Ире четырнадцать лет, она одна в маленьком домике, где они живут с мамой, бабушкой, сестрой и отчимом. Девочке тревожно: кажется, вот-вот случится что-то плохое. Она выходит из комнаты в кухню и видит, как с улицы через открытое окно лезет отчим с кувалдой. Отчим пьян, он вваливается на кухню, рычит, бьет кувалдой об пол. Ира начинает плакать, просит отчима уйти, но он надвигается на нее. Ира вжимается в стену и кричит: «Убей меня, давай, я не могу так больше жить!» Отчим заносит кувалду, Ирины колени подкашиваются, она сползает по стене и просыпается.
***
«Я всегда думала: о том, что происходит в моей семье, надо молчать, — говорит Ира, скрестив ноги на нижней полке поезда Москва — Х. — Надо делать вид, что все хорошо. Когда меня спрашивали, кто мои родители, я отвечала, что мама — педагог, а папа — слесарь. А однажды один знакомый на вопрос, кто твои родители, ответил: “Мама — медсестра, а папа — алкоголик”. Я подумала: “Ого, а так можно?”»
Мы с Ирой едем в Х., маленький город в Саратовской области. Ира там родилась и выросла, но ностальгии по городу детства не испытывает. Поездки домой долгое время приносили ей неприятные воспоминания и чувство вины.
Ирин отчим — алкоголик, поэтому ей всегда хотелось уехать из дома. Возвращаясь, она подсознательно стремилась все исправить, спасти отчима и родных, наладить нормальную жизнь. Исправить не выходило, и Ира всякий раз уезжала из Х. в раздрае, не понимая, почему ей так плохо.
То, что ее состояние — результат детской травмы из-за жизни с отчимом, Ира поняла только в тридцать лет, когда начала работать с психотерапевтом. Осознав масштаб личных проблем, Ира стала регулярно ходить на терапию, и это помогло. Ее поездка в Х. после долгого перерыва — волнующая и важная: чтобы убедиться в том, что теперь все действительно хорошо, мы собираемся пройтись по местам, с которыми у Иры связаны детские воспоминания об отчиме. Она надеется, теперь они ее не травмируют.
«Казалось, все можно исправить»
В Х. живет 10 тысяч человек. Город скорее напоминает поселок — много деревянных домов, абрикосы и вишни растут прямо возле дорог.
Нынешний дом Иры — одноэтажный, с большим участком и массивными воротами. Слева к воротам примыкает деревянное строение поменьше: здесь живет отчим, которого они с мамой отселили спустя годы мучительной жизни. Бросив вещи, мы идем под изнуряющим волжским солнцем туда, где все начиналось, — к ее крохотному родовому дому.
Отец бросил Иру еще до рождения. Мама дала дочери фамилию и отчество деда.
«Мы жили тут, — рассказывает Ира, глядя в щель высокого забора. — Комнатка, кухонька и веранда. Я не чувствовала себя в чем-то обделенной: мама, бабушка и дедушка меня очень любили. Мы с мамой ходили на Волгу, у меня были друзья. А в мои пять в нашем доме появился Сергей Л. Я хорошо помню тот день. Я тогда уже спала отдельно от мамы на кресле-кровати. Проснулась ночью — мамы в комнате нет. Вышла на веранду и увидела, что там спит мужчина.
Л. пил, когда еще не жил с нами. Однажды я проснулась оттого, что услышала во дворе крики. В комнате никого не было, я вышла на крыльцо и увидела плачущую маму. Она кричала в темноту: “Уходи!” — и бросала через забор вещи отчима. Я вернулась в дом, залезла под стол и расплакалась. Мне было страшно, я не понимала, что происходит. Это было похоже на жуткий фильм. Под столом я проспала до утра».
Ире было шесть, когда ее мама и Сергей поженились. Он продолжал пить, а мама, по словам Иры, думала, что сможет его изменить. «На самом деле он очень хороший человек, — говорит Ира. — Теплый, поддерживающий, работящий. Если не знать его теневую сторону, его можно любить, поэтому я понимаю маму. Когда они поженились, его запои не были регулярными и страшными, казалось, все еще можно исправить».
