«Дома нет: сгорел»
Бездомных, кажется, давно не замечает ни общество, ни государство: в последний раз Росстат считал их в 2010 году, во время переписи населения, да и то недосчитался, утверждают правозащитники. Официальные данные — всего 64 тысячи человек без крыши над головой — расходятся с их подсчетами: например, по информации «Ночлежки», от 15 до 80 тысяч бездомных находится только в Москве.
В группе риска бездомности может оказаться практически любой человек. «Я, вообще-то, тоже журналист», — замечает при знакомстве со мной Александр, помощник руководителя социального дома «Ной» в Ивантеевке. Здание можно перепутать с генеральской дачей, но точно не с соседними простенькими домиками: высокий, из красного кирпича дом закрывает собой еще один такой же. В домах-близнецах живет около 120 человек, из них половина — женщины, а четверть — дети. Остальные — мужчины, в основном пожилые. Попадают сюда, теряя либо жилье, либо работу.
У ворот приюта Александра просят дунуть в алкотестер. Такие тут правила: если вышел — должен доказать, что не пил, и за пьянство выгоняют. С этими порядками Александр знаком давно: с 2017 года, когда сам стал подопечным приюта. Задолго до этого, по его словам, он окончил журфак в Нижнем Новгороде, женился, стал отцом, открыл две фотостудии в Казани и там же купил дом осенью 2016 года. Но покупке радовался недолго: в конце года из тюрьмы вышел бывший собственник жилья, которого оттуда выписали, пока тот сидел, и пришел скандалить. Александр пригрозил ему полицией. «Потом я уехал с семьей на несколько дней, — вспоминает собеседник. — Приезжаем обратно, а дома нет: сгорел. Этот мужик его поджег ночью, несколько метров прошел и упал, пьяный, в грязь».
Новый, 2017-й год Александр встретил без дома, но с супругой и дочерью. Месяц они ютились у знакомых в Москве, а в феврале стали подопечными социального дома. Позже жена его бросила. Александр остался с дочерью, а затем женился на другой подопечной дома, у которой тоже есть дочь от первого брака. В 2019 году мужчина стал помощником главы приюта.
«После сокращения узнала, что беременна»
На крыльце дома курят две подопечные «Ноя». Одна из них — 37-летняя Анна (имя по ее просьбе изменено), воспитательница детского сада при приюте, родом из Тульской области. По ее словам, с весны 2019-го по март 2020 года женщина работала дворником в МБУ «Благоустройство-Балашиха». В начале пандемии рабочих предупредили: есть температура — лечитесь дома. В апреле Анна заболела, пролечилась три дня, а на четвертый собралась на смену, но ей пришло сообщение от начальника: «Вы уволены, приходите за трудовой». «Как я поняла, уволили, потому что больных много, а работать некому», — рассуждает Анна. В этот момент она уже была беременна. От отца ребенка Анна сбежала, так как он ее бил.
Платить за квартиру было нечем. Близких родственников, готовых помочь, не осталось: старший брат и мать умерли, их неприватизированная квартира в Тульской области ушла государству, а с младшим братом были плохие отношения. Какое-то время Анна пожила у своей тети, а затем попала в «Ной».
В похожей ситуации оказался самый молодой из подопечных «Ангара спасения» — Руслан. Правда, в его истории большую роль сыграл алкоголь. Перегар, к слову, преследует его и во время разговора со мной. Его лицо можно было бы назвать детским, если бы не щетина. Кажется, что ему стыдно рассказывать о себе и находиться здесь: на неудобные вопросы он либо ухмыляется, либо смотрит в пол.
До пандемии Руслан работал на прессе на архангельском лесозаводе. В июне попал под сокращение, в августе приехал в столицу на заработки, сидел на вахте, но заплатили мало. 7 ноября он должен был уехать домой, «выпил на вокзале две бутылки пива и вырубился», пока ждал поезд. В результате, по его словам, украли все деньги, остались только документы.
В «Ангар» из-за проблем с алкоголем приходит и другой подопечный. Представляться он отказывается. «Кому я интересен? Вы что, не видите? Я — чурка», — резко, с легким акцентом отвечает мужчина с опухшим синим глазом. Он уверяет, что на него напали полицейские, за что — не знает, точнее, не помнит — выпил тогда «хорошо», да и били его тоже «неплохо». Из-за полученных травм, по его словам, он не может вернуться на стройку, где работал до инцидента: рука совсем плохо двигается. Планов на будущее он не раскрывает — возможно, их нет.
«Думали найти работу — оказались на улице»
Насколько выросло количество бездомных людей за время пандемии, неизвестно. Данные госслужб и различных НКО разнятся. К тому же в России нет четкого юридического определения слова «бездомный». «Если считать за бездомных тех, кто потерял прописку, — это одно. Если к ним прибавить тех, кто приехал из регионов на заработки и не имеет тут дома, — это другое. Если еще приплюсовать гастарбайтеров — уже совсем другая цифра», — объясняет руководитель проектов помощи бездомным православной службы помощи «Милосердие» Роман Скоросов.
