День, страшнее которого не было

Предлагаем вам главу из книги «Моя мама сошла с ума» журналиста, педагога, писателя Елены Афанасьевой. Это книга о деменции и о том, что происходит с нами, когда самые близкие люди уходят от нас, физически оставаясь рядом. О том, как эту ситуацию принять и как с ней жить дальше, не сходя с ума самому

История в фотографиях

В пятницу, дозвонившись утром до реанимации и услышав, что отец «стабилен, но в делирии» и сегодня его не переведут в палату, а будут и дальше держать в состоянии медикаментозного сна, бегу к маме. Отложив куда-то в дальний угол сознания фразу врача о делирии у отца. Надеясь дать маме лекарство и успеть на работу.
Мама ходит из угла в угол по комнате, без умолку повторяя:

— Надо же, какие люди сволочи!!! Мы никого не трогали. Честно жили. Всегда работали. А эти… Какие же сволочи!!! Ну ты только подумай, какие же сволочи!

Кто «эти», мама сказать не может. Привычно отмахивается:

— Не спрашивай! Даже говорить не хочу!!!

С трудом сглатывает ком в горле, как делала много раз прежде, рассказывая, как ее обидел отец.

Или дети.

Или я.

Тот же самый текст:

— Даже говорить не хочу!!! Не спрашивай!

Только теперь виноваты какие-то неведомые мне «сволочи», которые мою бедную маму так страшно обидели.

— Всегда работали! Впроголодь жили… Я из семьи матери-героини! Отец погиб! Три брата погибли…

При всей потере памяти, погибшего отца и братьев мама помнит дольше всего. Только братьев сегодня вдруг стало трое, хотя на самом деле погибли двое.

— А эти сволочи ходят и ходят…

— Ты с кем там разговариваешь?!

Это уже адресовано мне.

— Кому ты там звонишь?! На меня наговариваешь?! Ты при мне говори, чтобы я слышала! Какие же сволочи…

— Мама, я по работе звоню.

Отвечаю я на сотый или на тысячный раз, когда не отвечать уже становится просто невмоготу. Выхожу на балкон и набираю номер волшебного доктора Света.

— Ох! — восклицает Алексей и дает номер телефона психиатра, работающего с такими ситуациями.

Психиатр Елена Александровна отвечает, что сейчас на приеме. Обещает приехать после четырех. Но до этого «после четырех» еще нужно дожить. Пока ни на секунду не умолкающая мама клянет всех сволочей.

Понятно, что на работу мне сегодня не попасть. Оставить маму в таком состоянии невозможно. Нужно дождаться психиатра, который — моя последняя надежда! — быть может, сможет нам помочь.

Чтобы хоть как-то абстрагироваться от маминых нескончаемых проклятий, начинаю убирать. Родители явно давно не убирали в своей квартире, и я цепляюсь за пылесос и швабру как за спасательный круг. Чищу ковер в спальне — без ковра на полу родители жить не научились — и не сразу замечаю, что с абстрактных сволочей мама перешла уже на меня.

Все эти дни у нее не было перед глазами конкретного объекта для проклятий. Мы с детьми забегали и убегали, никого в доме не было, и вся ее ненависть доставалась тем самым абстрактным «сволочам». Теперь я здесь, в ее квартире, уже несколько часов. И весь негатив грозно и неумолимо разворачивается в мою сторону.

— И зачем ты это делаешь?! Мы только что всё убирали! Мы каждый день убираем!!! Показать хочешь, что одна ты умная, а мы ничего не делаем?! Зачем так издеваться над родителями?! В грош нас не ставишь!!! Господь все видит!

По кругу, по кругу, по кругу! И опять жалобы на абстрактных плохих людей, которые ей чем-то навредили.

— За все время такого не было, сколько мы жили, а тут на тебе, получите! Ни один не попадался такой человек за всю жизнь! Всё по совести! А тут надо же нам посадить на шею… Рассказать кому, никто не поверит, что могло такое случиться! Даже когда наши на фронт ушли, шесть человек…

Так! Ушедших на фронт стало уже шесть!

— А тут барыня такая! Бедная-несчастная, с голоду помрет!

Кто барыня, кто помрет с голоду — я уже и не пытаюсь понять.

Закрыться бы от той дикой негативной энергии, которая сейчас волнами исходит от моей некогда доброй и ласковой мамы!

— Выросла в семье матери-героини… Была все время человеком, а теперь не знаю, кто ты!

Это снова в мой адрес… вроде бы.

— У нас погибли все взрослые, мы копались, как мышата, и никто нас не защищал… Учиться некогда мне было… Мы все работали до последнего, и никто не просился ни к кому в гости! Ты же знаешь, в какой семье мы воспитывались! Хоть бы подумала об этом… Вижу, как вас все устраивает за чужой счет!!! Была бы человеком, все понимала бы! Такого бы не устраивала! Иван Иванович, даст бог, приедет — я тоже ему скажу!