От старого дома Иры мы спускаемся по пыльной дороге к Крестовоздвиженской церкви XIX века. Здесь ее отчим работал охранником. Остановившись напротив храма, Ира вспоминает, как пьяный отчим брал свечу, ложился на кровать, сложив руки на груди, и притворялся мертвым. «Я пугалась и делала вид, что не замечаю. Тогда он сползал на пол, ближе ко мне, и говорил: “Я умираю”. Это было странно и страшно».
Восемь счастливых лет
От церкви мы идем к торговой площади — как и в старые времена, здесь много лавок и магазинов. Ира останавливается возле одного: в ее детстве здесь была церковная лавка. Тут отчим купил ей крестик, который она долго носила, пока не потеряла. Покупку крестика Ира помнит хорошо: в тот день они с отчимом шли в лавку, держась за руки. Это был счастливый период, когда Сергей закодировался.
«После женитьбы на маме он бросил пить на восемь лет, — рассказывает Ира. — Устроился слесарем в Горгаз, очень много работал. Мы переехали в дом побольше. Сделали ремонт. Мы с Сергеем подружились, я стала звать его папой. Дедушка тогда внезапно умер — сердце, и мама предложила мне поменять фамилию и отчество на дедушкины, я согласилась. Не то чтобы я очень этого хотела, но было ощущение, что у меня нет выбора, что так надо.
Потом родилась моя сестра Настя, которую я сразу полюбила и обожаю до сих пор. Вокруг нее все сплотились, в доме витало безграничное семейное счастье. Мы были веселыми, поддерживающими, друзья все время к нам приходили. У нас была пасека. Отчим очень начитанный, благодаря ему я прочитала много иностранной литературы, хотя и не любила читать. Отношения с ним у меня были даже лучше, чем с мамой. Он, например, первый узнал про мои месячные. Еще он клево дарил подарки. На праздники доставал откуда-то редкие фрукты, ананасы, сам делал открытки. Помню, как он поздравил нас с Восьмым марта: меня, маму и сестру, которая была еще в животе у мамы. На открытке нарисовал коляску. Было трогательно и классно».
«Сядь. Сергей запил»
От площади приходим к Волге. Длинная набережная, за ней покатый спуск к воде. Здесь дамба, река широкая и синяя, почти море. Сюда Ира часто ходила с мамой и отчимом — гуляли, бросали камни, смотрели на корабли. Вдоль дамбы раньше были мостки — Ира прыгала с них в воду вместе с Сергеем. Она долго стоит, глядя на реку, и говорит: «А потом счастье закончилось».
Ире было четырнадцать, она пришла из школы домой, а там «все грустные, как будто кто-то умер». «Бабушка сказала: “Ирина, сядь. Сергей запил”. И я тогда подумала: “Ну все, это начало конца”».
Во внезапном запое отчима не было драмы. Ничего не случилось. Сергей просто пришел пьяным с работы. Сначала, по словам Иры, все было относительно спокойно. А потом стремительно полетело под откос. «Я помню, как однажды ночью проснулась оттого, что он меня трясет. Он начал рассказывать, как мечтал стать моряком и всю жизнь страдает из-за того, что не стал. Я знала эту историю. Ему на каком-то производстве в глаз попала стружка, и его не пустили на факультет, сказали, что офицером ему не быть, только механиком на судне. И он обиделся на всех, пошел учиться на механика сельского хозяйства. Он рассказывал мне об этом и плакал, я плакала тоже, гладила его по голове. Потом я потеряла нить разговора, но продолжала его утешать. Это был момент такой человеческой близости, мне показалось, что, если я сейчас попрошу его больше не пить, он не станет. Я попросила, он пообещал, но на следующий день напился».
«В нашем доме пропал смех»
Обойдя центральную часть Х., мы возвращаемся в Ирин дом. Похожий на сарай домик отчима, где он живет и пьет с сожителем, стоит прямо в их дворе. За занавеской у входа кто-то есть, но Ира проходит мимо: встречаться с Л. она не хочет.
