Сделать всё, чтобы не разговаривать об одиночестве
Поезд в Новороссийск пришел к обеду. А ждать Надежда Ивановна начала еще в полдень. Высокая, стройная, с ровной спиной, она стояла у окна и всматривалась в каждый проплывающий по двору их многоэтажного дома силуэт. Меня Надежда Ивановна тоже определила по силуэту. И позже описывала так: «Вы не наша. Почему-то вся в черном. И вели себя странно: вышли, обошли дом, пропали, снова пришли. Почему не зашли сразу, что искали?»
Стоя в чистой современной прихожей, я следила за ухоженными руками 87-летней Надежды Ивановны и объясняла: дом я обходила, чтобы проверить на табличке адрес; по двору мельтешила, потому что делала фото горы Черепахи; затем бегала за водой в магазин; а пришла вся в черном… ну просто потому, что этот цвет мне нравится.
— Вы не обижайтесь, что я так расспрашиваю, — выдохнула Надежда Ивановна. — Меня в жизни не раз предавали. А теперь я старая и почти слепая. Живу в хорошей квартире, она многим нравится.
Оладьи из перекати-поля
Надежда Ивановна родилась в феврале 1937 года. В октябре ее отца, потомственного донского казака, репрессировали. После «почистили» дом и двор: вывели двух коз, пару овец, выгребли зерно и пуховые подушки. Корову оставили — это помогло семье с четырьмя детьми не умереть.
Надежда была единственной девочкой — тонкой, недокормленной, кричащей от страха по ночам. Мама родила ее в 46 лет и, измотанная тяжелой работой в колхозе, еле тянула большое семейство. Потом обрушилась война. Когда фашисты зашли на Дон, Надежде было пять лет: ей до сих пор снится, как она ползала по грязи в единственной на всю семью фуфайке и как ее рвало от страха, когда над головой гудели бомбардировщики.
Еще постоянно хотелось есть. Мама замешивала «колюку»: жмых соединяла с перетертым в муку перекати-полем, добавляла картофельные очистки, пару ложек молока. Из этой смеси выпекала оладушки. Они выходили жесткими, грубыми, и желудок после такого обеда жгло. Когда стали выдавать по карточкам хлеб, мама нарезала его кусочками с мизинец, как лакомство. Надя вначале его долго нюхала, потом по крошечке ела — 20-граммовый кусок могла растянуть на весь обед.
Так они и пережили войну. Старшие братья вернулись с фронта с ранениями и туберкулезом и вскоре умерли. Мама после пережитого сильно сдала: к 58 годам она уже была глубокой старухой. У нее отнимались руки, не слушались ноги. Надежде пришлось выйти на работу в 12 лет.
— Меня взяли воспитательницей в детский сад. Дети в войну рано взрослели. Я чувствовала себя вполне сформированной личностью. Мама была неграмотной. На ее примере я видела, насколько важно получить образование. Поэтому очень жадно училась. И читала — классику нашу, зарубежную, научную литературу — все, что можно было найти в станице, — вспоминает Надежда Ивановна. — Окончила четыре класса. А потом в стране начали формировать отряды молодежи для озеленения Южного берега Крыма. Я записалась и поехала.
Сама себе опора
Выросшая в степи, где все казалось оцепеневшим от тоски, Надежда захлебнулась от счастья. Оно было во всем: в аквамариновом море, в исполинских горах и растениях, которыми девушки-озеленители засаживали побережье. Ливанские кедры, итальянские кипарисы, крымские сосны. Каждая высадка как тяжелая тренировка: в каменистую почву надо было вонзить сажальный меч, выдолбить лунку, пристроить деревце. Прошептать волшебные слова, чтобы принялось и пошло к солнцу.
Рука у Надежды была легкой, растения приживались хорошо. Ее стали перебрасывать с горы на гору, с аллеи на аллею. Спустя много лет, когда она проезжала по окрестностям Севастополя, вокруг уже рос лес — лес, который она сама и посадила.
