Отметиться среди живых

На Первомай мама сшила семилетнему сыну Вите белую рубашку и черные брюки. И где-то достала хромовые сапоги, по тем временам редкость. Отправила сына в таком виде в магазин за хлебом и сахаром. На крыльце магазина Витька встретился с двумя четвероклассниками — Васькой Горластиком и Колькой Хрящом. Парни загородили спинами дверь магазина, оглядели Витьку с головы до ног. А потом Васька размахнулся и разбил ему нос. «Я упал, а они пошли дальше по своим делам с таким видом, как будто сделали какое-то важное дело, — вспоминает Виктор. — С тех пор я решил, что буду нарядным всегда. Ведь если я после этого не буду модно одеваться, они могут подумать, что я испугался».

Гардероб баяниста

Виктору Казаковцеву 72, он живет в Вересниках, отдаленном и мрачном районе города. Местные узнают его по ярким нарядам и называют «вятским модником». Чтобы найти дом Виктора, мне приходится пройти всю длинную улицу Ключевую и несколько переулков. Везде грязь, полуразрушенные или сгоревшие дома. Несколько бабушек, у которых я спрашиваю, где живет Виктор Казаковцев, недоуменно спрашивают: «Так он же у нас это… ку-ку. Зачем он вам?» Но дорогу все же показывают.

Маленький деревянный дом, вход такой низкий, будто здесь живет Фродо Бэггинс. На одном из окон портрет Сталина. Становится не по себе.

Казаковцев открывает засов в белой тюбетейке и белых штанах с красными лампасами. Лицо доброе, потерянное. С порога предупреждает про бардак и завалы одежды. Не врет: ступить некуда, шмотки повсюду. Гардероб у модника обширный: одеждой забиты два чулана, кладовая, все шкафы, стулья, гвозди на двери и даже кровать. Кроме нее, в комнате висят календари с картинами известных художников, картины, которые он рисовал сам, напротив входа стоит древняя радиола, у окна — стол, рядом — телевизор. Много книг. Отопление печное. Вода — в ближайшей колонке или на улице.

С женой Виктор давно развелся, есть два взрослых сына. Один живет в Сибири, второй — здесь же, в Кирове, но с отцом не общается. Виктор уходит от вопроса почему. Говорит, у них разные мировоззрения. Друзей у Казаковцева тоже нет — все, кто были, уже умерли. Да и, по его словам, в 70 лет жить отшельником — нормально.

Впрочем, отшельником назвать его трудно. Каждое утро Виктор надевает один из своих кричащих нарядов (шьет и перешивает все сам) и идет дефилировать по центральным улицам Кирова. Улыбается разглядывающим его прохожим, кому-то даже отдает честь, если костюм позволяет. Некоторые называют его сумасшедшим, но он обращает внимание только на позитивные отзывы.

Мать растила Виктора одна. Работала много и старалась одевать сына так, чтобы был лучше других. Наряды у Вити были покруче, чем у директорских детей. Он уже тогда, в школе, понял, что выделяться в обществе нежелательно ни по какому признаку: ни по одежке (разбитый нос за хромовые сапоги), ни по таланту. Во втором классе им задали выучить песню. Каждый выходил и пел. У Вити был отличный слух и голос, он спел лучше всех и получил пятерку. Вечером вернулся домой и не нашел своего котенка. «Я его кыскал, кыскал — тишина. Нигде нет. Утром пришел в школу, смотрю в окно. За окном физкультурный турник, и на этом турнике мой котенок повешенный. С тех пор я понял, что за мирную жизнь в социуме придется бороться. Что существует классовая ненависть (мне потом сказали, что школьников задело мое пение хорошее, хотели отомстить). Я с тех пор не заводил никого, боялся, что растерзают классовые враги. Только курицы у меня жили, и все. Поэтому я в окне Сталина повесил — для устрашения хулиганов».

Били за шляпу

После учебы Виктор Казаковцев работал культпросветработником, играл на баяне. Не от хорошей жизни — с 14 лет у него начались эпилептические припадки, круг возможных профессий сильно сузился. А на баяне Витя играл с детства.