Комната, в которой меня поселили в Х., — самая большая. Несколько окон, диван, картины на стенах, цветы. Когда-то она принадлежала отчиму и была не такой красивой, как сейчас. Она была жуткой.
«Моя мама — чистюля, — рассказывает Ира, проводя меня по идеально прибранному дому. — У нас всегда был порядок, и только комната Л. была ужасна. В ней воняло, была грязь как в свинарнике… Туда даже заглядывать было невыносимо, эту комнату хотелось просто отрезать. Когда он не пил (не было денег, пить было нечего), он лежал на своем диване и орал на весь дом: “Суки, вы все суки! Уроды, я вас ненавижу! Я вас убью!”»
Сергей был одинаково агрессивен и пьяный, и трезвый. Ира помнит, как он нападал на маму и бабушку, а она пряталась в угол в своей комнате и ревела от страха, стыда и бессилия. Иру он ударил один раз: в словесной перепалке та сказала отчиму что-то грубое, он среагировал кулаком. Тогда вступилась мама, больше он Иру не трогал. Но делал другие вещи, которые причиняли ей и маме много боли.
«За этим столом я обычно делала уроки, — показывает Ира на кухонный стол. — Он садился напротив, доставал нож и резал себе вены. Говорил, что убьет себя, но резал “правильно”, чтобы не умереть. Сейчас я понимаю, что он хотел привлечь внимание к себе, вызвать жалость, а тогда я плакала и просила его прекратить. Иногда он бросал ножи в стену, и это было очень страшно. Он начал воровать мамины украшения, пить ее духи. В какой-то момент мы стали делить продукты, потому что он съедал все. Засовывал руку в кастрюлю с супом, доставал оттуда мясо и ел. Он не был похож на человека».
«Алкоголизм, как бурьян, заполняет собой все и все меняет, — продолжает Ира. — В нашем доме пропал смех. Раньше у нас часто собирались родные, друзья, мы ходили в баню, сидели за большим столом, было так здорово! Со временем это исчезло. Если к нам кто-то изредка и заходил, все разговоры были только про выпивку. Никто не спрашивал больше: “Ой, Ирка, как дела?” Только: “Че, Л. пьет опять?” Мы как будто перестали существовать. Я не могу сказать, что сильно стыдилась пьющего отчима, в Х. многие бухали. Но домой подружек не приглашала».
Одно из самых тяжелых Ириных воспоминаний — как однажды дверь во двор распахнулась и, перевалившись через порог, на землю упал отчим с окровавленным лицом. «Я подбегаю, поднимаю его, а он не может идти. Кровь хлещет, заливает мне одежду, я его тащу, он тяжелый, тащу и плачу. И думаю: “Господи, зачем я это делаю, можно же оставить его здесь спать!” Было такое состояние, когда не думаешь, просто тащишь. В португальском языке есть слово “ажитадо”, обозначающее такое состояние. В этом ажитадо я на самом деле пребывала все время. И я, и мама, мы все были в нем. Просто жили с этим и постоянно пытались тащить».
Ира пробовала говорить с мамой о том, что так жить нельзя. Что с отчимом нужно расставаться. Но разговоры были беспомощными. «Я представляю, как маме было непросто. Она содержала семью, была главным стабилизатором возникающих ситуаций. Она потратила много энергии, чтобы я могла уехать и жить свою жизнь… Она переживала за отчима, близкого ей человека, боялась, что если его выселить, он один не справится и умрет. Она считала, что это ее крест, но мы, конечно, в это все втягивались тоже. Помню, я мечтала принять решение. В моей голове все было ясно: надо его отселить — и все наладится. Не будет этого проссанного дивана, этих криков, стычек. Он не будет бить бабушку и маму, бросаться ножами и сковородками. В общем, я была уверена, что решение есть, но взрослые ничего сделать не могли».
