Номинально любой заключенный российской пенитенциарной системы имеет несколько разрешенных источников получения информации. Это письма, электронные и обычные, для которых предусмотрен цензурный фильтр. Книги, которые можно приобретать самостоятельно, получать посылкой, а также брать в тюремной библиотеке. Радио, а вернее — внутритюремная радиоточка. Телевизор, просмотр которого разрешен при нестрогих условиях содержания, но строго регламентирован. Пресса из каталога «Почты России», которую можно получать по подписке. Наконец, это свидания с адвокатом и прямое общение с другими заключенными. При этом степень доступности и качество любого из этих источников информации могут быть очень разными от изолятора к изолятору и от колонии к колонии.
Неравномерность условий вкупе с особенностями положения политических заключенных привела к возникновению альтернативных средств доставки новостей.
Появилась масса самоорганизованных волонтерских чатов, а в них — в том числе проекты неофициальной, самиздатовской прессы и рассылки новостных дайджестов. Волонтеры также ведут активную переписку с десятками «политических» и оформляют им подписку на периодические издания.
Новый самиздат
«Тюремный вестник» — одно из неформальных изданий, помогающее политзэкам оставаться в контексте происходящего на воле. «Вестник» появился весной 2022 года. Изначально его создатель Петр Лосев делал журнал для одного читателя — своего знакомого, попавшего в заключение. Идея оказалась рабочей, проект стал расширяться, и постепенно вокруг него сформировалась команда.
Ольга Румянцева, главный редактор «Тюремного вестника»
Большинство из нашей команды — в России. Мы соблюдаем законодательство, поэтому на острые вопросы стараемся писать либо в общем, либо совсем не писать. Основной раздел — это новости. Иногда приглашаем бывших политзэков или просто известных людей, и они пишут колонку. Еще есть рубрика «Твиттерские споры», она же «Твиттерские срачи», — очень весело, нравится читателям, немного отвлекает от политики. Плюс мемы, которые выбирает Петр. Обложку номера рисует художник по краткому перечню всех новостей выпуска.
Мы ведем учет, кому мы послали свежий номер, от кого получили ответ. Ответы выкладываются в телеграм-канал. По ответам и реакциям собираем статистику цензуры в учреждениях. Она везде разная и рандомная. Где-то пропускают целиком, в другом месте — без картинок, в третьем сразу выбрасывают, в четвертом не пропускают к заключенному, но кладут в его личные вещи. И когда он получает их для этапа, находит целую стопку.
Самые веселые выпуски были, когда мы писали про Пригожина: и картинки, и всякие его высказывания. Когда выпуск увидел вагнеровец, который повторно заехал в СИЗО, он стал орать и топать ногами, что мы «оскорбляем Евгения Викторовича». Хотя ничего, кроме слов самого Пригожина, мы не писали.
Получателей мы выбираем из списков политзаключенных, которые ведут «Свобот!», «ОВД-Инфо» и «Мемориал-ПЗК». Наши адресаты показывают «Вестник» сокамерникам, рассказывают о нас на этапе. Мы получаем письма: «Я такой-то, пожалуйста, мне тоже пришлите». Или родственники приходят и просят. Бывают случаи, когда человек пишет нам о своем сокамернике-политическом, о котором никто не знает. Тогда мы его тоже включаем в рассылку, сообщаем в «Мемориал», «Свобот!» — и этот человек появляется в списках адресатов, ему начинают писать. Плюс любой желающий может взять текст «Вестника» из нашего канала, вставить в свое письмо и послать, получается некий дайджест. Я много переписываюсь с политзэками и сама часто так делаю: «Привет. У нас вот такие новости».
Я не знаю, может, их на совещания собирают и говорят: «СВО, иноагентов, Иран, Израиль, котиков не пропускаем». Ни с одним цензором до сих пор не удалось поговорить — они боятся публичности. Ощущение такое, что цензура за решеткой завязана на личных представлениях цензоров. Инструкции у них есть, но они допускают расширительные толкования.
По УИК и ПВР запрещены экстремистские материалы, терроризм, угрозы, порнография, топографические карты, сведения о готовящихся преступлениях, о режиме объектов ФСИН. Если цензор берет письмо и видит, что там нет ничего вышеперечисленного, он его должен пропустить.