Но многие организации замечают прирост подопечных. Координатор проектов московской «Ночлежки» Николай Рубановский рассказывает, что количество клиентов увеличилось на 25—50 процентов.
Больше трети среди бездомных — это те, кто приезжает в Москву из регионов, чтобы подработать. В столице их обманывают, уехать обратно они не могут. В период карантина проблема обострилась, считает исполнительный директор благотворительной организации «НебомЖивы» Кирилл Хабаров.
И хотя во время пандемии многие гастарбайтеры уехали домой, с работой для бездомных легче не стало. Посетители «Ангара спасения» продолжают жаловаться на проблемы с трудоустройством, утверждает Роман Скоросов. «Подработок точно стало меньше», — говорит он.
В трудовых домах «Ноя» также стало меньше клиентов: до режима самоизоляции в его приютах было около тысячи подопечных, половина из которых — трудоспособные люди, работающие через организацию на стройках, рассказывает руководитель Эмиль Сосинский. Весной все стройки закрылись, из трудовых домов «Ноя» ушло 150—200 человек. «Они думали, что смогут без нас найти работу, но в итоге оказались на улице», — говорит Сосинский.
Злые духи и халявная тушенка
В «Ангаре спасения» людно: на улице ветер и холод, а тут кормят и обогревают. Рассказать о себе готовы несколько человек — остальные отвечают «хочу все забыть, а не вспоминать». Многие говорят тихо и невнятно и как будто беседуют сами с собой: мужчина в шапке-ушанке рассуждает о биороботах, пенсионер в ковбойской шляпе по имени Хажак утверждает, что у него два высших образования, МГУ и МАИ, а сам он работал инженером-конструктором и преподавателем физики в Шатуре и оставил квартиру загулявшей жене. Оказывается, ту же самую историю о себе он рассказывал «Комсомольской правде» в 2011 году. Прошло десять лет, и, похоже, что в жизни Хажака ничего не поменялось, хотя он уверяет, что послезавтра едет к дочке в Оренбург.
Пухлая пожилая женщина в грязном рабочем костюме ждет, когда другой подопечный «Ангара» закончит пространные рассуждения о российской нефти и газе, принадлежащих народу. Затем представляется Ольгой и рассказывает, что приехала из Донбасса на встречу с президентом России или «хотя бы с его замом», чтобы пожаловаться на охранников некоей церкви в Донецке, которые, как она утверждает, сломали ей пальцы, когда она просила милостыню у прихожан. Как называется храм, не помнит и просит связать ее с президентом России. Даю ей адрес приемной.
Сергей (имя по его просьбе изменено) из «Дома друзей» причиной своей бездомности называет злых духов, которые якобы уже 12 лет его преследуют и мешают жить. Из-за этих существ, утверждает мужчина, его обокрали трижды за полтора года. Он хочет написать про них книгу, но единственная преграда — эти самые духи.
Другой подопечный центра с взъерошенными волосами просит называть себя Доктором Андерманом. По его словам, он приехал из Саратова в Москву в 1999 году, в 2013-м остался без работы, через год уехал воевать в Донбасс добровольцем, где получил ранение, а затем инсульт. На вопрос, зачем вам нужна была война, он отвечает: «Все просто — там халявная тушенка». На улице он собирал милостыню, чтобы хватило на три дня: на шаурму, воду и покурить.
Сотрудник «Ангара» отмечает, что у многих подопечных проблемы с психическим здоровьем. Они нуждаются в помощи и реабилитации, но нередко вместо этого становятся уязвимыми перед эксплуататорами и современными рабовладельцами — чаще всего нищенскими мафиями.
О том, что ее 26-летнего сына обманом вывезли с Украины в Москву, Елена Сизенко, преподаватель Горно-электромеханического колледжа Криворожского национального университета, узнала в начале 2020 года. До этого Владимир, страдающий умеренной умственной отсталостью, бродяжничал и редко с ней виделся — мог уйти из дома и найти себе компанию из незнакомых людей, которые его спаивали.
8 января 2020 года Владимир впервые позвонил из российской столицы, но трубку перехватила женщина, представившаяся Екатериной Ивановной, и сказала, что Владимир работает на стройке. Елена ей не поверила и потребовала вернуть сына домой. Как она выяснила позже, вместе с Владимиром попрошайничал его знакомый Виктор — якобы добровольно. При этом каждый должен был отработать три месяца, прежде чем уехать домой.
«Вова попрошайничал без выходных. В шесть часов он вставал и ехал на точку в Чертаново. В день мужчины приносили Екатерине по 3-4 тысячи рублей каждый. У них была ставка — заработать минимум 3 тысячи. Заработал больше — можешь купить себе выпить. И когда 19 января Вова выпил пива, то позвонил мне и со слезами на глазах начал умолять забрать его», — вспоминает Елена.
