«Я сразу почувствовала: что-то произошло»
Виктория Соколюк, 31 год
Мы с мужем познакомились на свадьбе у друзей. Ему тогда было 25. Первое время мы жили в разных странах и постоянно ездили друг к другу. Это было очень романтично. Через год мы поженились.
Еще в самом начале отношений он рассказал, что в подростковом возрасте ему диагностировали биполярное аффективное расстройство (БАР). Незадолго до нашей встречи у него был длительный эпизод мании — он пролежал в психиатрической больнице около года. Врачи говорили, что не в силах ему помочь, но мама мужа все же нашла специалиста, который смог его вылечить.
Он убедил меня, что проблемы нет, ведь он чувствует себя хорошо. Говорил, что БАР — это вымышленный диагноз, и я верила. Тогда об этом расстройстве не писали так много, как сейчас. Я не представляла, насколько это серьезное заболевание.
Муж был в ремиссии семь лет. А потом наш новорожденный сын попал в реанимацию. Сильный стресс спровоцировал второй эпизод мании.
Через год после рождения наш сын умер, и у мужа случился третий эпизод мании. Было очень много обвинений, манипуляций, попыток суицида. Этот маниакальный эпизод продлился дольше предыдущего — пять месяцев. Я знала: чем интенсивнее мания, тем глубже будет депрессия, которая придет вслед за ней. Так и случилось.
В тот день я поехала в иммиграционную службу: мы уже восемь месяцев жили в Таиланде, нужно было регулярно обновлять документы. Все утро я провела в очередях. Там я и получила тревожное сообщение от тети мужа — она переживала, что он не отвечал на ее звонки. Я сразу почувствовала: что-то произошло.
Эти ощущения не были для меня новыми. Муж уже пытался покончить с собой во время маниакальных эпизодов. Но то были манипуляции без реального намерения лишить себя жизни. Теперь же у него была депрессия, и это делало ситуацию куда опаснее.
Я очень испугалась и сразу поехала к мужу в отель. Пыталась достучаться до него, но он не отвечал. Дверь в номер оказалась заперта, ключей у меня не было. Я спустилась на ресепшен и попросила сотрудников отеля дать мне запасной ключ. Пришлось уговаривать их больше получаса. В конце концов они все-таки согласились — наверное, по мне было видно, как сильно я переживаю.
Сотрудница отеля поднялась на этаж вместе со мной. Она повернула ключ в двери, но позволила мне самой открыть ее.
Сотрудница закричала и стала звонить в полицию. А я просто оцепенела. В голове была тишина.
Поначалу я вообще не могла ни о чем думать. Все силы бросила на организацию похорон — никто из родственников мне не помогал. Я бегала между больницей, полицией, посольством. Было сложно, зато помогало хоть немного отвлечься.
В первые дни я испытывала лишь страх. Боялась оставаться одна — и днем и ночью со мной была подруга. После похорон разблокировались остальные чувства.
Смерть — это очень большой спектр эмоций. Помимо раздирающей боли, я чувствовала обиду и злость. Муж знал, что его найду я. Знал, что именно мне придется решать все бюрократические вопросы, связанные с его похоронами. И все равно это сделал.
С другой стороны, было больно думать о том, насколько он страдал. Я представляла, как поток мыслей съедал его, как сильно он устал от депрессии и суицидальных идей.
Эмоции часто скакали: утром я могла вскочить и пойти на хайкинг, днем — сидеть в тишине, а вечером — плакать. Главное, рядом была подруга, с которой можно было и поговорить, и помолчать. Мы вспоминали, каким классным, веселым и вдохновляющим был мой муж, как он мотивировал всех вокруг. О плохом, конечно, тоже говорили — это помогало выбросить тяжелые мысли из головы.
Мыслей было много. Долгое время я перебирала разные сценарии произошедшего. Пыталась понять, могло ли все сложиться иначе, был ли у меня шанс спасти мужа. Мне помогали разговоры с подругой: как только я начинала винить себя, она напоминала, что я сделала все, что было в моих силах. Мы говорили об одном и том же сотни раз.
А вот родственники меня не особенно поддерживали. Родители — и мои, и мужа — считали суицид «слабостью духа» и «грехом», который надо скрывать. Когда я сказала им, что мужа убило биполярное расстройство, они очень разозлились. Мы до сих пор не общаемся.