Но цензор берет письмо, а там, например, написано: «Екатерина Шульман в своем интервью…» О! Иноагент? До свидания! Некоторые требуют указывать в скобочках «иноагент» и тогда пропускают. Иногда не проходят письма из-за границы, но письма из России с тем же содержанием пропускают.
Что касается «Вестника», тоже все по-разному. До того как в Ростове «сломался» цензор, туда пропускали очень хорошо. В Брянске СИЗО-1 накапливают стопку, но пропускают. Во Владимирском централе бумагой «Вестник» не пропускали категорически. У нас даже были суды. СИЗО-1 Твери сначала отказывали, но потом стали пропускать. Но это ничего не значит, через некоторое время опять все может поменяться.
Был еще момент. В ходе судов по недопуску писем политзэку Людмиле Разумовой мы выяснили, что в 2023 году ФСИН издала распоряжение: в третьем квартале не допускать «Вестник» до заключенных. В материалах дела была его копия, но система неповоротливая — где-то исполняется, где-то нет.
Чаты поддержки
Существует целая сеть чатов поддержки политзаключенных. Там решают бытовые вопросы, собирают посылки, деньги, передачи. Плюс чаты политических течений, которые поддерживают своих заключенных: анархисты, коммунисты, «Яблоко». Есть чат веганов, которые поддерживают своих вне зависимости от того, почему они туда попали.
Мусульмане поддерживают своих. Есть свой чат и у крымских татар. Отдельный чат у свидетелей Иеговы, они пишут огромное количество писем друг другу, знают, кто у них где сидит. Христиане из некоторых храмов тоже пишут людям в колонии, у них свои группки.
Еще есть чаты поддержки фигурантов конкретных дел: «Маяковское дело», «тюменское дело» и так далее.
Волонтеры о цензуре в колониях и СИЗО
Один из основных источников поддержки и информации для заключенных — письма. Главными сервисами отправки электронных писем являются ZT и «Ф-письмо».
Первый отличается более широким охватом учреждений, но не позволяет в полной мере отслеживать статус отправления. В сервисе «Ф-письмо» используются статусы «доставлено» и «не прошло цензуру».
Вот что рассказывают волонтеры (пожелали остаться анонимными), которые переписываются с десятками политзэков.
«Во Владимирском централе где-то с февраля отсутствует цензор, письма копятся стопками. Они обязаны назначить оперработника для проверки, но они забили просто».
«Ребята пишут, что есть Человек с большой буквы, который из жалости иногда приносит письма. Какой-то сотрудник заходит в комнату, где письма свалены, берет рандомные и передает».
«В Ярославле в ИК-8 сидит Александр Мартынов. Он мне звонит по телефону: “Сегодня 28-й день, как я не получаю письма”. Цензор ушла в отпуск».
«В Тамбовской области в ИК-5 очень рекомендуют при отправке бумажных писем заключенным сразу подписывать конверт для ответа и клеить на него марки. Потому что марки там, оказывается, воруют».
«“В Матросской Тишине” оперативник подключился к цензуре. Он просто зарисовывал полписьма. Совершенно непонятно, что там было написано. Невозможно подстроиться».
«Балашовская тюрьма, там мы не можем понять логику. Могут не пустить про котиков и пустить про политику. Могут не пустить про выставку. Иногда кажется, что человек просто приходит с разным настроением».
Волонтерка под ником Стася из помогающего политзаключенным проекта «Письма и импровизация» рассказала, что во многих случаях могли бы помочь суды. Но заключенные боятся: в ответ на иск усилится давление на них со стороны тюремной администрации. Порой удается инициировать разбирательство против СИЗО, когда человек отправляется на этап и переходит в зону ответственности другого учреждения ФСИН.
Демури Воронин
Статья 275 УК РФ («Госизмена»), фигурант дела журналиста Ивана Сафронова. Взят под стражу в феврале 2021 года. Освобожден в результате обмена 1 августа 2024-го
Я провел два с половиной года в следственном изоляторе ФСБ «Лефортово». Год сидел в одиночке. В «Лефортово» нет никаких электронных «Ф-писем». Либо пиши от руки, либо телеграммы, как в советское время, с побуквенной оплатой. Нет телефонов и интернета. Адвокат может приходить раз в месяц в лучшем случае.
Первые два-три месяца я читал мало. Постоянные раздумья, иногда панические атаки. Все время сидит в голове: это все закончится, завтра все закончится. Когда у тебя есть приговор, например как у меня — 13 и 3, ты уже настраиваешься на этот срок. До приговора чувствуешь себя как на чемоданах.