Это уже про отца.

— Все ему скажу! И ты чтобы при мне говорила! Без меня ничего не говори!!! При мне говорить будешь!!!

Если в следующем моем романе вы найдете строки и фразы, прочитанные здесь, знайте: я записывала их в тот день. В тот страшный для меня день рядом с обезумевшей мамой. Отдавая поток ее безумия далекой герцогине в Испании XVII века.

Если бы я, сжав зубы, слово в слово не заносила все ею произнесенное в файл с названием «Безумная герцогиня», не переводила весь этот поток в другое русло, я сама бы сошла с ума.

Чем тонуть в страшных безднах безумия собственного рода, уж лучше приписать все потомкам или придворным Карла Пятого. У них, у Габсбургов, к тому времени полного вырождения весь род уже был на грани безумия. Пусть они в моем новом романе и расплачиваются! И меня тем самым спасают! Им хуже не будет!

Ждем психиатра уже больше шести часов. И все это время мама не замолкает ни на минуту.

— В голове не укладывается, как можно такую глупость с родителями совершить!!! Хоть бы Иван Иванович скорее пришел.

Отца она уже называет по имени-отчеству.

— Только при мне все говори! Чтобы без меня ничего не говорила! А то наговоришь ему на меня! Ты бы собаку еще привела! Я бы за ней еще поухаживала! Сранки бы все за твоим сучонком подтирала!

Это про маленького йорка Максимуса, которого мама всегда так любила и увлеченно рассказывала, где и как с ним гуляет!

— Хочу отца дождаться, чтобы видел, до чего дошла семья наша!!! Без меня не говори! Все при мне! Чтобы я знала, что ты врешь!!! Как ты могла про мать родную такое сказать!!!

Молчу. Слóва не произношу в ответ. Хотя чего мне это стоит, одному Богу известно. Но в воспаленном, разрывающемся от болезни мамином сознании я, ее родная дочь, на нее что-то обидное и страшное наговариваю.

— Хотела бы я, чтобы слышал отец, что ты про родную мать говоришь! Ты только при Леночке говори! Лена придет, тогда и говори!

И снова по кругу, по кругу… постепенно переворачиваясь, как что-то переворачивается в ее воспаленном сознании.

Фразы всё те же, а объект ненависти сместился. И теперь уже не абстрактные «сволочи» и не я, родная дочь, виноваты в чем-то совершенно ужасном. И не я должна отцу, когда он придет, признаваться в чем-то ужасном.

Теперь уже мой отец, ее муж, с которым они прожили вместе больше 55 лет, виноват во всех смертных грехах. А мать ждет в качестве третейского судьи уже Леночку, то есть меня. Притом что я сижу рядом в комнате.

— Я тебя прошу говорить только при Леночке! Она придет, и при мне все говори!

Мы с отцом и с другими чем-то ее страшно обидевшими плохими людьми стремительно меняемся местами в мамином больном сознании.

Сижу и записываю. Слово в слово. Чтобы не сорваться. Не заорать в голос. Не хлопнуть дверью. Не убежать куда глаза глядят. Не бросить ее, истерящую и беснующуюся, здесь одну. Сижу и пишу. Получая и за это проклятия в свой адрес.

— Что ты там стучишь! По голове бы себе постучала.

И понимаю, что мне, взрослой женщине, журналистке, работавшей в сильно непростое время, матери двух взрослых детей, никогда в жизни не было так страшно. Мне, уже видевшей в этой жизни много чего…

И первый путч в 1991-м, когда на балконе Белого дома только Ельцина прикрывали бронированными щитами, а мы, журналисты, стояли рядом без всякой защиты…

И долгую осаду Белого дома два года спустя, с обезумевшими идиотами с оружием с обеих сторон — то тренировки штыковых атак в фойе перед залом заседаний наблюдаем, то коллег, захваченных попеременно теми и другими сторонами, из их недобрых лап выцарапываем…

И дальше, в октябре 93-го, сам расстрел парламента, откуда я ушла через Кутузовский мост в офис агентства, на которое тогда «стринговала», всего за три часа до начала обстрела. А потом с ужасом наблюдала из окна, как танки стреляют по Белому дому, где оставались работавшие вместе со мной коллеги и друзья-журналисты…

И полеты в Воркуту с тогдашними новыми депутатами, вчерашними зэками и бандитами с их вполне бандитским окружением. Это сегодня снятое тогда на первую мою VHS-камеру видео моим детям кажется почти кадрами из фильмов Тарантино, а тогда было просто жутью и страхом…

