«Отпускаем за несколько дней до смерти»
В начале февраля в одну из подмосковных инфекционных больниц был доставлен пациент. Терминальная стадия ВИЧ, открытая форма туберкулеза, распад легких. Суд постановил в связи с тяжелой болезнью освободить его от отбывания наказания прямо на месте, не дожидаясь окончания десятидневного срока, нужного для вступления приговора в законную силу.
Михаил, высокий истощенный 38-летний мужчина, сам идти уже не мог — в больницу его несли на носилках. Уже полгода у него не спадал жар, температура постоянно была под 39. Об этом рассказала его мама Лариса Ивановна, которая с 2016 года с помощью правозащитников добивается хоть какого-то лечения для сына в тюрьме.
«Мой сын был взят под стражу в апреле 2012 года, — Лариса Ивановна рапортует по-военному четко, не рассусоливая. Ей приходилось “докладывать” это тысячу раз — в бесконечных жалобах, ходатайствах, письмах, на личных приемах. — После приговора — 20 лет строгого режима за соучастие в разбойных нападениях — Михаил был отправлен по этапу. На пересылке оказался в одной камере с туберкулезным больным». К ВИЧ, которым Михаил заразился еще в 1999-м, туберкулез прицепился, как колючка к пальто. Температура, кашель, боли в груди. В колонии, куда Михаила привезли, на его жалобы никто внимания не обращал — в его рабочем отряде не было никаких послаблений.
Однажды Лариса Ивановна приехала к сыну на свидание и увидела вместо него скелет в желтой робе: «У него еще зубные протезы отобрали — он не ел почти», — рассказывает она. Лариса Ивановна обратилась к правозащитникам, которые помогли перевести сына в другую колонию.
В 2017 году, уже после перевода, у Михаила наконец официально диагностировали туберкулез. Восемь месяцев он получал лечение в тюремной больнице, но состояние все равно ухудшалось. Постоянные жалобы Ларисы Ивановны во ФСИН, прокуратуру, Росздравнадзор и другие ведомства заставили тюремных медиков сделать анализы и понять: первоначальное лечение не подходит, нужно менять схему. Схему поменяли, но из четырех необходимых препаратов Михаилу выдавали только два — и толку от этого тоже не было.
Летом 2018 года началось судебное разбирательство по ходатайству об освобождении Михаила по болезни. Заседания несколько раз откладывались: колония, где он находился, вовремя не предоставляла медицинские документы. Когда документы наконец попали в руки судье, выяснилось: тяжесть заболеваний Михаила, зафиксированная на бумаге, «не дотягивает» до освобождения.
«Мне в колонии говорили в открытую — отпускаем за несколько дней до смерти», — рассказывает Лариса Ивановна.
Действительно, Михаила отпустили, когда даже равнодушному глазу было видно: еще немного — и можно будет рассказывать о праве заключенного на лечение и жизнь похоронной команде. Тяжесть заболевания документально была доведена до необходимой степени, и суд постановил: «Освободить».
Сын Ларисы Ивановны считает, что его освобождение — настоящее чудо. «Пусть мне суждено умереть, но только не в тюрьме», — говорит он.
Врачи в гражданской больнице, где Михаил сейчас находится, не дают никаких прогнозов: никто не знает, чем кончится для него день.
«Что означает вероятную смерть»
Михаил был освобожден через несколько дней после интервью Интерфаксу заместителя руководителя ГУ ФСИН Валерия Максименко — в нем он сообщил, что в следственных изоляторах и колониях будут созданы хосписы.
«Когда врачи констатируют неизлечимую болезнь у осужденного и неблагоприятный прогноз, что означает вероятную смерть, мы, в соответствии с постановлением правительства (постановление № 54 от 26.02.2004 содержит перечень из 57 заболеваний, при наличии которых заключенного обязаны освободить от отбывания наказания. — Прим. ТД), готовим его к освобождению — направляем документы в суд, — сказал чиновник. — Однако зачастую, пока проходит вся эта процедура, человек умирает. Так, в прошлом году у нас умерло 732 таких заключенных, не дождавшихся судебного решения об освобождении».
По словам Максименко, осужденные будут направляться в эти палаты сразу же, как только будут отправлены ходатайства в суд об освобождении по болезни. Ухаживать за пациентами в тюремных хосписах будут на платной основе их же «коллеги» — осужденные медработники.