«Я ходила в тесных ботинках»
Вечером мы снова выходим на улицу. Ира ведет меня к дому, куда Л. иногда на много дней уходил пить к приятелям. Дом крепкий, по его внешнему виду сложно определить, что здесь пьют. Сколько еще трагедий скрывают красивые наличники и крепкие калитки?
«Мне кажется, в какой-то момент жизни я потеряла чувствительность, — говорит Ира. — Надежды на лучшее не было. Ты просто выживаешь. Идешь из школы с мыслями, в каком сегодня состоянии отчим. Я ходила в тесных ботинках и даже не замечала этого. Все время мерзла, пока подруга не обратила внимание, что я легко одеваюсь в холодное время года. Я ничего не чувствовала, кроме одного желания: исчезнуть. Я окончила школу с золотой медалью, потому что жила мыслью уехать из Х.. Мне и так он не очень нравился, тут не было моих людей, в нем было тесно. Но ситуация дома все обостряла. Одноклассники поступали в Саратов, чтобы быть ближе к родителям, ездить домой. Я ездить домой не хотела, поэтому поступила в МГУ на юриста».
Учеба стала для Иры глотком свежего воздуха. «Это была феерия! Я попала в среду, где обсуждали Ницше, говорили о музыке и истории России, а не о том, кто забухал и кто кого потрахал на сеновале. И это было невероятно. Но все омрачали звонки из дома. Я была такой сливной ямой. Все разговоры с мамой и бабушкой были про запои отчима. Я плохо помню, чтобы мы говорили о чем-то еще. Немного об учебе, а потом долго про отчима. Мне рассказывали, как он поджигал дом. Как начал продавать имущество. Вот просто приходит человек и забирает машину, например.
Бабушка мне говорила: “Ты нас не можешь понять, ты далеко!” Это вызывало во мне чувство вины. Казалось, я ответственна за все это, я виновата, что уехала, — сбежала в лучшую жизнь, а они остались. Я все время об этом думала… Все пять лет моей учебы история с алкоголизмом отчима шла тяжелым фоном. Я приезжала домой, видела там пьяного Сергея и расстроенную маму. И ничего не могла с этим сделать. Это убивало».
Выход
Когда Ира закончила учебу и начала работать, случилось неожиданное: отчим попросил положить его в клинику. «Просто сказал, что больше так не может, что будет лечиться. Я за это ухватилась. Взяла его в оборот, нашла центр, куда его отвезти. Это был целый проект! Нужно было сдавать кучу анализов, собирать вещи, договариваться с центром… Ему предстояло провести там год. И когда мы стали подписывать договор, Л. вдруг начал сдавать назад, сказал, что я его выбрасываю как “ссаного котенка”. И тут меня накрыло. Я попросила всех выйти из комнаты и поговорила с ним так жестко, как не позволяла себе никогда. Сказала ему: “Ты меня зае*ал! Хочешь жить так, как живешь, — пожалуйста. Я тебя сейчас отвезу назад, но руки тебе больше не подам. Никакого шанса не дам тебе больше, ты перестанешь для меня существовать!” И он подписал договор. Это закрытое учреждение, там в том числе есть трудотерапия. Он там работал — он же рукастый. Год мы созванивались, писали друг другу письма. Он просился домой, говорил, что ему там плохо. Я его поддерживала.
За год, что его не было, мы все выдохнули. Выплатили кредит, мама сделала ремонт в его вонючей комнате и сказала, что больше его туда не пустит. Раньше принять такое решение у нее не хватало воли и сил. Когда ты в безысходной рутине, то можешь только выживать, а не предпринимать кардинальные действия. Она отдохнула, пожила другой, нормальной жизнью и стала думать, как быть. А у нас на участке был второй дом. Мы давно купили второй участок с домом, чтобы открыть городскую баню. Мечтали о маленьком семейном бизнесе. И мама решила отселить отчима туда, а потом развелась с ним».
Когда закончился год реабилитации, сотрудники центра сказали Ирине, что Л. нельзя выпускать, что он запьет. Она его уговаривала остаться, он отказался. Приехал домой и через три дня запил. Надежды на то, что отчиму можно помочь, не осталось.