И поездку на переговоры к боевикам на филиппинском острове Минданао — в «филиппинской Чечне», с обстрелом террористами вертолета, в котором мы летели…

И предательство друзей…

И гибель коллег…

Юра Щекочихин, Щекоч — честный депутат и блистательный расследователь «Новой газеты», отравленный так страшно, что вся кожа с него сошла и в гробу лежал не он, а кто-то совсем другой, собранный похоронными косметологами из подручных средств…

Застреленная на пороге своего дома Аня Политковская, с которой мы там же, в «Новой», субботними вечерами после сдачи номера так долго и так щемяще искренне говорили наедине о том, как нам, женщинам, мамам своих детей, страшно в нашей профессии…

И…

И…

И…

И даже после всего этого мне никогда в жизни не было так страшно, как в эти часы и минуты.

Бездна безумия стоит передо мной. Седая, ревущая, насылающая проклятия. И это — мама.

Моя мама.

— …господипомоги господипомогимне эту стерву стереть с лица земли! Это надо же до такой гадости додуматься! Хоть бы голова выдержала, пока отец придет, меня уже трясет в лихорадке! Бог, он все видит! Он тебя покарает!!! Только при мне говори с ним! Это же надо до такого додуматься! Мать родную до такой степени довести!!! Сын черт-те где увидел, что там могила! Приехал и сказал, что там могила… Какая могила… чей сын…

***
— О! Все ясно. Сосудистый психоз!

Психиатр приезжает к пяти часам вечера. Матери я говорю, что это моя подруга зашла чаю попить. Ни врача вообще, ни тем более психиатра мать на порог не пустит.

Но к чаю врач даже не притрагивается. Диагноз и без долгих расспросов ей ясен.

Выходим на улицу, садимся в машину — поговорить без присутствия мамы.

— По пять капель в воду, дать прямо сейчас и при острых приступах.

Выписывает рецепты.

— Капли без вкуса и запаха, мама ваша не должна заметить. Но следите, чтобы не потеряла сознание. И по полтаблетки одного из этих препаратов два раза в день.

Записывает названия лекарств. Объясняет допустимые дозировки.

— И круглосуточная сиделка. Немедленно! Одну оставлять ни на минуту нельзя. Сейчас узнаем у наших проверенных, есть ли кто свободный… Аня… Это Елена Александровна. У тебя из хороших сиделок кто-то сейчас есть? Здесь у нас бабушка немножко сошла с ума…

«Бабушка немножко сошла с ума».

Слушаю и не верю, что все это происходит со мной.

Даже видя, что с мамой в последнее время, я не могла и не могу признаться себе, что у нее с сознанием не все в порядке. Что она «немножко сошла с ума».

Тем более не мог признаться в этом себе и нам отец. Который прожил со своей Надюшей больше 55 лет. Который любил и любит ее так, что сознание отказывается признавать психические отклонения у любимого человека.
И нужно так буднично и обыденно услышать это от психиатра. «Бабушка немножко сошла с ума».

Понятно всё. Для психиатра это обычный случай. Не самый сложный.

Но как понять, что теперь это про твою маму!.. Про твою родную любимую маму, при расставании с которой в детстве ты днями напролет рыдала и нюхала ее рубашку. Про маму, которую ты всегда в самых трудных ситуациях мысленно звала на помощь. И которая приходила и помогала. Про маму, которая всегда была строга в мелочах, но в самых сложных ситуациях не ругала, а поддерживала. Про твою маму! Которая твоя мама, и все!

— Ваша еще божий одуванчик по сравнению с моей матерью, — вдруг говорит психиатр. — Моя два раза квартиру поджигала. С ней уже много лет справиться могут только в специализированном отделении.

Так страшно и буднично это говорит…

Такая жизнь. Сапожник без сапог. Психиатр с огромным опытом лечит других, а вылечить свою маму не может. Потому что вылечить от этой болезни невозможно.

***
Лекарства я купила. Капли в воду накапала. Еле-еле изловчившись, чтобы мама выпила именно эту воду. О таблетке в таком ее состоянии речи пока не идет. Не возьмет она таблетку.

Еще час или два. Потом немного притихает. Удается уговорить на таблетку одновременно с собственным глотанием пилюль. Только у меня вместо витаминов теперь «Глицин форте» и «Гомеострес». Но и они уже не берут меня.

Еще немного, и мама засыпает. Прямо в одежде. Поперек кровати. Но что-то менять сил нет. Укрываю ее. И все…

Свободных профессиональных сиделок, умеющих работать с дементными больными в острой стадии сосудистого психоза, у волшебной медсестры, которой звонила психиатр Елена Александровна, в наличии не оказывается. Но и выхода нет. Утром мне ехать к отцу. А оставлять маму одну — и теперь это стало окончательно понятно — совершенно невозможно. Приходится рисковать и соглашаться на сиделку без опыта.

