Там все было по-настоящему

У Тани был фокстерьер Кузя — очень дружелюбный и радостный, убежденный, что все вокруг друзья и всегда хотят с ним играть. Как-то он решил поиграть со стадом яков. А як — это, конечно, корова, но громадная и с такими неслабыми рогами. И дружелюбием не отличается. Местные про яков говорят, что корова может боднуть, лошадь может лягнуть, а як может все сразу.

Но Кузя об этом не знал. Он подбежал к одному, прыгал, лаял, приглашал поиграть. Як сначала просто мотал головой, потом попытался боднуть, Кузя радостно перепрыгнул через рог и снова: «Гав-гав» — то в одно ухо яку, то в другое. Як рассвирепел и бросился на Кузю, Кузя поскакал к лагерю, як — и все стадо — за ним. Мы схватили молотки, думали — отмахаться, но там же огромное стадо, мчит как лавина. А впереди довольный Кузя — ура, у нас догонялки с кучей больших зверей, давайте, люди, присоединяйтесь! Валентина Матвеевна закричала нам, чтобы мы убегали, а то затопчут. Яки снесли кухонную палатку — и это мы легко отделались.

Ребята, мы в жопе

Через два месяца вернулись в Душанбе. Валентина Матвеевна спросила, не тороплюсь ли я в Москву. Нет, я совсем не торопился. И она передала меня другой партии, которая уходила обратно на Памир. Это была уже исключительно мужская группа: Слава, начальник — русский, инженер Ярослав — украинец, Генка-канавщик — русский, но родился и вырос в Душанбе, водитель Шермамат — памирец. И собственный повар, не помню, как его звали — уже пожилой, совершенно беззубый, из бывших зеков — готовил потрясающе, особенно учитывая наши припасы. Еще была Вика — собака Славы, помесь болонки и спаниеля, черная, лохматая. Сидеть в лагере ей было скучно, и она ходила с нами почти во все маршруты, умела залезать на скальник, стенку в два метра брала легко — как-то вся прилипала пузом, лапами и карабкалась. А когда уставала, я сажал ее в рюкзак, и она ехала на мне.

Детеныш памирского яка на Восточном Памире.Фото: В. Федянин/Фотохроника ТАСС

Помню, как мы грузились в вертолет в душанбинском аэропорту. Все свободное пространство завалили в три слоя — внизу ящики с оборудованием, припасами, потом палатки, спальники, потом мы сами. Пришли пилоты, посмотрели на все это, сказали: «Парни, да вы офигели, мы все это не оторвем». Попытались — не получилось. Пришлось все выгружать и перекладывать в другой вертолет, помощнее. Кое-как долетели до перевала Калаи-Хумб — и резко пошли вниз. Воздух разреженный, мощности не хватает. Сели, пилот говорит — все, ребята, мы в жопе, все на выход. Мы высадились, вертолет снова попытался взлететь — и никак — поэтому медленно поехал в гору прямо по шоссейке и не доехал метров 50 до перевала. А там на сопках была русская станция слежения. Связисты выползли посмотреть, что у нас происходит. А у нас поперек дороги вертолет застрял. Дошли до него — пилот сидит весь бледный, курит, говорит:

Читайте также Деревенская проза   Отрывки из дневника за 1932 год неизвестного молодого крестьянина, который занимается самообразованием и мечтает стать художником  

«Хотите дальше? Тогда толкайте».

И мы его дотолкали, потом он слетел вниз метров на 300, подобрал нас и уже довез до базы Восточно-Памирской партии. Утром ушел обратно — не знаю, как: пилот от радости, что долетел, всю ночь пил водку.

Привет, Тарзан

Когда мы стояли лагерем на Восточном Памире, на реке Мургаб, я увидел на другом берегу собаку. Местные называли их памирскими волкодавами. Они огромные, пегие, лохматые и очень злые. Потому что пастухи-киргизы их никогда не кормят и бьют с самого рождения, у них, в принципе, одна функция — пасти стадо. А едят они только то, что сами смогут найти или поймать — тарбаганов, например. Это такие сурки — здоровенные, толстые, когтистые. Пастушьи собаки их съедали целиком, просто заглатывали вместе со шкурой, только когти выплевывали.

И вот пес сидел на другом берегу Мургаба два дня. Сидел и выл. Наверное, сбежал от пастухов, он был совсем молодой, он хотел жить. И на второй день переплыл ледяную реку — а там метров двадцать — пришел к нам в лагерь и сел возле палатки, тощий, мокрый. Наш повар бросил ему кость с мясом — тот даже не пошевелился, хотя было видно, что очень голодный. «Зажрался», — сказал повар. Я положил кость в миску, поставил рядом, сказал: «Давай, это твое, можно». И только тогда он начал есть.

