на пути к этому более решительные шаги, были положены самые большие государственные гранты и вознаграждения. А теперь у нас этот приоритет оказывается неактуальным, теперь нам нужно какую-то национальную науку развивать, которая всегда рискует стать этой «туземной наукой».
Кажется, что ученые, поскольку они не обязаны заниматься политикой и не обязаны об этом думать, дезориентированы — чего же теперь государство от них хочет? Мы должны быть вроде классной великой научной державой, но с кем мы должны конкурировать и как мы должны проверять свой уровень развития в условиях снижения числа научных контактов как из-за пандемии, так и из-за новой цензуры, это вопрос открытый. Мне кажется, эта мера, если она будет выполняться, приведет к сокращению числа научных контактов, потому что ученые будут дважды, трижды думать, как бы им не стать изменниками, инагентами и прочими подозрительными людьми и не проще ли не ездить на очередную конференцию.
Ученым необходимы поездки за рубеж для обмена знаниями и опытом с коллегами. Чем больше неудобств они при этом испытывают, тем больше может быть мотивация уехать и не возвращаться.