Поначалу я стал дольше спать, чтобы не думать ни о чем. Спишь даже днем, от избытка сна начинает все болеть. Спишь, пишешь, спишь, пишешь. Только потом я начал читать, учить языки, чтобы совсем не отупеть. Там вообще обязательно кто-нибудь что-нибудь учит. Я выбрал китайский. В общем, как только начинаешь привыкать к своему положению, начинаешь чем-то интересоваться, читать, смотреть телевизор.
В «Лефортово» я первый раз в жизни увидел телевизоры, на которых нет ни одной кнопки. Управление только через пульт, в котором никогда нет батареек. А передавать батарейки в СИЗО запрещено, только следователь может разрешить родственникам передать батарейки и переносную антенну с усиками. Бегаешь потом с ней по камере, ловишь сигнал, а он не везде есть. По ПВР можно смотреть телевизор с шести утра до десяти вечера. Были все 300 каналов, которые идут по общему ТВ. Был и канал Euronews. Но с началом войны вместо него стал «Соловьёв live». А потом, с января 2023 года, в «Лефортово» провели общий кабель, и телевизоры стали работать во всех камерах, но включались и выключались автоматически в положенное время. Так что как раньше посмотреть ночную трансляцию чемпионата Европы по футболу было уже нельзя.
Но что интересно, они иногда показывали отрывки из иностранных каналов: «В Европе вот что сказали, сволочи». А внизу идет брейк-ньюс, строка бегущая — на французском, немецком, английском. Они ее не закрашивают. Ты эту строку читаешь и видишь, что происходит: Россия отступает, поставили оружие и так далее. Информативно.
В отличие от СИЗО в лагере телевизор я очень редко смотрел. Он там один на 50 человек, что смотреть, ты не выбираешь. Когда в других зонах происходили бунты, у нас в «Мелехово» вообще по три дня вещало местное городское телевидение. И письма невозможно было отправить.
Я выписывал практически все газеты, какие мог: «Коммерсантъ», «Независимую газету», «Ведомости», РБК, «Новую газету».
Оформлял подписки каждый месяц. Брать на дольше не видел смысла: мало ли что. Есть же еще нюанс с этапом. Допустим, ты оплатил подписку в СИЗО — и тут тебя переводят. Никто заранее не предупреждает, и деньги, которые ты отдал за подписку, пропадают.
В лагере «Мелехово», куда меня перевели после приговора, газеты приходили два раза в неделю, сразу за все предыдущие дни. В лагере список изданий, в которых я видел хоть какой-то смысл, оформился окончательно. Отказался от «Ведомостей»: не понравились. «Собеседник» одно время был единственным голосом разума во всем этом. «Независимая» тоже умудрялась как-то писать, что все было понятно между строк. Из «Независимой» можно было хоть что-то о внешней политике узнавать. А что касается внутренней — это «Коммерсантъ».
В отряде у меня был только еще один человек, кто выписывал «Независимую». Еще один выписывал что-то про спорт. Остальные — максимум сканворды.
Из них получаешь какой-то внутренний заряд. Первые письма я получил только после трех недель в СИЗО. Следователь отдал пачкой. Иногда по Москве письма доходили за день. Чтобы было быстрее, друзья из Германии сначала посылали письма по ватсапу моему двоюродному брату. Он распечатывал на бумаге и простым письмом посылал в «Лефортово». Потом, где-то в июле-августе 2022 года, письма стали идти по Москве месяц. Плюс еще цензура два-три дня.
Читают в заключении много. Возьмем зону «Мелехово», около полутора тысяч человек. Треть заключенных — «соленушки», ребята, которые снюхали себе весь мозг. Он циферблат понять не может, зачем ему книги читать? Еще человек пятьсот читают исключительно Коран. Для остальных есть библиотека, очень много книг.
Обычно библиотеку пополняют по договоренности колонии с благотворительными организациями и частными жертвователями. Но часто издания покупают заключенные за свои деньги, а потом сдают их в библиотеку, потому что нельзя одновременно держать у себя больше десяти книг и журналов. Или когда едешь на этап — не потащишь же с собой сумку с книгами.
