Татьяна Сухарева, феминистка:

Татьяна СухареваФото: из личного архива

Я феминистка от рождения. Сколько я себя помню, я всегда придерживалась феминистских взглядов, даже когда не знала, как именно это называется. Я никогда не понимала, почему в политбюро одни мужчины, почему начальники одни мужчины, почему жена в браке берет фамилию мужа, а не наоборот. Почему ребенка записывают на фамилию отца, почему глава семьи муж, а не жена.

Становясь взрослее, я не понимала и не принимала, почему мужчина может позволить себе много партнерш и до, и после свадьбы, а женщина обязана сохранять невинность. Почему женщины подвергают себя пластическим операциям, пилингам, ботоксам, а мужчина может себе позволить любую внешность.

Это и многое другое привело меня к феминизму.

Само слово «феминизм» я услышала классе в восьмом, в «Международной панораме». Я прочитала в политическом словаре его определение. Там было написано, что это буржуазное движение за уравнение прав женщин с мужчинами. В то время не было Интернета, и найти какую-либо информацию о феминизме было практически невозможно. Приходилось самообразовываться.

Несмотря на то, что права женщин и мужчин формально равные, ни о каком реальном равноправии полов речи не идет. По сути, способность женщин к деторождению превратилась в наше проклятие. Именно эта способность делает женщину нежеланным и бесперспективным работником.

Женщин во власти почти никто не представляет. Доля женщин-депутатов в Госдуме ниже среднемирового уровня. Число женщин-губернаторов можно пересчитать по пальцам одной руки. Монополия на власть находится в руках у мужчин, и войти во власть большему количеству женщин при нынешнем избирательном законодательстве не представляется возможным. Проходные места в партийных списках парламентских партий закреплены за мужчинами. На женщин — перспективных политиков — фабрикуют уголовные дела, чтобы «закрыть» нас понадежней. А по убийствам женщин-политиков Россия впереди планеты всей.

В быту, в СМИ навязывается культура насилия, вторичности роли женщины и объективации женского тела. Именно поэтому феминизм должен стать мощным политическим движением. Потому что кроме нас нас защитить некому. Феминизм— это равноправие мужчин и женщин. Феминистки — это женщины с развитым уровнем собственного достоинства и женской солидарности. Мы не принимаем и не признаем навязанных патриархальных догм, рассматриваем женщину как субъект, а не как объект.

Разные феминистки придерживаются разных взглядов и могут углубляться в разные проблемы. Кто-то акцентирует внимание на проблеме домашнего насилия, кто-то на проблеме дискриминации на работе. Кто-то является веганкой, кто-то нет. Феминистки могут быть лесбиянками, асексуалками, би и гетеросексуалками. Однако это не мешает нам делать общее дело и понимать, что враг у нас общий — патриархат.

Белла Рапопорт, журналистка, феминистка:

Белла РапопортФото: Настя Головенченко

Я не считаю, что кто-то кем-то может являться с рождения: феминисткой, математиком, еврейкой… Это все — социальное. Я думаю, что феминисткой становятся исходя из какого-то опыта или прочитанных книг. Можно, наверное, стать спонтанно феминисткой, даже не зная такого слова, но я не уверена.

У меня было много опыта в жизни, который накопился. Я стала систематизировать свой опыт личных отношений, отношение к моей работе, я начала думать о том, как меня общество заталкивает в гендерную роль и говорит, что я до 30 лет должна выйти замуж и родить ребенка, иначе я вообще не человек.

Я читала много статей и не очень много книг на феминистские темы. Довольно сильно на меня повлиял «Второй пол» Симоны де Бовуар. Сейчас я считаю, что это морально устаревшая книга, но тогда она позволила мне посмотреть под неожиданным углом на расстановку сил в обществе.

Раньше у меня было более конкретное представление о том, что такое феминизм. Сейчас я даже не знаю, как объяснить человеку, что значит феминизм для меня, потому что есть много феминизмов. Я считаю, что это нормально, когда в российском феминизме существует множество направлений, и что многие в чем-то не сходятся и ругаются.

Мой феминизм — это сложное хитросплетение и борьба вообще со всеми видами дискриминаций, которые все имеют одну и ту же природу: патриархат. Доминирование сильных.

Идеальное общество я вижу как социальное государство, в котором у всех равный доступ к ресурсам. Общество, где вследствие дискуссий и позитивной дискриминации все пришли бы к тому, чтобы мужское или белый цвет кожи, или гетеросексуальность и так далее — не понималось как общечеловеческое. Должно исчезнуть само понятие нормативности. Если говорить о России, то поменяться должно все вообще. Это мачистская страна, тут уважают право сильного.

Должны произойти дискуссии. До «телочкогейта» не обращали внимания на то, что к женщинам относятся не очень. Люди должны заметить, что у нас ужасно ксенофобная страна. Люди должны начать замечать ксенофобию в себе и окружающих. Когда люди шутят про Обаму и банан, а потом говорят, что они не расисты, а им просто не нравится Обама как президент, нужно, чтобы люди понимали, что это — расизм, и что расистскими взглядами гордиться не принято.

Конечно же, должны меняться законы, которые сейчас дискриминируют женщин и не дают им занимать определенные должности. Особенно учитывая то, что все разговоры о защите женского здоровья довольно лицемерные. Их ведут, потому что воспринимают женщину как ресурс, инкубатор для рождения детей. Женщины работают на вредных химических предприятиях, переворачивают тяжелых обездвиженных больных, моют полы с первого по десятый этаж в бизнес-центре и получают за это копейки, а профессии, куда женщины не допущены якобы по причине того, что слишком тяжелы для женщин, часто оплачиваются гораздо лучше.