— Я любила Севастополь, считала его лучшим городом Земли. Там я доучилась в вечерней школе. И вышла замуж, хотя туда не рвалась. Я была высокой, 176 сантиметров, и худенькой. Сейчас это модно, но после войны люди были в общей массе не очень высокими. Я стеснялась, пряталась за спинами. У меня были светлые густые волосы и внешность яркая, в папу. Однажды на танцах меня заметил моряк и так влюбился, что потерял голову. Все вокруг говорили: «Не упусти, хороший парень, выходи за него». Я согласилась.
Спешно, без гостей и родственников, Володя и Надежда расписались. Через неделю он ушел на полгода в море. В общежитие к Надежде приехала свекровь. Оглядела невестку, фыркнула: мало того, что худосочная, узкобедрая, так еще и нищая. И уехала. Через пару дней на корабль, где служил Володя, пришла телефонограмма: мама тяжело больна, срочно приезжай. Моряк примчался на родину. Но мама оказалась не такой уж больной, а в доме его ждала Вера — девушка, которая четыре года назад проводила его на службу.
Володя вернулся к Вере, а Надежде прислал бумаги на развод. После загса они вместе сели в такси. Володя оправдывался. Надежда просила замолчать, но он все сыпал и сыпал ей соль на рану: вот были бы дети — не бросил бы, а так — ничего, многие переживают, и ты переживешь. Таксист остановил машину и на середине пути, в горах, высадил моряка.
Потом они долго стояли на обочине — Надежда плакала. А дед-таксист гладил ее по руке и приговаривал: «Ничего, девочка, ничего. Избавила тебя судьба от подонка. Время лечит».
— Время вылечило, — кивает Надежда Ивановна. — Но замуж я больше не пошла. Так и жила одна. Сама себе опора.
Ее цветы, ее коты и ее море
В семейные отношения Надежда больше не ныряла, но поклонников у нее было много. Один даже подарил собственноручно сшитый фотоальбом. В нем Надежда Ивановна сама на себя не похожа: осанка, прическа, горделивое выражение лица. Кинозвезда, а не озеленитель.
— Из-за того, что в детстве у меня было одно застиранное платье, в молодости я все деньги тратила на внешний вид. Экономила на еде, жила в самых скромных условиях, но выглядела всегда модно. А еще мне хотелось иметь свое жилье. Квартиры тогда давали бесплатно, но надо было отстоять в очереди. Я стояла, а когда подходил мой черед, обязательно появлялись те, кому жилплощадь была нужнее: семейные, с детьми. Чтобы решить квартирный вопрос, я ездила по разным городам, работала по многим специальностям. В 50 лет меня пригласили садовником на базу отдыха в Геленджике. Я приехала и влюбилась в это место. Осталась.
Геленджик в 1987 году был тихим провинциальным городком: летом — наплыв отдыхающих, зимой — спячка. Надежде выдали ведомственную квартиру у моря. Назначили небольшой оклад и подарили полную свободу в облагораживании сада площадью 16 гектаров. Под ее чутким руководством на побережье поднимались молодые сосны, экзотические кустарники и много-много розовых кустов.
У Надежды появились друзья, приезжали каждое лето курортники, а зимой на ее благотворительные обеды со всего города собирались коты. Надежда давала им клички, лечила, учила. Одну кошку даже забрала домой. Ладушка умела по-человечески смотреть в глаза, ложилась на больные места и понимала хозяйку с полуслова. Когда любимица умерла, Надежда обнаружила на пачке корма портрет ее двойника. Вырезала и повесила на стену. Этот портрет переехал с ней в Новороссийск. В город, который она уже видела только как череду силуэтов.
Из 33 лет, что Надежда провела в Геленджике, безоблачными были только три первых года. Дальше начались сумбурные девяностые, и бывшая государственная земля, на которой стояла база отдыха, обрела нового хозяина. Общежитие для работников базы он трогать не стал. Лет двадцать до этой земли не было никому дела. Надежда Ивановна продолжила следить за садом: вначале за маленькую зарплату, потом, на пенсии, уже по инерции. После того как ей исполнилось 70 лет, начало падать зрение, одна за другой беспокоили болезни. Соседи, выдавленные бизнесменами, распродавали свои домишки у моря и уезжали. Геленджик из тихой гавани превратился в русское Монако: сотка земли, которую раньше можно было купить за шапку сухарей, теперь стоила миллионы.