Так утром у нас на пороге появляется киргизская женщина Айнагуль, которую через своих проверенных людей нашла медсестра Аня.

Айнагуль разрешает и себя звать Аней, понимая, что ее настоящее имя пожилая больная женщина не запомнит. Представляю «Аню» своей подругой, которая приехала в Москву «погостить».

— А у тебя свой дом есть? — подозрительно спрашивает мама.

Лекарства вроде бы действуют, но уверенности в ее спокойном поведении все еще нет.

— Есть, — подтверждает Айнагуль.

И я захлопываю за собой дверь, чтобы хоть как-то перевести дыхание, собраться и ехать в реанимацию к отцу.

Главная задача сиделки — регулярно давать лекарства.

Остальное — есть, ходить в туалет — мама пока может сама.

В тот день и на следующий, днем и ночью, я срываюсь с работы и из дома, когда мать не берет у сиделки лекарство и выгоняет «мою подругу» из дома.

— Иди к себе домой! Нечего по чужим домам шастать!

И все по новому кругу. Пока нашими с сиделкой общими усилиями, после всеми правдами и неправдами скормленной таблетки мама не успокаивается. Надолго ли?..

Айнагуль смотрит на фотографию молодых мамы и папы.

— Культурная, видно, женщина! — сочувственно произносит она. Что совершенно не вяжется с нынешним видом мамы.

Мама от таблетки засыпает, а я, измученная, бреду домой. В ожидании того, что через несколько часов или утром все повторится сначала.

#комментарий_врача
Мария Гантман

Нежелание человека идти к врачу — это не повод лишать его медицинской помощи и оставлять в очевидной опасности. Закон предоставляет сотрудникам государственных служб возможность помочь вашей семье, даже если пациент не понимает, что с ним происходит.

Люди со снижением памяти, которые понимают, что с ними происходит, идут к врачу охотно. Однако большинство пожилых с деменцией не осознают, что с ними что-то не так, и объясняют свои проблемы внешними обстоятельствами. Например, «я не помню, какой сейчас месяц и год, потому что мне этого не надо», «вещи пропадают, потому что их все время крадут», и тому подобное.

Обычно гораздо легче уговорить пациента пойти к неврологу, чем к психиатру. Но многие отказываются идти к любому врачу с жалобами на забывчивость. Можно найти другой повод для посещения врача — например, бессонница, головокружение или необходимость пересмотреть длительный прием лекарства. Иногда удается уговорить пациента пойти к врачу «за компанию» с супругом, чтобы обследоваться вместе.

Бред с точки зрения медицины — это мысль, возникающая не в ответ на реальные события, а сама по себе, в которой человек полностью убежден и которая не поддается коррекции. Например, воруют вещи. Такие бредовые идеи, необоснованные обвинения родных — это симптом болезни.

При общении с пациентом с бредом, когда вас в чем-то обвиняют, нужно строго следовать правилу — не спорить и не соглашаться! Не нужно тратить энергию на тему бреда. Больного можно только пожалеть и признать его чувства. И постараться переключить внимание больного человека на что-то другое.

Галлюцинации — восприятие объекта, которого нет как реального. Импульс идет не от слуха и зрения, а возникает в поврежденном головном мозге, который страдает при деменции.

Как себя вести при галлюцинациях ваших близких? Не разубеждать. Больной человек четко видит объект и считает, что это с вами что-то не так, если вы его не видите. И в этом случае важно переключить внимание. Часто после переключения внимания галлюцинации исчезают.

Неуместное сексуальное поведение больного с деменцией. Многие родственники стесняются рассказывать об этом врачу, и, к сожалению, не все врачи реагируют на эту проблему адекватно.

У больного с деменцией отмирают нервные клетки, отвечающие за регуляцию взрослого, ответственного поведения, и растормаживаются более глубокие отделы мозга, которые отвечают за сексуальное поведение. Данная проблема никак не связана с качествами личности человека, это вопрос не морали, а физиологии, вопрос разрушения головного мозга. И так как у них сдвиг ориентировки во времени «назад», то когда рядом с пациентом оказывается молодая женщина, похожая на его жену в молодости, а он считает, что ему не 80, а 40 лет, то пациенту трудно понять, что это не жена, а его дочь.

Важно все рассказать врачу, безопаснее назначить препараты, снижающие активность пациента, подобрать компромиссную дозу для того, чтобы его здоровье не страдало и чтобы за ним можно было спокойно ухаживать.

Редакция благодарит издательство «Захаров» за предоставленный фрагмент

• Теги:
• пожилые