Любовь Воропаева
пациентка «Эпитетики»
Я работала в поезде официанткой. Во время одной из поездок [пассажиры] сорвали стоп-кран и я стукнулась носом. Ни крови, ни ссадин не было, перетерпела боль и продолжила работать. Но боль не утихала, и спустя месяц я обратилась в больницу. Врачи долго не могли понять, что со мной, и положили в лор-больницу. Доктора думали, что у меня остеомиелит, ставили капельницы, лечили антибиотиками. Я их спрашивала, почему они лечат мне нос, даже не заглядывая туда. В итоге у меня взяли биопсию и отправили в лабораторию.
Позже меня вызвала к себе врач и начала говорить какую-то ерунду издалека. На столе лежала бумажка. Я подошла к ней, прочитала: «Рак, четвертая стадия» — и произнесла: «Ну вот и все, не надо мне больше ничего говорить». Врач ответила, что я не их больной, и попросила освободить койку. Я собрала вещи и уехала домой. Тогда был 2007 год, не было никакой информации, где дальше лечиться. В больнице сказали, что не знают, куда мне идти, и посоветовали искать все самой.
Я нашла онкобольницу в Нижнем Тагиле. Там мне начали делать химию, облучение — сколько можно человеку выдать этого «Чернобыля», столько мне и выдали. Опухоль была как гель внутри, быстро росла. Поскольку мне поставили четвертую стадию, то врачи как будто бы заранее думали, что я умру, поэтому лечили меня по максимуму. Они мне это прямо говорили, а я отвечала: «Ага, да, все верно» — и просила выписать больничный, чтобы продолжать работать.
В итоге моя 10-сантиметровая опухоль повела себя по-особенному. После курса облучения она начала уменьшаться и в конце концов полностью исчезла. Продолжать лечение я поехала в Екатеринбург. Там врачи проверили меня, ничего не нашли и спросили: «А где опухоль?» Я уехала, но мне опять не сказали, что делать дальше и как теперь следить за носом.
Все было хорошо, но спустя год случился рецидив: опухоль росла очень быстро. И снова началось агрессивное лечение, которое длилось месяц. Домой меня принесли на носилках. Спустя полгода случился третий рецидив. Я поняла, что не выдержу [новой химиотерапии] и умру. Сказала о своих опасениях екатеринбургским врачам, но мне ответили, что «все равно надо [лечиться]».
Вместо лечения я решила пойти на операцию и отрезать нос. Прошло несколько врачебных консилиумов, после которых мне ответили, что я неоперабельна. Я пошла к заведующему лор-отделением, и он меня спросил, точно ли мне нужна операция, если я через месяц умру. Я сказала, что точно, и он написал на листке, что мне нужна срочная операция.
В 2012 году мне отрезали нос. Было страшно лишиться его, тем более на тот момент я работала с людьми. Но в первую очередь я боролась за свою жизнь. С работы в итоге уволилась, поскольку ходила все время в маске — тогда это было не принято, как сегодня. Я сидела дома, мне дали пожизненную инвалидность.
К хирургу я ездила каждый месяц, чтобы проверять место, на котором была опухоль. Спустя год после операции у меня появилось покраснение, врач взял с этого места биопсию. Через месяц он мне перезвонил и сказал вернуться с вещами — оказался рецидив. Он вырезал новообразованную ткань, и я пошла на поправку. В 2014 году врач сказал, что больше рецидивов не будет, тогда я решила, что мне нужна пластика.
Выходила гулять на улицу только вечером, полностью прекратила общение со всеми людьми. Я не могла пойти в парикмахерскую, в магазин за платьем — куда пойдешь в маске?
Пластика — это не новый нос, мне просто натянули кожу. Операцию делал тот же хирург, что и удалял нос, — на тот момент мы уже стали друзьями. После этого я подумала: вот врач спас мне жизнь, но что мне делать с этой жизнью? Ведь я продолжала ходить в маске. На тот момент у меня родилась внучка, но я не могла прийти в садик, чтобы забрать ее. Морально это было очень тяжело. Я искала любую информацию, что мне можно сделать, как в России, так и за границей, но ничего не нашла.
В 2016 году я познакомилась с Сергеем Николаенко. О нем случайно узнал мой муж, когда смотрел телевизор — там показывали небольшой ролик, как врач сделал одному человеку новый нос. У Николаенко на тот момент была небольшая стоматологическая клиника, в которой они с напарником лечили зубы. Я позвонила туда, его помощница ответила, что врач в Германии и перезвонит позже. Я, конечно, подумала, что это какое-то вранье, но Николаенко перезвонил и попросил прислать фото. Когда он их увидел, сказал, чтобы я приехала в Красноярск и что он сделает мне новый нос. Я спросила, сколько это будет стоить. Врач сказал взять только на проезд и проживание, все остальное будет бесплатно. Я подумала тогда, что он шарлатан, других вариантов не было.
Но все равно села на поезд и поехала в Красноярск. На вокзале меня встретил личный водитель и отвез в клинику. Был теплый прием, я даже удивилась. Слепок для эпитеза делал сам Сергей Николаенко со своим напарником. Нос получился как настоящий. Я присутствовала во время его лепки, говорила, если меня что-то не устраивало. Через пять дней я уехала домой с носом. Это было волшебство. Моя жизнь полностью переменилась.
Я рассказала своему екатеринбургскому врачу о Николаенко, и тот начал посылать в Красноярск других своих пациентов. Сергей Николаенко делал эпитезы бесплатно, за свои деньги, и только позже их стоимость начал компенсировать Фонд социального страхования (ФСС).
На протяжении трех лет раз в год я ездила в Красноярск, чтобы обновить эпитез. Николаенко делал все за свои деньги. Однажды я его спросила, можно ли как-то компенсировать его работу со стороны государства. Он ответил, что как-то можно, но не знает как.
Тогда я написала письмо президенту России Владимиру Путину, мне пришла какая-то отписка. Я переслала документ Николаенко, и он полетел с ним в Москву и все разузнал. Оказывается, что по индивидуальной программе реабилитации или абилитации человеку с инвалидностью положен протез. В итоге я обратилась в ФСС, но там ничего не знали. Я накричала на них и объяснила, согласно какому приказу и что мне положено. Чиновница открыла приказ и нашла, что мне действительно положен эпитез.
Сейчас раз в два года я езжу в Красноярск за счет бюджетных средств, Николаенко тоже оплачивают всю работу по созданию эпитеза. Теперь у меня обыкновенная нормальная жизнь. Никто на меня не обращает внимания, ничего не видно.