Архив Виктора Сергеевича, 1966 годФото: Евгения Жуланова для ТД

После музучилища работал в поселке Тужа в районном доме культуры руководителем художественной самодеятельности. Аккомпанировал хору, танцевальному ансамблю. Казаковцев не только играл, но еще и помогал выбирать и оформлять костюмы для коллектива. «Пытался так оформить, чтобы было ярко, броско, чтобы из зала хорошо было видно. Чтобы даже пьяные трезвели и смотрели на сцену. Когда на тебя смотрят, тебе аплодируют, это очень приятно. С другой стороны, сразу же появляются завистники».

Виктор рассказывает, что за культпросветработниками в советское время следили партийные организации. Выглядеть нужно было интеллигентно и опрятно. А блистать можно было только на сцене. Поэтому вне работы он позволял себе только шляпу и белые рубашки. Однажды, когда ехал на велосипеде мимо лесобазы, на него из кустов выпрыгнули несколько человек и избили практически насмерть. Били по почкам, всему телу, но больше ногами по лицу. Почему он тогда не умер, Казаковцев до сих пор не понимает. Но понимает, за что били: за шляпу. Значительных травм врачи не обнаружили (да и какие рентгены в то время), помазали, забинтовали, дали полежать и отпустили.

После Казаковцев работал на лесобазе завклубом, организовывал художественную самодеятельность. Тогда получил вот эту квартиру-сарайчик. Дослужился до директора дворца культуры в Кирове. А потом, в 1982 году, его сократили. «Я же числился в психоневрологическом диспансере. И вот врачи посовещались с начальством и отправили меня на пенсию по инвалидности. Я и не сопротивлялся. Если я не нужен, зачем упираться?»

Какое-то время 36-летний пенсионер еще работал на лесобазе — два года пилил тес на реке. «Мне это нравилось: подкатывать к пилораме бревна, все время в движении, пахнет опилками. Чувствуешь, что живой».

Выйти из сумрака

А потом, как говорит Казаковцев, «случилась демократия»: «Когда в 1993 году прозвучали слова “свобода” и “демократия”, я понял, что вот она — возможность выйти из сумрака. Я вспомнил, как нам запрещали яркие одежды, и сказал себе: “Ну все, теперь я так буду одеваться, что лошади будут оглядываться”. Так и случилось».

Утром Виктор поджидает меня в белом костюме с красными лентами, с самодельным мечом и в белой фуражке с красной звездой.

На грязной улице Вересников он единственное белое пятно. На остановке его приветствуют люди в серых и черных куртках, справляются о здоровье. «Опять дефилировать собрался? Ну давай, давай!» Потом замечают меня: «Своди девушку на площадь да Набережную нашу покажи!» В автобусе Виктор принципиально не садится, чтобы его было лучше видно. Тут же подлетает кондуктор, немолодая женщина в серой куртке: «Ой, а можно я вас сфотографирую, а то ребенку про вас рассказываю, а она не верит!» Казаковцев поправляет меч и улыбается в камеру.

Мы делаем круг по площади. Улыбающимся прохожим Виктор отдает честь, тем, кто просит фото, не отказывает. Замерзаем, предлагаю зайти в ресторан — выпить чаю. Казаковцев нервничает и топчется на месте: «Я в такие места не хожу, мне доход не позволяет». Обещаю, что угощу, соглашается. Выбирает в меню куриный суп и кофе. «Это самый вкусный суп, что я ел! Я очень впечатлен! Он точно лучше, чем пельмени, которые я ел утром».

Пенсия Виктора — 8000 рублей. 1000 — квартира и свет. 1000 — проездной на автобус. 3000 — еда: картошка, пельмени, овощи. Остальное уходит на хозяйственные нужды и наряды с календарями. «Я не пью, не курю, мне хватает. Не умираю, как видите».