В «Лефортово» были и полные собрания книг Михаила Зыгаря, и Солженицын, и Киссинджер на английском, и книги Ходорковского. «Лефортово» понятно, там контингент специфический. Но когда я почти то же самое увидел в «Мелехово», был удивлен. Целые стеллажи книг на английском, серьезные книги: и философия, и история, и романы. И по книгам видно, что их берут, читают.
Но в зоне очень мало времени на чтение. В будни с десяти утра до семи вечера на работе. Вечером остается три часа. А хочется посидеть, покурить на улице, пообщаться с ребятами, что-то сделать, поесть. Плюс большая проблема со светом. В бараке свет очень плохой, я посадил себе зрение.
Андрей Пивоваров
Статья 284.1 УК РФ («Осуществление деятельности нежелательной организации»). Взят под стражу в мае 2021 года. Освобожден в результате обмена 1 августа 2024-го
Сначала у меня был Краснодар — это юг. Потом север, Карелия. Условия в северных и южных зонах просто несопоставимы. На юге обычно черные зоны, более лайтовый режим. Но мой опыт Краснодара был специфическим — меня сразу отправили в спецблок. Это все-таки не тюрьма в общем смысле.
В обычных камерах сидит по 10–20 человек. Там контакты между заключенными, там брага ставится, могут быть и наркотики, и телефоны. А спецблок — это место, где вас изолируют, там сидят по одному, по двое. Я был в камере номер три. В первой был вор в законе. Я могу об этом говорить, потому что он был осужден за это: статья 210.1. У него в камере был телевизор. Во второй камере были его помощники, типа хозчасть. В четвертой — «смотрящий» по Краснодару. И так далее.
В СИЗО в первую очередь выписывал «Новую газету», «Коммерсантъ». После начала войны многие печатные издания перестали выходить, остался «Коммерсантъ». Но в целом ограничений бумажной прессы не было.
В Карелии я тоже сразу выписал «Коммерсантъ». Он был наиболее содержательный. Если брать неежедневные газеты, то это «Собеседник», пока он не закрылся. «Ведомости» выписывал, потом бросил. Цензуру проходили без проблем. Больше того, у меня проходил «Собеседник» с Навальным на обложке. Может быть, просто повезло. В принципе, если это официальная пресса — не трогали. Они напрягались по поводу писем, там могли что-то вырезать. А пресса — если Роскомнадзор пропустил, значит, можно.
Всю официальную политику пролистываешь. Но есть криминал: кого посадили из крупных. И есть экономика, она давала много всего. По телевизору тебе говорят, что все хорошо. А на самом деле там спад, там спад, там кризис, и ты понимаешь по цифрам, что происходит.
В СИЗО в Краснодаре наиболее ценным источником информации был адвокат. Письма в меньшей степени, они с задержкой приходят. По регламенту вы не можете ничего от адвоката приносить, но можете обсуждать. У меня все время шли процессы по обжалованию. Для подготовки к выступлениям в судах я должен был иметь представление о политической ситуации в стране. Мне готовили новостные дайджесты из нормальной прессы, убирая оттуда всю тему войны, все, что можно расценить как дискредитацию, перерабатывая вещи, которые можно подвести под какой-то экстремизм.
Но когда адвокат не приходит, даже в спецблоке ты можешь перекрикиваться, общаться. В принципе, новости заходили в любом случае через голос. И какие-то тюремные новости, и политические, и события в стране. Либо через коридор общаешься — туда из камеры идут воздуховоды. Либо можешь в окно говорить. Плюс, когда вышел во дворик, можешь кричать, общаться. Это формально запрещено, но не жестко. Конечно, когда проверки, комиссии, это контролируется.
Они не доверяют новостям, не доверяют системе, администрации. Обычный зэк, не политический, зачастую имеет доступ к информации, к телефону, к телевизору, ко всему остальному. Если это не красная зона. Просто при прочих равных большинство из них будет смотреть «Муз-ТВ» и сериалы, а не новости. У них нет потребности в новостях. Они газеты почитать не просят. Таких процентов восемьдесят.
Старшее поколение — уважаемые, умные люди, коррупционеры, «экономические» — интересуются, газеты просят, читают книжки хорошие. Но таких процентов двадцать. Криминальные лидеры в спецблоке тоже были очень образованны.