Позже бывшую базу отдыха перекупил бизнесмен. Он наказал оставшихся жильцов — полуслепую садовницу Надежду и семью мигрантов из Таджикистана — переселить. На приемлемых для них условиях.
Комнату в коммуналке Надежда Ивановна не сочла приемлемой. Переезжать приживалкой в другой регион не хотела. Своих накоплений, чтобы добавить и купить что-то приличное, у нее не было. Ну и потом — тут вся жизнь. Ее цветы, ее коты, ее море.
Мысли эти накатывали, накатывали. И однажды поволокли Надежду Ивановну: она высыпала в руку горсть снотворных таблеток, выпила их и легла спать.
В этот момент ее приятельница соцработница Зина почувствовала толчок в сердце: в голове закрутилось, что с Надеждой Ивановной что-то не так. Был уже вечер, но Зина уговорила мужа навестить подопечную. Скорая приехала быстро. Надежда Ивановна убедила врачей о ее поступке в психиатрическую больницу не сообщать. Пообещала: больше такого не повторится.
Город темных силуэтов
После того случая представитель владельца земли предложил пенсионерке хорошую квартиру в Новороссийске. Нюанс один: недвижимость будет принадлежать бизнесмену, но пожилая квартирантка может в ней жить до самой смерти.
Так в 84 года Надежда Ивановна оказалась в городе, где у нее не было ни одного близкого человека. Да и вообще из родных, с кем бы она хоть как-то общалась, никого не осталось.
Но есть голос спасительницы Зины в телефонной трубке. Есть силуэты, которые она разглядывает во дворе, двойник кошки Ладушки на стене, и время от времени появляются люди, которые интересуются: зачем слепой старухе дорогая квартира с таким пейзажем за окном?
Поэтому людей Надежда Ивановна пускает только проверенных: к примеру, медсестру из фонда «Прекрасное далёко». Она сопровождает пенсионерку к офтальмологу. Курьеры от фонда привозят бесплатные обеды. До этого почти незрячая Надежда Ивановна готовила сама: несколько раз обливала ноги горячим супом, постоянно резала пальцы. Теперь руки и ноги целы, плюс иногда, когда особенно навалится одиночество, Надежда Ивановна звонит Татьяне Замиловой, директору фонда. Начинает разговор с бытовых вопросов, а потом уходит в воспоминания о волшебных лесах, которые она когда-то сажала в Крыму и Геленджикской бухте.
Татьяна слушает, не перебивая. Хотя у нее есть другие дела — еще 75 таких же одиноких пожилых людей, которых надо кормить, лечить и время от времени успокаивать. Нужно искать деньги, чтобы купить лекарства, починить сломанную газовую печку или вырванное ветром окно. Где-то помогают крупные благотворители, а где-то — и обычные люди. Как вы, как я, как Надежда Ивановна, когда она еще бегала со своими судочками по котам и соседям.
Когда я ухожу, она снова схватывает силуэт моего черного пальто и советует разбавить этот тяжелый цвет чем-то ярким, сочным, интересным. Потому что жизнь одна и в ней много красок — и, пока ты видишь, их нельзя упускать.
— А что еще нельзя упускать?
— Нельзя быть одной. И не всегда надо слушать близких. Моя мама прожила очень тяжелую жизнь. Она советовала: «Надя, оставайся одна, одной легче, лучше». Вот я и прожила одна. Да, может, и легче, но не лучше. Если бы была возможность что-то в прошлом изменить, я бы родила ребенка для себя. Я бы сделала всё, чтобы сегодня не разговаривать с вами об одиночестве.
* * *
Бесплатные горячие обеды — это не только еда. Пожилым людям, которые годами сидят в квартирах, часто хочется поделиться чем-то, поговорить, пожаловаться. Сотрудники фонда, хоть это и не прописано в их инструкции, передавая еду, нередко остаются в гостях у стариков: слушают, успокаивают, сочувствуют.
На работу этих людей и на сами обеды «Прекрасному далёку» и нужны деньги. Нажмите на красную кнопку под этим текстом — и кто-то получит еще одну порцию тепла в эти февральские морозы.
