Ксюша однажды спросила у меня, каково это — бежать по парку? Я рассказала, как приятно, когда ветер обволакивает лицо. Когда воздуха так много, что хочется им откашляться. Что, когда ускоряешься, появляется ощущение, будто взлетаешь. Я хотела рассказать Ксюше и про багрово-рыжие листья, на которые невозможно насмотреться, и про смешных собак в комбинезонах, но не стала. Но она все равно вздохнула: «Я никогда не смогу бегать».
Ксюша не видит правым глазом и очень плохо — левым. Передвигается при помощи трости. Мы впервые встретились зимой в поселке Маза (Самарская область), у нее дома. Ксюша стеснялась, сидела на диванчике за печкой и держала телефон очень близко к левому глазу. Ксюшина мама не верила, что прямо сюда, прямо в эту вот их дыру приехал живой журналист и интересуется их бедой. Беда была серьезная. Ксюша училась в интернате в Самаре. Оттуда до Мазы — двести километров на перекладных: сначала Ксюше надо ехать на маршрутке до соседнего поселка, потом пересесть на автобус, доехать до Сызрани, там идти на электричку. Доехать до Самары, а от станции долго идти в свой интернат. Конечно, Ксюша опаздывала. Конечно, получала от учителя. Конечно, ревела. Практически незрячий ребенок, зрение которого в темноте нулевое, которого пихают в транспорте, который иногда просто пропускает этот транспорт мимо носа, часто падает, потому что не видит, где лед, тянется к знаниям через 200 километров с нечеловеческими для ее здоровья препятствиями каждый понедельник и каждую пятницу. Вообразить трудно, но — да.
Так было не всегда. Долгое время иногородним ученикам разрешали оставаться в интернате на выходные. И квест «двести километров до Мазы вслепую» Ксюша проделывала редко. Потом чиновники правила изменили (экономия денег, СанПиНы, бог знает, что еще) и начали в пятницу детей из интерната высылать домой. В общем, «Такие дела» в моем лице взялись про это безобразие написать. Я приехала к Ксюше в Мазу, переночевала на топчанчике с ее котами, а утром мы вместе проделали с ней всю эту дорогу до интерната. Я замерзла и охренела. И в конце пути уже сама чуть не плакала, думая о том, что Ксюша ездит так постоянно. И даже не разлюбила учиться.
После выхода материала выходные в интернате вернули. А наши читатели скинулись Ксюше на хороший телефон (у нее был маленький дешевый смартфон с разбитым экраном). Она звонила мне и плакала от счастья. А потом звонила ее мама и говорила, что не думала, что журналисты могут помогать людям. Мы с Ксюшей общаемся до сих пор – она уже закончила школу (а тогда из-за пропусков была на грани отчисления), учится в техникуме. И периодически пишет мне капслоком : «КАК ДЕЛА, ЖЕНЯ, КАДА ТЫ ПРИЕДИШЬ? СКОЛЬКО СЕГОДНЯ ПРОБИЖАЛА?»
В то, что журналисты могут помогать, не верила и Нина Ивановна из поселка Янтарный. Она всю жизнь ишачила на Янтарном заводе, поднимала Калининградскую область, а когда вышла на пенсию, оказалась никому не нужна — ни заводу, ни области. Когда у нее сгорела кровля дома и дожди залили квартиру, чиновники не отреагировали. То есть что-то там обсуждалось, делались какие-то сметы, тянулись дни и обещания, а маленькая Нина Ивановна таскала с чердачного этажа ведра и бутылки с дождем. У нее дома пахло плесенью. На серо-зеленых, липких стенах висели картины. Было душно. А рядом было море. Но Нина Ивановна не ходила на море. Она боялась выходить из дома — вдруг подожгут то, что осталось. И когда я расспрашивала ее о жизни и работе, она рассказывала как-то недоверчиво. «Ну что ты, девочка, можешь тут поделать?» Я сама, если честно, плохо понимала, что могла. Но точно знала, что мы должны рассказывать о таких вот Нинах Ивановнах. Обычных людях, которые всю жизнь горбатились и заслужили спокойную, уважительную старость.