На пересылке я встретил парня из Омска. Он говорит: «Мне рапорт выписали за то, что я, сидя за столом, положил голову на руки». Я говорю: «Что за бред такой? Да у нас, если бы такой рапорт выписали, вся тюрьма бы встала». А он: «Ты че, в Омске такое невозможно». И потом я приехал в Карелию. И понял, что это такое. Сел на кровать — уже нарушение.
Я почувствовал, что меня изолируют, еще на этапе. Обычно ты едешь в «стакане», в купе со всеми. Было указание, чтобы я ехал один. 35–40 дней я был без связи вообще.
По приговору у меня был общий режим, обычные условия. Больше того, у меня не было ни одного нарушения. Я приезжаю в Петрозаводск — и в СИЗО мне сразу же вбахивают первое. Я приезжаю в колонию, отбываю свое ШИЗО, поднимаюсь в кабинет к начальнику колонии. Он говорит: «У меня вы всегда будете один. Я вас в отряд не подниму. Это не мое решение. Дальше хотите сопротивляйтесь, хотите нет». В решении было указано: «Признать злостным нарушителем и направить в ПКТ на четыре месяца». И потом СУС [строгие условия содержания]. И в конце: «Без вывода на работу». Суммарно я год и семь месяцев провел в одиночной изоляции.
В камере может лежать пять газет и две книги. Кровать запирается в 6:05. Ты не можешь ее снять. Есть табуретка, стол — и все. Свет горит постоянно. Яркий днем, приглушенный ночью. Ты не паришься по поводу еды или чего-то еще. Меня за все время ни разу не били, не было никакого физического давления. Могли быть какие-то угрозы, но это фигня. Но изоляция — это было самое болезненное из всего, что вообще могло быть.
Не было контактов с другими осужденными. В день было два с половиной часа уборки. Убираться быстрее бессмысленно. И три часа потом я сидел на табуретке. Каждый раз мне включали запись. До сих пор помню: «Министерство юстиции Российской Федерации, приказ от 20 июля такого-то года». И погнали. Пластинка крутится, сидишь, слушаешь. Нельзя спать, писать, читать. Можешь ходить по камере. И больше ничего. Называлось «воспитательная работа».
Каждый день слушал одно и то же радио — «Такси FM». Попадалась хорошая музыка, но через три дня ты ненавидишь эту станцию. Два раза в день по пять минут были только новости автоспорта. И даже это слушаешь взахлеб. Потому что больше ничего нету. Мне дали газету «Ведомости» с просрочкой десять дней — я читал до дыр. Дали «Российскую газету», абсолютно унылую, которую нормальные люди не читают, — я зачитывал до дыр. Это прям счастье было. Не то что информацию получить, а просто ощущение, что ты, блин, живой.
У меня каждый день был обязательный спорт. Я записывал, что я делал во дворике, в камере. Потом письма. И книга. Книги, пресса позволяют провалиться, отключиться от всего. Читаешь много, читаешь запоем.
После трех месяцев в ПКТ я перебрался на СУС. Они позволяют полтора часа в день смотреть телевизор. Но в Карелии телик нельзя щелкать. У них есть программа, которая идет каждый день, они сами ее формируют. И мое время телевизора выпадало, когда шел спорт. Представьте: у вас есть всего полтора часа в день, а вам показывают греблю на каноэ или гольф.
Ко мне было внимание в регионе. Проверки, прокуроры, начальники управы — все приходили ко мне. У меня клетка была своя, к клетке подходили на свидания. И приходит какой-то генерал, с ним прокурор, начальник колонии, начальник оперотдела. Генерал: «Жалобы есть?» Я говорю: «Жалоб нет, есть обращение». Все шишки колонии напряглись. «Какое обращение?» И я, прямо глядя ему в глаза, говорю: «Знаете, хотел бы получать больше информации о ходе специальной военной операции, объявленной президентом Владимиром Владимировичем Путиным, и о мерах, принимаемых правительством по обходу антироссийских санкций». Говорю ровно языком пропаганды.
«В чем проблема? Поясните». Отвечаю: «Мне показывают греблю на каноэ, а я не знаю, что происходит в стране». Загнал их в тупик. Все всё понимают, но как тут откажешь? Следующий приедет начальник, а я скажу: «Мне Путина не дают слушать!» Генерал повернулся: «Антон Андреевич, мы можем что-нибудь сделать для осужденного?» — «Можем. Не вопрос, сделаем». Все покивали, ушли.