Облегчил бы состояние Михаила в тюрьме уход за ним заключенных с медобразованием? Лариса Ивановна говорит, что ухаживали за ее сыном именно заключенные — правда, такие же, как и он, пациенты тюремной больницы. Именно они приходили к нему на помощь во время приступов судорог, которые начались у него в последнее время.
Юрист Надежда Раднаева, сотрудница фонда «В защиту прав заключенных» (13.02.2019 организация внесена в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента. — Прим. ТД), которая помогала Ларисе Ивановне и Михаилу добиваться освобождения, говорит:
«Кажется, что хосписы — палаты для тяжелобольных, которые ждут освобождения — это хорошо. Потому что слово “хоспис” подразумевает человеческие условия. Но я считаю, что не надо доводить людей до настолько критического состояния, чтобы они оказывались в хосписе».
По ее словам, состояние Михаила еще при первом отказе в освобождении подпадало под ожидание «вероятной смерти», благоприятных прогнозов никто не давал. Но документально это было невозможно доказать, степень тяжести его заболеваний занижалась. «Мне кажется, лучше было бы проявить гуманность — и не доводить его до нынешнего состояния».
В августе 2018-го в интересах Михаила она направила ходатайство в Европейский суд по правам человека. ЕСПЧ дважды запрашивал медицинские документы по его делу — только после этого к схеме лечения осужденного от туберкулеза были добавлены два недостающих препарата.
«ЕСПЧ — действенное средство, когда исчерпаны все способы воздействия на систему, — говорит Надежда. — Отчитываться перед Европейским судом — это не нам ответы давать. Несмотря на то, что ФСИН и в Европейский суд пишут, что все хорошо, но при этом начинают и людей лечить хоть как-то».
Все равно тюрьма
Михаил — вымышленное имя героя, его мама попросила заменить настоящее. Она и ее тяжелобольной сын боятся огласки и опасаются, что прокуратура может обжаловать решение суда — и судья вновь отправит Михаила в места лишения свободы, откуда он с таким трудом выбрался.
Большую роль в его освобождении сыграло свидетельство именно тюремного врача, который заявил во время судебного заседания, что спасти мужчину в условиях исправительной системы невозможно. Никто не знает, чем бы все закончилось, если бы не этот врач. Прокуратура была против — у Михаила были «дисциплинарные взыскания». В чем они выражались? Может, находясь в рабочем отряде, он не мог встать из-за плохого самочувствия на работу. Может, покурил в неположенном месте. Может, не понравился кому-то из инспекторов, «грубо ответил» — такие взыскания есть у каждого осужденного.
Кроме того, Михаил сидел по тяжелой статье и не отсидел даже половины. Негласно это считается для прокуратуры и суда причиной, по которой заключенному не дают зеленый свет на свободу. Об этом говорит Лариса Фефилова, которая трижды возглавляла общественную наблюдательную комиссию в Удмуртии, а сейчас состоит в общественном движении «За права человека» (12.02.2019 организация внесена в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента. — Прим. ТД): «Суд не выпускает человека из-за тяжести его статьи или поведения в учреждении, хотя Верховный суд много раз выступал против такого подхода».
Она рассказывает, что однажды суд отказал заключенному с газовой гангреной из-за того, что сестра осужденного якобы не может обеспечить брату надлежащий уход, хотя сестра как раз и приехала на суд, и добивалась освобождения брата.
«В конце концов удалось добиться освобождения этого заключенного, представитель Общественной палаты РФ Виталий Полозюк помог с вызовом к нему нужных врачей, — говорит Лариса. — Но в тот день, когда мы выехали за заключенным в колонию, он умер. Ребята, которые за ним ухаживали, рассказывали: он до последнего верил, что ему помогут, говорил: “Как хорошо, скоро я поеду домой” — и умер с улыбкой».
Тюремный хоспис — это все равно тюрьма, как ее ни называй. «Важнее сделать так, чтобы заключенные не ждали недели, месяцы, годы до освобождения, чтобы на свободе им могли оказать медпомощь, которую невозможно оказать в условиях тюрьмы, — говорит Лариса Фефилова. — Если человека суд постановил освободить, то он должен ждать еще десять дней до вступления решения в силу. Для чего? Чтобы убедиться — умрет он или нет? Не лучше ли пересмотреть эту норму вместо создания хосписов?»
По словам Фефиловой, 90% обращений к ней связаны с недостаточностью медицинской помощи в тюрьме. Довольно красноречиво это подтверждает и статистика ФСИН: в 2018 году в системе было зафиксировано более тридцати тысяч обращений от осужденных и их родственников. Первое место — около 10 тысяч — здесь занимают запросы, связанные с неудовлетворительным медицинским обеспечением.
