«Лучше бы я умерла… Доброе утро!»

«У меня проблема. Помогите. Сын стал кидаться на игрушки. Как будто он их… как это сказать… половой акт имитирует. Как сделать, чтобы он прекратил?»

Она сидела на приеме у детского психотерапевта. Слышала, как за дверью в игровой зоне щебетал сын. Ей предстояло рассказать доктору правду.

***

«Все хорошо, Никита, не пугайся, это мы с дядей просто играем. Такая игра в борьбу. Как дяди по телевизору, помнишь?» — повторяла она, пока ее разрывал изнутри поджарый небритый мужик, пахнущий гнилыми зубами и плесневелой штукатуркой.

В тот момент боль для нее уже не имела значения. Потому что страх был сильнее. Она не знала, убьет он ее после этого или нет. В тупом отрешении перебирала в голове варианты. «Наверное, Никитка так и останется рядом с ее трупом. И тогда Витька их найдет. Хватится же он хотя бы через полчаса. Вместе ведь шли. Только бы Никитка не убежал. А то потеряется. Хорошо, хоть мелкий спит. И где, во имя всего святого, люди. Вымерли все? Когда они так нужны! Черт… А что, если он наврал? Что, если он не только меня?..»

Витька — это муж. Они возвращались с пикника вместе, когда навьюченный сумками с недоеденной едой и мусором Виктор почти на выходе из парка ускорил шаг, бросив: «Догоняйте, я у подъезда постою, покурю».

Никита — старший сын, старшая группа детского садика.

Он — человек без лица, который средь бела дня насиловал ее на глазах у детей.

Она — реальный человек, который продолжает жить с нами бок о бок. Просто ей жизненно важно остаться неназванной. Поэтому сегодня у «нее» нет для нас с вами ни имени, ни возраста, ни родного города. Тем страшнее осознавать, что «ею» может быть каждая из тех, кто вот именно сейчас рядом с вами.

«В момент насилия неизвестным человеком никогда не знаешь, убьет он или оставит жить с этим. К боли, унижению, подавлению добавляется еще и экзистенциальный ужас. Тебя истязают, а ты в это время вглядываешься в глаза собственной смерти», — говорит мне Ольга Юркова, директор независимого благотворительного центра помощи пережившим сексуальное насилие «Сестры», которую мы попросили прокомментировать эту историю.

***

Ей повезло выжить. В какой-то момент она даже испытала к нему некоторое подобие благодарности. «Не будешь дергаться, щенков твоих не трону». Не обманул. Не медлил. Не убил.

Потом уже, спустя полгода, Она поняла, как дико было это чувство. Ведь человек не просто вторгся в нее и растоптал. Он сломал ее мир.

«После акта насилия любая женщина судорожно пытается вернуть себе ощущение стабильности и власти над собственной жизнью, — объясняет Ольга. — Вот она жила, радовалась или огорчалась, но занималась повседневными делами, планировала, шла к каким-то целям. А потом в одночасье весь ее, как выясняется, хрустальный замок рушится. На него случайно наступает какой-то злобный великан. В случае насилия в общественных местах, в городе, в парках — именно случайно. Ведь этого рода насильники не выбирают жертву, они выбирают только место и время. Их задача — не попасться. Поэтому не верьте, если общество навязывает вам стереотип, что насилуют только ночью или только молодых, или только больные извращенцы. Это совсем не так.

Насилие — это агрессия, подавление другого человека. Насильник может быть в обычной жизни вполне добропорядочным. Даже слишком. Не умеющим ответить на агрессию начальства или жены. И выплескивающим все это на случайную жертву. Случайную и не представляющую для него опасности. Дети, не дети. Им это не важно. Важно, чтобы были пути к отступлению. И не было прохожих. На стороне насильника всегда преимущество: внезапность и продуманность. Он выбирает место и время. А ты лишь оказываешься не в том месте не в то время. И эта немыслимая случайность рушит всю твою жизнь.

После преступления многие пытаются войти в привычную колею. Планировать, ставить цели, жить для близких. Это попытка противостоять тому, что твою жизнь растоптали. Вроде как: раз у меня все как обычно, значит, мне не сумели навредить так сильно, как им бы хотелось. И поэтому очень многие обращаются к психологу спустя полгода-год. Когда заканчиваются силы. До этого хорохорятся. Этакие Катерины Мармеладовы. «Я сильная, я справлюсь, я вывезу». Ради любимых. Ради самоуважения. А потом в одно далеко не прекрасное утро просыпается нечто, в чем нет никаких жизненных сил. Все. Некому вывозить. Остается только месиво из депрессии и вины».