Перечень из 400 с чем-то профессий, которые женщина не может занимать, должен быть уничтожен. Никто не должен покушаться на право женщины на аборт. Пока мы не живем в мире, где полностью исключено неравенство, должны быть приняты законы о домашнем насилии. Должны быть приняты законы о проституции, такие, как во Франции или в Швеции. Комплексные — криминализирующие клиента, декриминализирующие продажу секса, с комплексом мер по помощи выхода из индустрии. Такие законы важны прежде всего потому, что смещают фокус на тех, кто порождает такое явление, как проституция — на клиентов.

Мария Арбатова, писательница, общественная деятельница:

Мария АрбатоваФото: Анна Салынская/ИТАР-ТАСС

Осознанной феминисткой я стала после международного съезда писательниц-феминисток, проведенного Зоей Богуславской в конце 1991 года. До этого почти все мои пьесы были запрещены цензурой, видевшей в них антисоветский контекст. После 1991-го цензуру отменили, на сцену попало все, вплоть до пьес, написанных одним матом, но завлиты по-прежнему маркировали мои тексты словом «гинекология». Это прекратилось только после моих успешных западных премьер. Встретившись на съезде с европейскими и американскими писательницами, я осознала, что такое сексистская литературная цензура.

Впрочем, жизнь строила меня «по-феминистски» и до этого. Как большинство девочек, я сталкивалась в школе с тем, что получала четыре за то, за что мальчикам ставили пять. Когда поступила на философский факультет МГУ, услышала, что никто не возьмет замуж умную. Когда сталкивалась с сексуальным насилием, получала вместо защиты и сочувствия «сама виновата». На первом курсе Литературного института родила сыновей-близнецов, и руководитель творческого семинара — драматург Виктор Розов — отказывался читать мои пьесы и ставить зачет, приговаривая: «Разберитесь, кем вы хотите стать, многодетной матерью или драматургом?»

Позже от меня, как от матери близнецов, избавились на работе, проведя сложные манипуляции сливания и разливания отделов с сокращением именно моей должности. И, пока сыновья не выросли, о трудоустройстве не было и речи. Когда стала вести «феминистскую колонку» в «Общей газете» Егора Яковлева, меня обвиняли в разрушении традиционной семьи. Когда работала в телевизионном ток-шоу «Я сама», пресса утверждала, что я пропагандирую разврат за западные деньги. Когда в 1999 году баллотировалась в Госдуму от СПС с программой, акцентированной на правах женщин, черный пиар против меня базировался исключительно на сексистских провокациях. С тем же я сталкивалась в трех других политических партиях, даже при том, что в двух из них была сопредседательницей. Это оттолкнуло меня от публичной политики и вернуло в общественную деятельность.

Что касается идеологов, то самой важной для России фигурой мне видится Александра Коллонтай, сформулировавшая задачи женского движения на долгие годы вперед. В нашей стране с тех пор не появилось лидерши женского движения ее уровня. А западные персонажи считаю факультативными, поскольку феминизм, как любое общественное движение, надевается на национальную историю и на национальный характер.

Мое определение феминизма цитирует Декларацию прав человека: «Ни один человек не может быть дискриминирован по половой принадлежности». И потому меня интересует исключительно формирование общественного мнения и лоббирование законопроектов, способствующих равноправию. 25 лет тому назад я организовала свою первую общественную организацию — Клуб психической реабилитации женщин «Гармония» — и за эти годы успела побывать с феминистскими идеями на всех этажах общества — от подвала с тренингами до президентской дачи, где писала в 1996 году куски предвыборной программы Ельцина о правах человека. Посему неплохо представляю себе, как работает власть, и как ее заставить включать в свои ряды женщин и «женскую повестку».

Если говорить о России, то разные сегменты женского движения, действительно, по-разному видят и многие проблемы, и собственное место в обществе. Одни хотят менять реальность и ищут участки, на которых можно и нужно сотрудничать с властью, другие принципиально занимают маргинальные ниши. И это нормально, поскольку на обломках тоталитаризма гражданское общество создается медленно, болезненно и неровно.

Печально не то, что все разные, а то, что в российском женском движении нет консолидации по вопросам, которые все видят однозначно. Например, сегодня необходимо общим фронтом выступить против декриминализации побоев и истязаний, против выхода абортов из ОМС, за выведение обвинения в бытовом насилии из частного в публичное. Ведь власть обратит внимание на права женщин, только увидев, что за этими требованиями стоят миллионы. А в обществе сегодня нет большого запроса на феминистский контекст, потому что с девяностых женским движением проведена огромная работа — из зоны молчания выведены бытовое и сексуальное насилие, стало меньше дискриминации женщин на рынке труда, женщины начали легче попадать в структуры власти и возглавлять бизнес. Многим это кажется достаточным, и они не задумываются, что, нарушая конституцию, РПЦ регулярно заходит на государственное поле, пытаясь проконтролировать как образ жизни женщин, так и их репродуктивные права. Что в унисон с РПЦ ведут себя кавказские регионы, и все это вместе не может не настораживать.

Мир будущего должен быть совершенно равноправным и социально ориентированным. Такой мир мы отчасти видим сегодня в скандинавских государствах. К сожалению, не факт, что он устоит под напором миграции из консервативных стран. Так же как есть опасения, что демографическая ситуация приведет к засилью мигрантов и в России. А в Москве мы уже не первый год наблюдаем, насколько понизился в связи с ними уровень прав женщин, и какой огромный процент бытового и сексуального насилия приходится на приезжих. Короче говоря, «Четвертый сон Веры Павловны» несложно спугнуть, что мы видим на примере Афганистана и Ирана.