Вертолет на ПамиреФото: А. Кадыркулов/Фотохроника ТАСС

Мы назвали его Тарзаном. Он не ходил с нами в маршруты, потому что решил, наверное, что лагерь — это теперь его стадо, он оставался с поваром и охранял. Он никогда сам не заходил в палатку, его надо было брать за холку, затаскивать, укладывать рядом — только так он соглашался ночевать с нами. Он ложился мне на ноги, большой, горячий как печка. Если я выходил из палатки — он выходил вместе со мной. Он никого к нам не подпускал. Никогда не лаял и не рычал. Если повар рубил мясо на обед, Тарзана можно было спокойно оставлять рядом — он сам к мясу не подходил и другим не давал подойти.

И ненавидел киргизов. Не знаю как, но он их издалека чуял, по запаху что ли. Когда к нам приходили пастухи — мы их еще не видели, а он уже сидел, оскалившись. Приходилось его держать — иначе он бы их просто порвал на куски. Как-то мимо ехал киргиз на мотоцикле, и мы не успели отследить. Тарзан этого мужика гнал километров пять. Тому повезло, что удалось уехать.

Однажды Тарзан спас Вику. Она была чистая любовь на четырех лапах. И думала, что все вокруг — друзья. Увидела на сопке пастушьих собак, побежала знакомиться. А для них Вика — еда. Один сразу схватил ее поперек спины. Вика завизжала, мы услышали, похватали молотки, побежали отбивать. Добежать не успели. Тарзан выскочил из-за палатки, буквально в три прыжка домчался, одного убил сразу, остальных расшвырял.

Константин Куклянов в геологической партииФото: Из личного архива

А еще Генка научился у него охотиться на тарбаганов. Ну как — зачем. Это же мясо. Кстати, вкусное. Наш повар их отлично готовил. Так вот, Генка все присматривался, как Тарзан охотится. Он видит тарбагана — тот стоит столбиком, Тарзан бежит к нему, тарбаган пугается, ныряет в нору, Тарзан застывает на месте. Через пару минут тарбаган вылезает из норы, смотрит вокруг, видит — ничего не изменилось, большое страшное там же, где и было, становится столбиком, таращится вокруг. Тарзан бежит, тарбаган снова прячется, Тарзан замирает, тарбаган вылезает из норы — и так до тех пор, пока Тарзан не добегает. Тарбаган высовывается — а у него над головой уже зубы Тарзана. Вот Генка делал все то же самое. И у нас было свежее мясо, а не тушенка, которую мы уже видеть не могли.

Огнепоклонники с барашкой

Потом мы перебрались на Южный Памир, в долину Бартанга — там такой каньон — стены до шести километров, наверху снег, а в долине грецкие орехи. Когда уезжали в маршруты надолго, останавливались у кишлаков, где живут памирцы, и обязательно шли к старейшинам, чтобы спросить, можно ли стать рядом лагерем.

Старейшин узнать легко — сидят на лавочке бородатые старики и обсуждают мировые проблемы, пока все вокруг чем-то заняты.

Стадо овец на Памирском трактеФото: В. Милосердов/Фотохроника ТАСС

Получили разрешение, ставим палатки — и уже бежит к нам местный житель с чайником, в чайнике барашка — тутовый самогон, молочно-белый и очень крепкий. Садимся, выпиваем, разговариваем. Барашка заканчивается, житель, покачиваясь, уходит, мы пытаемся ставить палатки, но уже бежит следующий с новым чайником барашки. Приходят женщины, приносят лепешки, прибегают дети, приносят чай, мы им даем конфеты и тушенку, они снова приносят чай — ширчой — черный чай с молоком, солью и маслом или с жиром, как повезет, приходят новые мужчины с чайниками барашки, потом режут барана, кормят мясом — памирцы невероятно гостеприимны. Удивительно, как нам вообще удавалось ходить в маршруты.

Они называли себя потомками Александра Македонского, зороастрийцами и огнепоклонниками, выходцами из Бактрии и Согдианы. Давным-давно, рассказывали, Александр Македонский завоевал Бактрию, основал там свою очередную Александрию, оставил часть войск, воинов-ветеранов. И когда местное население смешалось с македонянами, появились памирцы. И они действительно не похожи ни на таджиков, ни на киргизов — смуглые, но белокожие, светловолосые, синеглазые, много рыжих и веснушчатых.

Читайте также Наталья Кашкуревич: Спасибо испанскому батюшке   Наталья Кашкуревич с юности страдает миопатией, на 85% обездвижена, живет в доме престарелых, передвигается на коляске. Но это не повод для того, чтобы не путешествовать по миру  

В одном кишлаке я так понравился старейшинам — ну да, молодой, геолог, русский, — что они решили меня женить, хотели, чтобы я остался с ними. А я ничего не подозревал. Слава мне сказал — пойдем, старейшины зовут в гости. Мы пришли, ели, пили, разговаривали. Потом мне показали девушку, очень красивую, очень юную, спросили — нравится? Я сказал, да, нравится. Так женись, сказали мне, живи здесь. Дом тебе поставим, будешь работать учителем или водителем. Учитель и водитель — это у них были самые уважаемые профессии.