Путешествие и новые горизонты
Связано ли то, что происходило дальше, с этой неудачей, Ира не понимает. Но ее жизнь перевернулась: она бросила работу юриста, побрилась налысо и отправилась в пешее путешествие по Пути Сантьяго. «Я точно не знаю, почему решилась на это, — говорит Ира. — Во-первых, мне было нехорошо. А во-вторых, мне кажется, это был такой отложенный подростковый бунт. В четырнадцать лет, когда подростки обычно бунтуют, я этого позволить себе не могла. Ситуация в нашей семье была такой сложной, что я понимала: если еще я начну бунтовать, мама не выдержит. И я сразу стала тридцатилетней осознанной женщиной. Так что да, это был бунт, которого мне не хватило в юности».
На Пути Сантьяго Ира ночевала в скалах, в поле, в гамаке на деревьях. Переходила босиком ледяные реки, забиралась в горы. Она хотела уставать, чтобы ни о чем не думать, и проходила в день в среднем по 30 километров. А через полтора месяца, дойдя до конца Пути, уехала в Бразилию и устроилась в Фонд дикой природы — учила язык и делала проекты по защите окружающей среды. В итоге путешествие растянулось почти на целый год, за который она поняла, что не хочет больше работать юристом и жить в Москве. Она должна вернуться в Х., чтобы улучшить там жизнь, навести порядок, а заодно прокачать свои навыки в экологической сфере, которая ее поглотила.
Ира вернулась, поселилась отдельно от мамы. Стала директором маленького фонда и получила президентский грант на уборку несанкционированных свалок и обучение людей обращению с отходами. Первую свалку в красивом месте с видом на Волгу убрала практически собственноручно. Ира проводила в школах уроки экологической грамотности, вовлекала людей в раздельный сбор и уборку городских территорий. Когда на разбор несанкционированных свалок в Х. вышли сто человек, это был триумф. Позже Ира вписалась в фестиваль восстановления исторической среды «Том Сойер Фест» и вместе с волонтерами привела в порядок в Х. несколько красивых резных домов. А потом Ира написала книгу о своем путешествии «Год, в котором не было лета».
Активно проработав в Х. несколько лет, Ира уехала в Швецию — перенимать опыт по обращению с отходами. Ее дело в родном городе продолжили коллеги и друзья. Сейчас в Х. существует раздельный сбор бытовых отходов (что для такого маленького города чудо), приведены в порядок зоны отдыха, продолжается «Том Сойер Фест» и развиваются другие проекты по благоустройству и экологии.
Принц превращается в чудовище
Мы с Ирой сидим на пляже возле санатория «Черемшаны-1». До революции здесь был центр поволжского старообрядчества Белокриницкого согласия. В этом санатории раньше работала Ирина мама. Здесь она и познакомилась с Сергеем, отсюда все началось.
Ира лежит на траве, улыбается. Заканчивается наш второй день в Х., она говорит, что чувствует себя хорошо, что ей не тяжело вспоминать и говорить о детстве. И это, безусловно, заслуга терапии.
«Впервые я пошла на терапию, когда в студенчестве рассталась с парнем и мне было очень плохо, — рассказывает Ира. — Специально о моем детстве мы тогда не говорили, но коснулись этой темы. Раньше я ни с кем не разговаривала об отчиме, своей семье, потому что было стыдно и больно. Когда пыталась заводить разговор об этом с мамой, она все отрицала, говорила, что я все выдумываю. Это загоняло боль вглубь, в какой-то момент мне даже начало казаться, что я и правда все придумала. А после небольшого разговора с терапевтом мне полегчало, я поняла, что могу и должна говорить об этом.
Когда я вернулась из путешествия и начала заниматься тем, что мне нравится, показалось, что я вылечила свои травмы. Что я ок. Но отношения с важным для меня человеком снова вывернули травмы наружу».
В Швеции Ира познакомилась с будущим мужем Сашей. И когда у них завязались серьезные отношения, детские травмы разом дали знать о себе.