Некоммерческая волонтерская организация, занимающаяся борьбой с торговлей людьми, «Альтернатива» освободила Владимира 10 февраля 2020 года, а позже отправила его поездом до Кривого Рога. «Нет такого, чтобы Вовик что-то сильно осознал после Москвы, — признается его мать. — Где-то месяц он держался дома, а потом опять загулы. Его сознание не готово оценить всю тяжесть ситуации. Оно, может, так и проще».
«Намного приятнее зайти в церковь и молиться, как все»
Эта зима может стать самой тяжелой для бездомных за последние годы: в них видят переносчиков вируса, а поэтому чаще прогоняют из ТЦ, с вокзалов и прочих публичных мест, считают правозащитники. «Из-за пандемии всех бродяг выгоняли с вокзалов и аэропортов, где они спали. Сотрудники проверяли билеты: у кого их нет — до свидания», — рассказывает Ксения Ересько из «Дома друзей».
Помощь могут получить не все: мест во всех приютах Москвы в десятки раз меньше, чем людей, живущих на улицах столицы, считает Николай Рубановский из «Ночлежки». К тому же, по словам Кирилла Хабарова из «НебомЖивы», почти у всех благотворительных учреждений упали пожертвования и количество волонтеров также сократилось.
Бездомный Доктор Андерман добавляет: увеличилась агрессия. «Весной я зашел погреться в автобус, а пассажиры побили и выкинули. Сил дать им отпор у меня не было», — сокрушается он. Однако, по словам мужчины, встречались и добрые незнакомцы: например, прохожая купила ему медикаментов на 8 тысяч рублей — «благодаря ей хоть начал шевелить ногами».
61-летний подопечный «Дома друзей» по имени Григорий Евгеньевич, родом из Ташкента, утверждает, что и размер подаяний стал меньше. До пандемии он собирал с прихожан церквей около 300 рублей в день, но в итоге и эта сумма сократилась. «Прохожие давали деньги и в шутку или взаправду говорили: “Скоро мы будем вместе с вами стоять”», — рассказывает он. В приют он попал этим летом, до пандемии работал дворником и слесарем, а потом сломал ногу и получил сотрясение мозга. Кроме того, потерял документы: единственный, который остался, — военный билет времен СССР. Мужчина ждет заключения от Минобороны об оригинальности удостоверения и уверен, что, когда восстановит паспорт, будет получать пенсию и перестанет просить подаяния — «заниматься этим неприятно, намного приятнее зайти в церковь, купить свечки и молиться, как все».
Пожилая подопечная другого дома Елена просит милостыню на станциях метро «Курская», «Марьино» и «Текстильщики», и если раньше, по ее словам, собирала 2-3 тысячи рублей в день, то сейчас это всего пара сотен. Долгое время она была в рабстве у нищенской мафии, после того как бежала в 1997 году из Оренбурга в Москву от неких бандитов, а в столице стала жертвой финансового мошенничества. «Жила у цыган на съемной квартире вместе с другими попрошайками. Все инвалиды — кто без рук, кто без ног», — рассказывает Елена. По ее словам, они забирали у нее деньги, но давали есть. Она сбежала, сменила район и нашла «Дом друзей», который помогает ей с жильем и восстановлением паспорта, параллельно продолжает «работать» у метро «Марьино», но признается, что ей это надоело. Карантин она переждала в больнице.
Ей относительно повезло: многих из тех, кто был в рабстве, с началом пандемии «хозяева» выкинули на улицу, утверждает глава «Альтернативы» Олег Мельников. Таких людей он встречал в Центре социальной адаптации Люблино и в службе помощи «Милосердие». По его словам, это делали работорговцы из Молдавии, покидая Россию на время локдауна. Их доходы и так сократились с 15 тысяч рублей с одного попрошайки вдвое, а после самоизоляции еще сильнее. «Понятно, что с собой рабов никто не забирал. Даже без школьного образования они смогли посчитать, что лучше после пандемии купить новую бабушку за 50—70 тысяч рублей, чем содержать пенсионеров и инвалидов во время карантина, снимать им и себе квартиру в Москве. Выгоднее людей просто бросить на улице, а потом купить новых», — объясняет он логику нищенской мафии.
Главная проблема, с которой столкнулись благотворители, — отсутствие живого диалога между государством и профильными НКО, считает руководитель проекта «Бездомные.РФ» Вячеслав Мошков. В первую волну коронавируса волонтеры, выезжая на кормление бездомных, не знали, оштрафуют их или нет. Помимо сложностей с получением пропусков, были даже случаи задержания людей, раздающих еду. И главное — не было возможности оперативно обсуждать эти проблемы с властями.
В конце декабря «Ночлежка» и юристы Института права и публичной политики решили добиться того, чтобы в Петербурге бездомные люди без регистрации могли получать социальную поддержку от города (лекарства, пособия, льготные проездные), и подготовили соответствующий запрос в Уставный суд. Пока же такая помощь положена только людям с регистрацией.
*Подготовлено в сотрудничестве с Летней школой журналистики им. Бориса Немцова