«Спортивные мероприятия» для неходячих
Среди этих 10 тысяч обращений во ФСИН есть и обращения 36-летнего Евгения, сидящего по «народной» 228-й статье («Наркотики») в Новосибирской области. Он не ходит год и три месяца — из-за неполадок с поясничным отделом позвоночника у него парализованы ноги . Поражение центральной нервной системы — так написано в документах.
Суд уже четыре раза отказывал ему в освобождении. Первый раз мотивировал тем, что осужденный не посещает спортивные мероприятия, которые проводятся в исправительном учреждении. То есть «не встал на путь исправления», потому что просто не может встать и самостоятельно дойти до туалета. Какие уж тут спортивные мероприятия.
Потом суд отказывал снова — якобы Евгений отказывается от лечения. Но он сделал это только однажды. Уже в заключении у него обнаружили ВИЧ, и он начал принимать антиретровирусную терапию. «Суд думает, что я не ответственно относился к лечению. А у меня побочки были — может, это тоже повлияло на то, что я теперь лежу, не знаю. Приехал сюда — ходил же еще. Начал принимать терапию — начались судороги, ничего во мне не держалось, рвота и все остальное. Ноги отказали».
От первой схемы АРВТ Евгений отказался по согласованию с врачом, ему назначили другую — и таблетки он исправно принимает: «С тех пор пью, не прерываясь, я жить хочу». Правда, ходить он так и не начал. Его стадия ВИЧ — 4в. При такой Уголовный кодекс и постановление правительства уже разрешают освободить человека от отбывания наказания, но, по словам Евгения, суд говорит «нет», потому что инфекцию он получил еще на свободе, «до совершения преступления». Сам виноват, в общем.
Санитаров в отделении нет — Евгению помогают соседи по палате в тюремной больнице. «Хожу под себя, жду, когда ребята помогут — есть такие, кто с пониманием относятся. С душевой кабиной очень тяжело, воды горячей практически не бывает. Холодно очень. Дверные проемы не приспособлены совсем — если надо быстро человека пронести, это тяжело».
В душ его «коллеги» носят буквально на себе — в отделении, где Евгений находится, есть коляска, «но она ушатанная, на свалку ее надо. Самому на ней передвигаться совсем никак. Колеса не двигаются, подставки нет».
На днях Евгения известили о том, что у него теперь первая степень инвалидности — может, дадут коляску? Он отвечает: «У нас тут ребята безногие давно добиваются костылей себе, себе чего-то такого тоже не добьюсь».
Евгений лежит в палате площадью 24 квадратных метра — и тут вместе с ним еще 13 человек. Крохотная тумбочка делит небольшое пространство пополам, обитателям палаты приходится обедать по очереди.
«Это очень-очень влияет на нервы, — устало и бесхитростно рассказывает Евгений. — С ума бы сошел, наверное, если бы не телевизор, хоть отвлекает маленько. Иногда так больно спине бывает, что слезы в глазах стоят. Прошу обезболивающего — а мне врачи говорят, что не прописано. Кроме ВИЧ-терапии, ничего не дают. Кроме витаминов еще иногда — ничего».
Евгений даже прошел за свой счет обследование в гражданской больнице — его жена Алла очень долго этого добивалась. Ему назначили лечение — но лечить так и не начали, лекарств нет. Алла сама покупает медикаменты: «Я сколько раз привозила лекарства, что врачи просили. Спрашивала у них: “Есть?”— “Нету”. Шла, покупала в аптеке, привозила. Но бывало, что неделями не могли до него донести. Где-то они, лекарства, еще долго лежат. Пока я не начинаю звонить и скандалить. Несколько раз такое было».
Евгению осталось отбыть еще семь лет из десяти. Он готов лечиться в вольной больнице, чтобы восстановиться и потом вернуться в тюрьму. Но пока его готовят к переводу в другую колонию: якобы потому, что в ЛИУ уже ничем помочь ему не могут. До этой другой колонии его жене будет гораздо труднее добираться, чтобы привозить лекарства и еду.
Сейчас у Евгения новая напасть — пролежни. «Кожа темнеет и отмирает, раны появляются», — говорит Алла. Жена возит мужу бинты, мази — и это все, что она может сделать. Должен ли Евгений дождаться невыносимой боли от пролежней, чтобы проверить, будут ли за ним ухаживать в специально созданном тюремном хосписе?