«Я стала переносить на Сашу страхи из детства и поняла, сколько во мне неотработанной боли. Во-первых, несмотря на то что у нас все было хорошо, я очень боялась, что он меня бросит. Потому что меня когда-то бросил родной отец, а отчим, который вызвался быть отцом, не справился с этой ролью — я это воспринимала как предательство. И боялась такого же предательства со стороны Саши. Постоянно контролировала, чем, конечно, раздражала. Я разрушала наши отношения, осознавала, что все порчу, но ничего не могла с собой поделать: мне было очень тревожно. Еще мне снились кошмары, в которых фигурировал отчим. После того сна, где он залезал в окно с кувалдой, я проснулась от собственного крика с мокрыми подмышками и колотящимся сердцем. Еще помню кошмар: я нахожусь в доме с кучей дверей и все комнаты проходные. Отчим с пилой идет за мной, хлопает дверьми. Я убегаю от него, распахивая все новые и новые двери. Добегаю до последней и слышу, как он заходит сзади. Понимаю, что больше дверей нет, я в ловушке — и просыпаюсь в ужасе.
Я не знала, что делать. И подруга подсказала мне, что есть группы поддержки для детей алкоголиков. Я пришла на группу и в первый же день получила много инсайтов, которые потом разобрала с терапевтом. Люди рассказывали свои истории, я слушала их и думала: “Боже, да это же стори оф май лайф!” Помню, там была тема про границы и заботу о себе. Я сказала, что у меня проблемы с границами, рассказала, как носила ботинки на два размера меньше и не чувствовала неудобства. Потом на терапии я узнала, что у пьющего человека нет границ. Ограничителями для него становится вся семья, у каждого своя роль. Зависимыми в семье алкоголика становятся все, а желание контролировать остается с тобой навсегда. Из этой контролирующей роли я и не могла выйти, проецировала все на Сашу… Контроль с моей стороны объяснялся еще и тем, что во мне сидел страх, что все хорошее может внезапно превратиться в кошмар. История моей жизни — это сказка «Красавица и чудовище» наоборот: в ней принц всегда превращается в чудовище.
Группа и терапевт помогли мне понять, почему я так боюсь, что Саша меня бросит. Потому что отчим, который бухал, вместо того чтобы обо мне заботиться, внушил, что я недостаточно хороша для любви и заботы. Я поняла, откуда во мне вообще это всепожирающее чувство вины. Я думала, что он пьет из-за того, что я плохая, расстраиваю его… Он же в своих бедах винил нас с мамой. Алкоголики не могут признать, что пьют из-за болезни. По их мнению, они пьют, потому что в этом виноваты близкие. А еще я винила себя за то, что я не могу ничего сделать с тем, что он так себя ведет. В общем, терапия помогла мне понять, что детские переживания наложили отпечаток и само это не пройдет, с этим надо работать. Как и многие, пережившие абьюз в детстве, я как будто бежала марафон со сломанными ногами, не зная, что надо остановиться и вылечить ноги».
Привет, я твоя дочь
От «Черемшан-1» такси привозит нас к скверу на улице Советской. Здесь много красивых купеческих домов, но нас интересует обычный сквер. Ира садится на лавочку и поворачивается лицом к дому через дорогу: здесь работал и, возможно, до сих пор работает ее родной отец. Пять лет назад она сидела на этом же месте и собиралась с духом, чтобы перейти дорогу, постучать в дверь и познакомиться с ним.
«Терапевт как-то спросила, какие у меня отношения с моим кровным отцом. А я с ним никогда не виделась! И крепко задумалась о том, что, наверное, важно с ним познакомиться. Многие брошенные дети травмированы в том числе и потому, что думают, будто папа ушел из-за них. Вот и я долгое время думала, что отец ушел от мамы, потому что я плохая. А вдруг это не так? Я узнала, где он работает, и решила с ним познакомиться.