Поначалу мне тоже было трудно говорить «суицид». Просто язык не поворачивался произнести это слово. Но чем больше я делилась чувствами, тем легче становилось называть вещи своими именами.
С момента смерти мужа прошло три года, и только сейчас я снова учусь мечтать, планировать будущее. Боль похожа на камешек, который я всюду ношу с собой. С годами он стирается, становится меньше и легче. Но он всегда будет в моем кармане.
Горе напоминает волны: как мы оплакиваем близких
В семидесятых годах два британских психиатра, Колин Паркс и Джон Боулби, наблюдали за тем, как вдовы проживают потерю. Они описали четыре фазы горя, которые хаотично сменяют друг друга: оцепенение, тоска, фрустрация, восстановление. Если взглянуть на график из исследования, можно заметить, что этот процесс напоминает волны: прежде чем перейти в новую фазу, горе стихает, как волна перед подъемом.
Сразу после смерти близкого наступает оцепенение — человек отрицает потерю и пытается избежать ее. Шок сменяется тоской. Человек скучает по умершему, пытается поддерживать связь с ним через воспоминания, но, когда не получается, разочаровывается. За этим следует фрустрация: осознание потери вызывает чувство отчаяния. Завершается горевание постепенным переосмыслением собственной жизни и восстановлением — это и есть четвертая фаза.
Существует много других моделей горевания — например, «классическая» из пяти стадий: отрицания, гнева, торга, депрессии, принятия. Эту модель в 1969 году предложила американский психолог Элизабет Кюблер-Росс. Правда, она изучала другой тип горевания: исследовательница описывала, что чувствуют люди, которым сообщили, что они неизлечимо больны.
Так или иначе, современные ученые склоняются к тому, что единой формы проживания горя нет. Такой же точки зрения придерживается психолог, создатель и главный редактор медиа «Чистые когниции» Антон Вотрин. Шок, слезы, гнев, перепады настроения — все это варианты нормы. И последовательность этих реакций может быть любой.
При этом горевание по близкому, который совершил суицид, отличается от других утрат. Чувство вины, как правило, присутствует во всех случаях, но здесь оно очень глубокое и часто сопровождается чрезмерной самокритикой, объясняет Вотрин. Человеку кажется, что он мог и должен был предотвратить трагедию. Он прокручивает в голове конфликты с умершим и пытается вспомнить сигналы, которые остались незамеченными.
«Мысли о том, что он сделал не так, разрушают самооценку и запускают страх, — рассказывает психолог, доула смерти и соосновательница Death Foundation Анастасия Левикова. — Человек начинает искать причину в себе, а дальше возникает ощущение, что суицид близкого может повториться: “Вдруг это со мной что-то не так? Вдруг, если я сближусь с кем-то, этот человек снова решит уйти из жизни?”»
Страх постепенно приводит к изоляции — человек отдаляется от других и старается не вступать в близкие отношения, чтобы не допустить повторения травматичного опыта.
«Подумала: “Не последний раз же видимся”»
Варя, 25 лет
С Мирой я познакомилась в 2019 году, на первом курсе университета. Сперва она показалась мне нелюдимой. Но как-то мы разговорились на парах, а после она написала мне: «На самом деле я правда хочу дружить, просто не знаю, как к тебе подступиться, и могу выглядеть неприветливой».
Мы начали общаться. Это не всегда было просто: Мира бывала жесткой, могла смотреть на меня так, будто чем-то недовольна. Но мы продолжали сближаться: сидели за одной партой, вместе делали вузовские проекты, делились личными переживаниями. Она рассказывала про трудности в отношениях с родителями, ощущение отчужденности и потерянности.
Тревожные звоночки, возможно, были, но я их не замечала. Например, Мира часто говорила о смерти, шутила про суицид. Я не заостряла на этом внимание: думала, это просто черный юмор.
В конце первого курса Мира написала мне, что вместе со своим молодым человеком попробовала психоактивное вещество. Я отреагировала очень резко: меня с детства учили, что наркотики — зло. После этого подруга удалила сообщение и будто отдалилась от меня. Стала меньше доверять мне, почти не делилась тем, что могло вызвать у меня противоречивые чувства.