***

Когда она доползла до подъезда, куривший муж просто взбесился: «Где вы вообще шляетесь? Час до дома плетутся. Я сумками обвешанный — и то уже полчаса тут торчу. Посмотри вообще на себя. Вся в грязище. Где только валялась?» Злился. Ворчал. Нет, он, вообще, хороший. Он же не знал. Кому вообще такое в голову придет? Средь бела дня? Уже потом, когда она вылезла из ванной (Ее всю трясет, в глазах — муть), вот тогда только заподозрил, что что-то не так.

Детей она уложила, а сама никак не могла успокоиться. Даже водки попросила у мужа. Налил без звука, хотя он знал, что она никогда не пила. Ну, и рассказала…

Муж замкнулся и запил. А ближайшая подруга, с которой она поделилась бедой, утешила, как могла: «Ну, его можно понять. Это ж какой позор, я бы лучше умерла, чем позволила такое с собой сделать. Что люди-то скажут?» А люди сказали. Первыми сказали в полиции.

«Вы б еще через год пришли. Чего дома-то сидели? Думали, это любовь, а он не перезвонил? Обиделись, решили заяву подать? А мы вам жениха ищи?» В голове не укладывалось, как это можно говорить вслух изнасилованному человеку. Даже в шутку. Но это было наяву. Это говорили люди, призванные защищать. И она больше не вернулась туда. Какой смысл давать показания тем, кто превращает прием заявления в допрос с пристрастием, кто пытается обвинить и увильнуть от работы.

А потом заговорили бабушки у подъездов. «Вон, вон, пошла. Это ж ее, шалаву, в парке нашем зэк затоптал. Витька ее — какой хороший мужик был. Работящий. А теперь, вон, месяц не просыхает». Стали тыкать пальцем, будто это она сама виновата — и в изнасиловании, и в слабости мужа. И она ушла в себя. В голове постоянно вертелось: «Лучше бы я умерла, чем позволила такое с собой сделать». Может, и правда, лучше было умереть? Витька бы нашел пацанов. И за нее ему бы стыдиться не пришлось. Может, и не запил бы. А такая жизнь ей зачем? Это же вообще не ее жизнь. Ее жизнь была до этого. А теперь…

До этого был солнечный день. У Витьки выдался редкий выходной в середине недели. Решили Никитку в сад не водить и вместе отправиться на пикник в парк. Пекли оладьи, планировали, что купить, искали складную коробку для пикника, все время хохотали. «Что мы там шутили? Не вспомнить. Просто почему-то все время хохотали. А теперь Витька даже не улыбается». Жизнь ДО была светлой, правильной, понятной и своей. А после стала грязной, серой и чужой. Каждый день напоминал, что она вовсе не в состоянии управлять своей судьбой. Откуда угодно может возникнуть пахнущий гнилью человек и отобрать у нее все — честь, мужа, спокойствие, смех. И каждое утро начиналось с одних и тех же мыслей: «Лучше бы я умерла…»

***

Дети. Только дети спасали. И целых полгода она жила ради них. Она думала, что время все вылечит. Отвечая на платные опросы в интернете, чтобы была хоть на еду копеечка (мужа уволили), она верила, что справится. Ведь с детьми все хорошо. Это же самое главное! А потом силы ушли. «Накатила мертвенная тоска и тяжесть. Рук не поднять. С кровати не встать. Только рыдать. И спустя какие-то пару дней с Никиткой начались эти проблемы. Правду, наверное, говорят, что дети все чувствуют».

«Дети действительно удивительные жизненные камертоны, — комментирует Ольга. — К сожалению, это не единичный случай, когда дети становятся свидетелями насилия (чаще, впрочем, домашнего, нежели сексуального, но алгоритм един). Есть вариант, при котором этот негативный опыт не оказывает губительного влияния на психику малыша. Этот вариант — самостоятельная проработка матерью сложившейся ситуации. Если ей действительно удалось все принять, осмыслить, прожить, она сможет дальше не транслировать свою травму на окружающих — в частности, на детей. Но такие случаи — один на миллион. Самостоятельно проработать травму после сексуального насилия практически невозможно».