Чтобы не обидеть старейшин, пришлось сказать, что у меня в Москве уже есть девушка, которая меня ждет. Кажется, моя несостоявшаяся невеста была очень рада, что до свадьбы не дошло.

Как я устоял

Но на свадьбу мы все-таки попали. Жених был из кишлака, возле которого мы стояли лагерем, а значит, уже были как бы тоже местные.

Никакое наше застолье не сравнится в памирским. На свадьбу приглашаются все. И эти все лежат на кошмах, пьют, едят, снова едят и пьют, спят, едят. Там я выучил одно правило — если не хочешь превратиться в большой сонный желудок, надо обязательно что-то оставлять на тарелке и в стакане. Как только ты допиваешь барашку и доедаешь кусок барашка, у тебя за спиной появляется девушка с едой и чайником, и все идет по кругу.

Пить барашку — это не баран чихнул!Фото: из личного архива

Один из свадебных ритуалов — борьба, что-то вроде нашей борьбы на поясах. Выходят здоровенные дядьки — представители кишлаков — и бросают друг друга. И вот, пока я пил и ел, ко мне пришли и говорят — ты пойдешь бороться за нас. «Мужики, — говорю, — вы что! Я так не умею. И они же все меня тяжелей раза в два. Они мне руку на голову положат — я в землю уйду». Ничего, говорят, бейся как можешь. В общем, честь кишлака я не уронил. То есть устоял.

Осенью мы попали на Худаё. Его празднуют, если на кишлак сходит сель, и нет погибших. Наверху выпал снег, начал подтаивать, скопились вода и грязь — пастух в горах увидел, прибежал в кишлак ночью, всех разбудил, люди взяли все, что смогли, ушли выше в горы и спаслись. Многие дома завалило полностью, но самое главное, что все выжили. И когда это отмечают, то просто перегораживают дорогу, останавливают всех и зовут праздновать. Отказаться нельзя — это будет нестерпимая обида. Мы пролежали на Худаё два дня — ели, пили, спали там же на кошмах, — пока я не сказал Славе, что все, больше не могу, поедем уже работать.

Памирский путч

В августе 91-го мы стояли на нагорье Западный Пшарт. И Слава по рации услышал, что в Москве какая-то буза, но ничего не понятно. Не помню, что на нас нашло, но мы тоже разделились на два лагеря. Одна половина кричала — верните водку по три рубля. А другая — да фиг с ней, с водкой, платите нормальные зарплаты! В общем, мы забрали палатку, водку, которую нашли, поднялись на сопку и забаррикадировались. А оставшиеся допили свою водку и пошли брать нас штурмом. Только у них ничего не вышло. Они пытались снять нас с сопки три дня. А мы, как могли, отбивались. Хотя у нас водка тоже закончилась.

Жара, солнце печет, нам уже все по фигу, но оборону держим. И тут приезжает грузовик с припасами. А в нем, кроме водителя, суровая женщина, которая припасы выдавала.

Она выходит из машины, видит все это безобразие и говорит:

— Что у вас тут?

— Да блин, — отвечают те, что внизу, — путч у нас. Эти отщепенцы унесли всю водку. И не сдаются.

— И не сдадимся, — кричим мы с сопки, хотя жрать уже хочется, и очень томно.

— Идиоты, — говорит нам женщина с припасами. — В Москве вашей все давно закончилось. А водки я вам два яхтанга привезла, слазьте уже обратно.

Памир. Вид высочайшего нагорья мираФото: Леонид Окунев/Фотохроника ТАСС

Осенью Слава с ребятами вернулись в Душанбе. Генка забрал к себе Тарзана. А меня взял к себе Виктор Иванович Дронов — величайший геолог, знал весь Памир, провел там почти всю жизнь. А в 92-м все закончилось.

Читайте также Я шла по желтым стрелкам   Светлана Комарова рассказала «Таким делам», как отправилась в первый в своей жизни путь паломника  

Русские бежали из Таджикистана, продавали квартиры, на рынке можно было за копейки купить редчайшие книги. Так я и уезжал — два мешка книг, рюкзак грецких орехов, рюкзак золотого корня. Слава и Дронов, когда грузили меня в поезд, сказали: «Да у тебя тут контрабанда на контрабанде!» Но ничего, как-то доехал, хотя узбекские и таджикские погранцы не верили, что в мешках книги. Говорили: «Сахар везешь? Показывай!»

Мне было 22 года. Я вернулся в другую страну. И сразу захотел обратно на Памир — там все было проще, там все было по-настоящему. Тогда у меня не получилось. А теперь и на Памире все по-другому — кроме самого Памира.

И я туда когда-нибудь вернусь.