Заготовки для своих нарядов Виктор покупает в секонд-хендах или комиссионках. Иногда удается откопать плащ за 70 рублей или штаны за 50. «А молодые девки, — косится на мои джинсы, — покупают за дорогие деньги драные штаны».

Один черный плащ, купленный за копейки, Виктор расшил белыми лентами — получилась клетка. Сделал к нему клетчатый саквояж и клетчатый котелок. Прикид произвел на улицах фурор.

«Меня в этом плаще заметили местные СМИ, приходили, писали, снимали на камеру. Я даже в Москву ездил к Гузеевой. Просто позвонили, предложили поехать в Москву, наряды свои показать. Ну я взял несколько, приехал. А там выяснилось, что надо выступать на передаче “Давай поженимся”. Да какой я жених в 70 лет? Но деваться, мол, уже некуда, я уже за сценой. “Чего делать-то?” — спрашиваю. “Иди просто на сцену и изображай жениха”. Ну я вышел, чего-то там покрутился. Меня потом еще раз звали. А мне что? Мне приятно, что меня, старого, в Москву зовут”.

Живой

Виктор ходит туда-сюда по узкому проходу своей маленькой темной комнаты. Садится на стул. Притрагивается к баяну. Вскакивает, снова ходит взад-вперед. О чем-то переживает. Мы ждем, пока на маленькой плитке закипит чай в закопченной кастрюльке. И пока протопится печка — дома очень холодно. На ужин сегодня колбаса, виноград и сыр. Все для меня, себе он такое не позволяет. Когда чай готов, Виктор до блеска отмывает грязный стакан и ставит в подстаканник. Пока пью, играет на баяне. А потом водит меня по своим чуланам — показывает одежду.

Если бы меня сейчас не было, он бы смотрел телевизор. Или изучал английский — просто чтобы не сидеть без дела. Все это шитье и прогулки по улицам вовсе не оттого, что Виктор, как некоторые считают, сумасшедший. Он человек, уверенный, что трудиться надо до конца. Потому что «пока трудишься — ты живой». Казаковцева убрали со сцены, списали, как он говорит, в утиль, а он сделал сценой целый город, и зрителей у него теперь гораздо больше, чем во дворце культуры.

«Когда человек в обществе нарядный, обществу приятно на него смотреть, — объясняет Виктор. — Так что я не просто хожу по городу — я радую людей, дарю им впечатления. Когда я шью или украшаю одежду, у меня нет ощущения, что я бездельничаю, что я уволен. Я как будто продолжаю работать». В иллюзии работы для Виктора весь смысл. Так, по его словам, он «усиляет жизнь», «не поддается капканам смерти».

«Сколько моих знакомых умерло через два-три года после выхода на пенсию! Потому что им стало нечего делать. А есть такие, кто просто сидят памятниками часами и днями, — мне эта порода людей непонятна, и я к ней не принадлежу, вне всякого сомнения. Я живу!»

— Виктор, вы свободный или одинокий? — спрашиваю, когда баян замолкает.

— Одиночество и свобода — это же состояние души, да? Я никогда не чувствовал себя одиноким человеком! Какое же одиночество, когда работы полно, люди меня замечают? Да, я немного похож на затворника, но по городу ходить люблю. Утром открыл глаза — значит, живой. А значит, надо пойти среди живых отметиться. Да, я уже пенсионер на финишной прямой. И я мечтаю только об одном — чтобы не стать перед смертью обузой обществу. Хочу умереть быстро, не лежать в постели годами. А наряды мои пусть разберет, кто хочет, в гроб я их с собой точно не положу.

Виктор ждет у калитки, пока я сяду в такси. Перед моим уходом он сказал, что я превратила его будни в праздник, потому что нарушила привычный пенсионерский распорядок. Сейчас он вернется в дом, включит телевизор, чтобы казалось, что он в доме не один. Подкинет в печь дров, скинет вещи с продавленной кровати и заснет. А утром выберет какой-нибудь лазурный кафтан, наденет высокие сапоги и улыбку и пойдет превращать в праздник будни других.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!