Пока первые полгода она справлялась, Никитка вел себя просто отлично. А потом, когда кончились силы (она отлично помнила тот день), из садика позвонили: «Ваш сын ведет себя неадекватно. Он агрессивен, накидывается на детей, хотя потом говорит, что просто играет в борьбу. И еще с игрушками. В общем, примите меры. Иначе мы вынуждены будет на время отстранить его от посещения группы».

Примите меры. Что это значит? Какие меры ей надо принять? И что это вообще было — про игрушки? Она пыталась спрашивать у самого Никитки. Но он отмахивался: просто играю. А потом она увидела это сама. Случайно. У него бормотали какие-то мультики, он действительно просто играл, но в этой игре он ерзал сверху на любимой с детства мартышке в рост младенца, пыжился, кряхтел и… Да, он ее насиловал. А она-то надеялась, что полгода спокойствия означали, что мальчик все забыл. Это и стало последней каплей. Она кинулась искать в интернете телефон психолога.

«Когда мы беседуем с потерпевшими, мы никогда не настаиваем на том, чтобы женщина проходила консультацию у специалистов, — говорит Ольга Юркова. — Это принципиальный момент. Она только что (или полгода назад, или даже десять лет назад — но для нее это все равно «только что») пережила насилие. А насилие — это подавление, это лишение собственной воли. Именно поэтому мы просто не имеем права вторить насильнику (пусть и косвенно) и указывать женщинам, что они «должны делать». Никаких советов и инструкций. Мы можем обозначить пути или варианты действий, но решать, что делать, женщина всегда будет сама. Наша главная задача — предоставить безопасное пространство, в котором человек может выговориться, выплакать глубоко запрятанные слезы, прожить глубоко запрятанные чувства, избавиться от вины и стыда, найти ресурсы и опоры, чтобы жить дальше. Позвонившая нам может быть абсолютно уверена, что никогда не услышит от сотрудника центра слов о том, что она сама спровоцировала насильника или «притянула» эту ситуацию в свою жизнь. Она всегда и в любом случае получит сочувствие и поддержку. Наши звонки всегда остаются только между консультантами и потерпевшими. Анонимность и конфиденциальность — главные принципы работы центра «Сестры».

Хорошо, что героиня этой истории приняла решение отвести ребенка на консультацию к детскому психотерапевту. Если по рисункам четырех-пятилетки еще сложно понять, что осталось в его воспоминаниях, а что нет, то в играх раскрывается все. И если ребенок, как в вашей истории, начал имитировать сцену насилия — значит, он начал собирать негативный образ у себя в голове. И героиня правильно сделала, что обратилась к специалисту. Ведь никакое «сама справлюсь» здесь уже не поможет».

Мы не знаем, чем закончилась эта история. И у нас нет для вас хэппи-энда. Удалось ли психотерапевту помочь Никитке? Ходит ли он снова в садик к своим друзьям? Вышел ли из запоя Виктор? Остался ли с женой? Мы даже не знаем, так ли их зовут на самом деле. Мы знаем только то, что этот случай изнасилования — среди бела дня на глазах у детей — не последний. Будут еще жертвы. Не этого подонка, так другого. К сожалению, вокруг нас много жестокости и несправедливости.

Помочь женщинам, мир которых разрушен, могут в Центре «Сестры». Ведь позвонить по телефону гораздо легче, чем собраться с духом и пойти к психологу. Тем более что звонок ничего не будет стоить. Любая женщина, которую изнасиловали или избили, может просто позвонить и ей помогут. Центр существует исключительно на частные пожертвования, которых сейчас катастрофически не хватает. У центра огромная задолженность по аренде, из-за которой «Сестрам» грозит выселение, долги по коммунальным платежам и прочим услугам, а также зарплатам сотрудникам.

Фонд «Нужна помощь» собирает деньги на то, чтобы Центр «Сестры» продолжал свою работу: эти деньги пойдут на покрытие долгов и на поддержание деятельности центра в течение следующих 12 месяцев.

Пожалуйста, поддержите центр, чтобы людям, пережившим трагедию, было куда обратиться за помощью. Это очень важно.

Сделать пожертвование

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!