За летние каникулы она заметно похудела. Выкладывала в соцсети фото и писала, что одежда на ней «висит как на вешалке». Я стала переживать за Миру, предлагала ей помощь с поиском психолога. Но серьезно к этому она не отнеслась.
В начале сентября 2020 года подруга совершила суицид. За день до этого мы виделись на учебе. После занятий мы обычно вместе шли к метро, но в тот раз я решила задержаться и попросила ее не ждать меня. Подумала: «Не последний раз же видимся». На следующий день она уже не отвечала на мои сообщения.
Потом я долго винила себя за то, что оставила ее одну.
И что ужасное можно было бы предотвратить, если бы ты переживала сильнее.
О смерти Миры я узнала в понедельник, когда пришла на пары. Эту новость нам сообщил куратор. В голове был белый шум. Мой мир будто раскололся на две вселенные. В одной Мира умерла, а в другой — продолжала жить. Я чувствовала, что нахожусь в неправильном варианте вселенной. Мне даже снилось, что Мира имитировала суицид, переехала и начала новую жизнь. Это была та самая стадия отрицания.
Осознание, что ее больше нет, пришло ко мне позже. Я почти не ела, мало спала и много плакала. Однажды университет пригласил психолога позаниматься с нашей группой. Я обсуждала с ней ситуацию с Мирой — тогда из меня пулеметом вылетело все, что наболело. Даже показала фотографию подруги. Она посмотрела на нее и сказала: «Ну видно, что в глазах депрессия». Мне так не казалось, но эти слова углубили мое чувство вины. Я переживала, что недодала подруге тепла и внимания, недоглядела за ней.
Мой молодой человек пытался поддержать меня, но разговоры с ним не помогали — казалось, он ничего не понимает и только приуменьшает мои страдания. Вместе с тем у меня было ощущение, что я всех раздражаю своим горем. Одногруппники это чувство только укрепляли: шутили, что я слишком театрально проживаю суицид подруги.
Со временем мне стало легче. Чувство вины притупилось, хотя и не исчезло полностью. Я осознала, что не могла ни на что повлиять. И даже если Мира решила уйти, это не значит, что она меня не любила.
Я вспоминаю ее до сих пор. Грущу, что мы не выпустились вместе из вуза, что она так и не смогла осуществить свои мечты. В годовщину ее смерти обычно публикую сторис о ней. Недавно сделала несколько украшений для своего проекта в память о Мире. Гравировка на кулоне — ее задумка. Мне хочется, чтобы ее идеи продолжали жить.
Суицид — это стыдно: как горюющие остаются в одиночестве
По словам психолога и доулы смерти Левиковой, суицид в России — табуированная тема. Такой выбор кажется пугающим, неправильным и даже заразным, поэтому люди выбирают держаться в стороне от близких умершего.
Из-за стигмы закрывается и сам горюющий. Показать свою боль он не может: кажется, суициду нет места в разговорах. Или же человек скрывает свои чувства из опасений, что его обвинят в смерти близкого. В итоге всё вокруг продолжает идти своим чередом, а он оказывается отделенным от других, потому что его мир рухнул.
Такая изоляция опасна: люди, проживающие суицид близкого, сами находятся в группе риска, отмечает психолог Вотрин. На фоне острого стресса у них может развиться депрессия или ПТСР. Некоторые пытаются заглушить переживания с помощью психоактивных веществ, что повышает риск зависимости, у других возникают суицидальные мысли.
Впрочем, иногда окружающие отстраняются от горюющих просто потому, что чувствуют растерянность и не понимают, как с ними общаться. Они не знают, как правильно выразить сочувствие, боятся навредить или нарушить личные границы.
Как поддержать человека, который переживает суицид близкого
Как выстроить разговор
Подобрать слова бывает нелегко. Кажется, без сопоставимого опыта стать равным собеседником не получится. Но чтобы поддержать человека, опыт не так важен. Главное — задавать открытые вопросы, выдерживать паузы, нормализовывать чувства собеседника, не осуждать, не давить и не поучать, объясняет Вотрин.
Начать разговор можно с универсальных фраз, например «Не знаю, что сказать, но я за тебя беспокоюсь. Я рядом. Ты мне важен/важна. Я готов(а) тебя выслушать, если захочешь поговорить. Как я могу тебе помочь?».