Помню, как пришла к этому дому, увидела в окне мужской силуэт и испугалась. Не смогла, ушла. А через год, перед тем как уйти в путешествие, собралась с духом и специально приехала в Х. Подхожу к дому и не могу сдержать рыданий. Ушла в этот парк напротив, села на лавочку и реву. Потом выдохнула и зашла в здание. Там сидел какой-то дядька, я смотрю на него, говорю: «Здрасьте, это вы такой-то?» «Нет, он завтра будет». На следующий день было немного проще, я уже не ревела. Он стоял на крыльце, я подошла.
— Здрасьте! Вы Алексей?
— Да.
— А я Ира.
— Я понял. Тебя мама прислала?
— Нет, она ничего не знает.
— А чего ты от меня хочешь?
Ира растерялась. Пошутила: «Точно не денег. Мне кажется, нам есть что обсудить». Она стала расспрашивать папу о его жизни, о дедушке и бабушке. Он начал было рассказывать, а потом попросил прийти вечером: будет свободнее, можно будет поболтать.
Ира пришла, и он ее обнял. «Это было охеренно. В тот вечер он меня тепло обнимал, что-то говорил, мы сравнивали наши руки: они так похожи! Сказал, что ему хотелось со мной общаться, но он трусил. Просил прощения. Рассказал, что мой дед был слабослышащим сапожником, и я поняла, откуда во мне тяга к сапожному делу (в свободное время Ира шьет обувь. — Прим. ТД). Объяснил, что к маме серьезно он не относился, что они учились в параллельных классах, потом встретились и вспомнили былое. Но он тогда любил другую женщину, поэтому не захотел жениться на маме. Мне это помогло. Я поняла, что дело было не во мне, что у них с мамой были взрослые сложности, с которыми они просто не смогли разобраться. У меня внутри как будто разрушился огромный ком. После той встречи мы несколько раз созванивались. Он привез мне много яблок. Потом я уехала в путешествие, а он мне ни разу не написал. Я поняла, что наше общение — только моя инициатива. И что мне это, в общем-то, не нужно. Но все равно я рада, что решилась с ним поговорить, по крайней мере ощущение брошенности ушло».
«Я могу с этим жить»
В ночь перед отъездом мы с Ирой сидим на набережной Волги, у самой воды. Гремит гром, то и дело вспыхивают молнии. Фантастически красиво, тепло, почему-то пахнет морем. После очередной вспышки я задаю Ире внезапный вопрос: «У тебя есть папа?» Она недолго думает, потом говорит: «У меня есть человек, который меня вырастил. Папы нет». «А кто твой значимый взрослый?» «Мой дед, — отвечает Ира. — В детстве я не осознавала этого, а теперь понимаю. Но отчима я тоже могу назвать значимым. Ведь было восемь хороших лет, в которые он многое дал мне».
А потом я спрашиваю ее, почему она решилась обо всем рассказать мне, а значит — «Таким делам», публично.
«Люди, которые не слышали моей истории, знают меня веселой, беззаботной. На самом деле это долгое время была маска. И я не хочу делать вид, что у меня всегда все хорошо, я хочу, чтобы меня знали настоящей. А еще хочу, чтобы моя история помогла другим. Чтобы люди, которые пережили то же, что и я, знали: выход есть. Чтобы понимали, что они не одни, что с этим можно и нужно что-то делать. Я бы хотела посоветовать всем не бояться идти на терапию. Конечно, я понимаю, что мой опыт всегда будет со мной. Терапия не может его стереть. Но я теперь могу с этим жить по-другому. Я просто могу с этим жить».
P. S. Пока писался этот текст, Ира вышла замуж за Сашу и скоро переедет жить в Швецию. Она решила написать о своем опыте книгу и решилась поговорить об этом с мамой. «Мы никогда не говорили о пережитом так честно и глубоко. Было очень тяжело и драматично, мы плакали, а Саша нас утешал. Мы говорили, что каждой из нас было трудно, у каждой есть свое видение ситуации — и оно не во всем совпадает. Но мы сошлись в том, что говорить и писать о семьях с алкоголизмом нужно и важно». Для будущей книги Ира ищет людей, готовых поделиться с ней похожим опытом.
Редактор — Инна Кравченко