Подходит начальник оперотдела, смотрит на меня — типа, «умный, сука»: «Пиши заявление». Я пишу бумагу. Через две недели мне настраивают телевизор на «Россию 24».
Блин, у тебя в день два с половиной часа уборки и три часа «воспитательной работы». Чтобы что-то в это время в голове крутить, нужна информация. Послушал «Россию 24» — сижу, думаю, где соврали, где нет. Из тех же новостей я узнал про убийство Навального и много всего другого.
Книги можно было покупать любые. Единственное, по регламенту запрещены бэушные книги. Вам не могут передать книги из дома, но вы можете заказать их посылкой. Это не входит в вес передачи, что очень важно. На первых порах книжки в Карелию пускали нормально. А где-то с полсрока начали всю политику тормозить. Книгу «Преемник», абсолютно легальную, «Мобилизованную нацию». Аргументировалось так: «Андрей Сергеевич, понимаете, мы-то вроде норм, но приедет управа, будут нас за это прессовать». Судиться с ними — проиграешь 100%. Жаловаться тоже бессмысленно, основания, чтобы не пропустить книгу, они все равно найдут — пропаганду алкоголя, не дай бог, наркотиков. Тогда пытаешься выруливать, говоришь: «Вот эта книга мне нужна, буду биться за нее». Тебе говорят: «Окей, эту бери, а вот эти три — нет».
Я думаю, это спускают сверху. Просто где-то на это внимание обращают, а где-то нет. Приходит рекомендация изъять какие-то книги. В условном Дагестане всем начхать. А в Карелии исполняют все до запятой. А если не изымет начальник оперотдела, его оштрафует начальник колонии. А если прокурор заметит, оштрафуют вообще всех. Нет среди них такого «братства», это не единый механизм. Каждый другого хочет подловить, оштрафовать.
* * *
Сегодня людей, которые занимаются тюремной правозащитой в России, тех, кто не уехал и продолжает что-то делать, можно пересчитать по пальцам. Марафон поддержки политзаключенных в этом году собрал вдвое меньше денег, чем в прошлом. Но количество политзэков не уменьшается, а постоянно растет. Разовый поход адвоката к сидельцу стоит дорого, и у активистов все меньше возможностей их оплачивать для тех, кто не в состоянии сам себе позволить защитника. Зато написать письмо заключенному может каждый, стоит это копейки. Тем более что именно письма — бесценный источник моральной поддержки для человека за решеткой.
Я хочу написать письмо политзаключенному. Как это сделать?
- Чтобы написать определенному человеку, вам нужно знать адрес СИЗО или колонии. Проще всего найти его по спискам «Мемориал-ПЗК» или «ОВД-Инфо». Там же помогут, если вы еще не определились с адресатом.
- Когда известен адресат, важно знать еще две вещи. Во-первых, сколько людей участвуют в переписке с ним. Может статься, что человек уже получает довольно много писем и ему будет сложно поддерживать общение с новым собеседником. Будет здорово, если вы напишете тому, кому не хватает поддержки. Вот тг-канал, который сообщает о самых малоизвестных политических заключенных. Во-вторых, полезно заранее знать, какие способы отправки писем действуют в колонии или СИЗО, где он находится. Не во всех учреждениях ФСИН доступны электронные письма. За этой информацией можно обратиться в «Чат про письма и книги заключенным».
- Волонтеры чата поддержки могут рассказать и об интересах адресата, дать советы по содержанию письма. В любом случае главное, что вам потребуется, — чувство такта и деликатность.
- Перед отправкой первого письма примите к сведению: это может быть не быстрая история. Возможно, ответа придется ждать неделями. Есть риск вовсе не дождаться — по разным причинам. Убедитесь и в том, что у вас достаточно внутренних ресурсов, чтобы продолжать общение, когда состоится обмен первыми письмами.
- Учитывайте, что отправка электронного письма сервисами «Ф-письмо» и ZT будет стоить около 65 рублей за лист. На «Почте России» цена зависит от класса и веса письма. Цены могут меняться.
- Если вы находитесь за границей, процедура отправки письма электронными сервисами не будет ничем отличаться. Можно воспользоваться зеркалом «Ф-письма» для писем из-за рубежа PrisonMail. Для оплаты может понадобиться российская банковская карта. Для отправки бумажного письма придется посетить местное почтовое отделение.
- Если вы хотите отправить заключенному книги или подписать его на периодическое издание, обратитесь в этот чат.