Не готов к свободе
Частотность «медицинских» обращений от осужденных и их родных подтверждает и Виктория Галан, координатор проекта «Гулагу.нет» — к ней тоже чаще всего обращаются с жалобами на тюремную медицину. Ей, с одной стороны, проект тюремных хосписов кажется гуманным способом содержания для вконец ослабевших осужденных.
«В хосписах, скорее всего, будут облегченные условия режима — не надо будет ходить на работу или зарядку по утрам делать. Любое невыполнение режима для заболевшего человека — это выговор в личное дело, которое станет препятствием для досрочного освобождения. Суд ведь формально подходит — он не будет устанавливать причины произошедшего, выговор же документально засвидетельствован. Не встал осужденный на путь исправления, нарушил режим — не готов к свободе».
Но, с другой стороны, Виктория считает, что тяжело больные осужденные не должны оставаться в исправительных учреждениях. «Получается, хосписы нужны, чтобы деньги отмыть — или как это еще назвать? Чем тогда будут заниматься медико-санитарные части и лечебно-исправительные учреждения?»
«Прямо сейчас у ФСИН на бумаге есть возможность лечить заключенных, — говорит Виктория Галан. — Но их не лечат. Присылают отписки на запросы: такого-то лечим, все лекарства выдаются — а сам такой-то или его родственники говорят, что это неправда. Если ФСИН рапортует, что лекарства есть, но их не дают, значит, они есть только на бумаге? А если их нету, то зачем тогда говорят, что есть?»
И дело не только в лекарствах — бывает, что и документы таинственно подменяются или теряются. «Оснований не доверять заключенным у меня нет, потому что они присылают первоначальный медицинский документ и последующий, где сначала есть клаустрофобия — заболевание, которое препятствует содержанию в одиночной камере, а в последующем диагноз исчезает. Медики устно говорят, что была допущена ошибка — и заключенного со спокойной душой сажают в одиночку».
44-летний Петр, который отсидел уже половину из девятилетнего срока за разбой, несколько раз объявлял голодовки — его и не лечат, и не выпускают, а жить ему в состоянии хронической боли все тяжелее.
«Я забыл, что такое полноценный сон от боли, приходится клянчить обезболивающие, — говорит Петр на аудиозаписи, которую прислала его жена Марина. — Лучше бы меня в таком случае умертвили. Мне отказывают в этом — и помощи медицинской не оказывают!»
У Петра — болезнь Бехтерева и еще несколько десятков диагнозов, список которых тянет на малую медицинскую энциклопедию. Зачитывание всего перечня хронических заболеваний на диктофон занимает у Петра семь минут. Читает Петр медленно, задыхаясь. Часть из них, по его словам, он заработал уже в местах лишения свободы — часть была с ним с воли. Но что-то неладное творится с его карточкой — по его словам, ее расклеивают, из нее пропадают документы, в выписках исчезают болезни, пропадают указания на проведенные операции — или одна операция заменяется другой.
Петр бесчисленное количество раз участвовал в судебных заседаниях по освобождению, его тяжелых заболеваний хватило бы для освобождения нескольких заключенных, но ему каждый раз отказывают. Он находится в рабочем отряде, но не может работать, потому что самостоятельно почти не передвигается — мешает боль в суставах, пораженных полиартритом. Еду из столовой ему приносят сокамерники. Он требует, чтобы его обследовали в вольной больнице, провели независимую экспертизу его состояния, но это требование не кажется тюремным медикам обоснованным.
Марина рассказывает, что ему говорят: «Ты выйдешь отсюда только тогда, когда тебе два дня останется жить». Ни Марину, ни Петра такой расклад не устраивает — и они снова и снова пишут обращения в разные инстанции. Правда, письма, бывает, не доходят — в том числе и с важными документами.
Петр невыносимо надоел, по его же собственным словам, администрации колонии и тюремным врачам, которые требуют, чтобы он прекратил жаловаться. Но он не хочет медленно умирать в тюрьме. И даже в тюремном хосписе.
Бывают случаи, когда администрация колонии сама обращается в суд с ходатайством об освобождении заключенного по болезни. Врачи тоже выступают за. Но суд все равно отказывает из-за позиции прокуратуры, которая почти всегда против — и с этим непонятно, что делать, говорят правозащитники.
По их версии, в России распространено убеждение: «Преступник должен сидеть в тюрьме». Но судьи и прокуроры идут дальше, для них лишение свободы на определенный срок — недостаточное наказание, преступник должен страдать за то, что совершил. Ведь иначе как пытками то, что происходит с теми, кому нужно лечение в местах лишения свободы, назвать невозможно.