Если человек винит себя в смерти близкого, важно объяснить, что намерение покончить с собой сложно заметить со стороны. Иногда человек принимает такое решение импульсивно, особенно если у него есть проблемы с ментальным здоровьем.
Не стоит избегать упоминаний умершего из страха травмировать собеседника, добавляет Левикова. Чаще такие разговоры, наоборот, целительны. «Например, можно написать, что вы сейчас в кафе, где когда-то сидели вместе, — и это не будет триггером. Лишь покажет, что вы помните и цените умершего», — говорит Левикова.
Бывает, что в процессе разговора человек замолкает или прерывается на плач. В такой ситуации можно уточнить, чего ему сейчас хочется: помолчать или продолжить. Если ему тяжело ответить, можно предложить кивнуть — некоторым людям сложно говорить, когда их переполняют эмоции.
Если человек закрылся, стоит сделать паузу и подчеркнуть, что вы можете продолжить разговор в любой момент, когда он будет готов. После этого Вотрин рекомендует сменить тему, если человек все еще настроен общаться.
Нормально честно сказать человеку, что вы боитесь темы суицида и не знаете, как говорить об этом, но все равно хотите помочь, считает Левикова. Можно предложить поискать для него специалиста. Однако важно делать это бережно — так, чтобы у человека не возникло ощущение, что от него хотят избавиться. Можно сказать, например: «Слушай, я в растерянности. Очень хочу тебе помочь, но не могу. Слышал/а, есть такие доулы, которые умеют говорить с людьми про смерть. Я на них подписан/а. Хочешь, я расскажу о них подробнее? Мне кажется, они могут помочь».
Можно предложить человеку пойти на группу поддержки, чтобы обсудить свои переживания с теми, у кого схожий опыт, или обратиться к психологу, который умеет работать с гореванием, добавляет Вотрин. В качестве метода психотерапии подойдет EMDR (десенсибилизация и переработка движением глаз) — он помогает справиться с травмирующими воспоминаниями.
Еще полезно вместе послушать лекции, почитать памятки и книги о горе. О том, что такое горевание и каким оно бывает, можно узнать на сайте DeathFoundation или в медиа «Чистые когниции».
Как еще помочь
Быть рядом и ненавязчиво заботиться — лучший вариант, считает Вотрин. Можно посмотреть кино вместе, погулять с детьми, приготовить ужин, помочь с другими бытовыми делами. При этом важно не забывать о собственном ресурсе. Нормально, если порой на такую поддержку не хватает сил.
Заботиться о человеке можно по-разному, в том числе через совсем небольшие действия, отмечает Левикова. Например, периодически спрашивать о его состоянии: «Ой, подумал о тебе, как ты?» Скидывать мемы или рилсы с котиками, если человек любит такое.
«Пытаться понять, что именно чувствует человек, не стоит. Это невозможно, — говорит Вотрин. — Достаточно сострадать, быть рядом и показывать свою открытость, разделяя при этом боль утраты. Наша задача — помочь человеку двигаться вперед, к своим ценностям, вместе с болью. Не нужно просить его “отпустить умершего и просто жить дальше”».
Что делать, если горюющий думает о суициде
Существует миф, что нельзя напрямую спрашивать, есть ли у человека суицидальные мысли, иначе это подтолкнет его к их реализации. На самом деле задавать такие вопросы, наоборот, важно, чтобы отслеживать состояние горюющего, говорит Левикова.
Можно периодически спрашивать у человека, как он спит, пьет ли алкоголь и как часто, какие мысли его посещают. Даже если горюющий признается, что иногда думает о суициде, это не означает, что у него есть намерение покончить с собой. Но на такие мысли, безусловно, стоит обратить внимание.
Важно обсудить это с горюющим: узнать, как сам человек относится к этим мыслям, контролирует ли он их или они чересчур интенсивные. Можно предложить вместе подумать, как с этим быть. Например, договориться, что, если человека накроет, он может написать или позвонить — даже ночью. Или же предложить вместе поискать ему психолога.
Если состояние горюющего остается тяжелым даже спустя месяцы или годы после утраты, он не может учиться, работать, ухаживать за собой и постоянно винит себя в произошедшем, разумно подключить профильные службы или горячие линии, считает Вотрин. Контакты кризисного психолога и психиатра лучше найти заранее.