Как победить зависимость

Наркотическая зависимость - это не слабость, это болезнь. Ее физические и ментальные последствия можно преодолеть, но для этого требуется постоянная работа над собой

Фотограф Дмитрий Марков рассказывает о своем опыте преодоления зависимости от наркотических средств: он дошел до специалистов благодаря своим близким, но сбегал несколько раз, прежде чем прошел реабилитацию до конца.

Психолог Екатерина Савина, руководитель реабилитационного центра «Зебра», считает, что простой детоксикации организма после употребления наркотиков недостаточно, чтобы говорить о завершении реабилитации. Этот процесс должен затрагивать и душу, верит специалист, а значит, работа над собой не должна прекращаться.

«Такие дела» публикуют видео и текстовую расшифровку нового выпуска «Больше всех надо».

Подписаться на youtube-канал шоу можно здесь.

Паша Меркулов: Люди с наркотической зависимостью — сильно стигматизируемая группа, начиная с того, как к ним относится государство и общество и как работают правоохранительные органы. В этом разговоре мы осознанно не будем касаться темы государственной наркополитики, полицейской системы и конвейера статей по наркотическим делам. Мы хотим поговорить о том, что такое наркозависимость, какова ее природа и как мы можем помочь людям, которые с ней столкнулись.

Дмитрий Марков, Екатерина Савина, Саша Ливергант, Паша Меркулов

Екатерина Савина: Во-первых, зависимость — это болезнь. Причем в отличие от большинства других болезней — это болезнь не только тела, но и души. Поэтому она как дементор высасывает [жизненные силы]. Здоровье на ранних этапах [зависимости] можно восстановить, а на последних поправить так, что человек будет жить благополучно. Основная проблема — это душа.

Это такая болезнь, которая затрагивает тело, психологию человека, его чувства и то, что для него важно, что является системой ценностей, чему он готов служить.

Зависимость стоит отличать от употребления. Очень много людей, которые начали употреблять и постоянно употребляют, хотя это приносит им неприятности, еще не стали зависимыми. Есть критерии, по которым выставляется диагноз зависимости, это классификация болезней МКБ-10.

Человек может решить начать [употреблять] одно вещество, закончит другим, у него передозировка. Или употребил столько, что его поймали. Он не контролирует процесс и последствия употребления. Человек теряет то, что ему важно, а вместо этого тратит время, деньги, усилия на употребление. Он употребляет вещество, чтобы «лечиться» от последствий употребления этого вещества.

Саша Ливергант: Это замкнутый круг.

ЕС: Человек с химической зависимостью для того, чтобы его не ломало, будет употреблять то вещество, которое и привело его к такому состоянию.

ПМ: У наркотической и алкогольной зависимости одинаковая природа или есть какая-то специфика?

ЕС: Есть разные рецепторы, но [в обоих случаях] это поломка мозга, очень серьезной его части — центра, который определяет деятельность человека: чего он боится, к чему стремится. Сначала дисфункция, потом органические нарушения в мозге, которые нельзя поправить. Но человек может выздоравливать. Если он совершает определенные действия, чтобы сдерживать зависимость, он будет благополучен.

ПМ: Есть представление, будто склонны к употреблению социально неблагополучные люди или, наоборот, люди творческих профессий, это правда? Есть те, кто более или менее подвержены [зависимости]?

Дмитрий Марков: Я часто бывал в центрах. Там были девушки с ринопластикой (не ожидаешь их там увидеть), те, кто проходит лечение по суду… Есть, наверное, предпосылки и ситуации, но там может оказаться любой человек.

Дмитрий Марков

ЕС: Действительно, есть некие предрасположенности, и среда — одна из них. Если это среда, где многие употребляют, то большая вероятность, что человек начнет употреблять.

СЛ: Какую роль играет материальная часть?

ЕС: Никакой.

ДМ: Если у тебя компания и ты употребляешь — все это решаемо.

ПМ: Считается, что в России волна наркомании была в 90-е годы. У людей [изменился] привычный образ жизни, они искали утешение.

ЕС: Действительно, люди потеряли ориентир и не знали, куда идти.

ПМ: А что сейчас происходит с употреблением?

ДМ: Я сейчас смотрю на молодняк, который употребляет соль.

Это психоз чистой воды, ощущение приближающейся смерти. Через полгода употребления веществ они получают психиатрический диагноз.

СЛ: Помимо привычных средств, появляются новые, которые дают другой эффект, и нужно думать, как с этим бороться?

ДМ: Мне показалось, что эти последние соединения имеют одну цель — чтобы человек с них не слез.

ЕС: А с героином было проще справляться? Вон сколько на кладбище лежит. Я думаю, наркозависимость — это вызов и ему надо противостоять. 

Со стороны наркозависимость — болезнь, а изнутри это похоже на голод. Обычно с этим можно жить, но это ощущение может подняться как голод, который нужно удовлетворить немедленно. Это заставляет человека делать то, что он не собирался.

Екатерина Савина

СЛ: Я удивляюсь, почему никто не объясняет, как это устроено.

ПМ: Когда учился в школе, постоянно рассказывали, как все будет ужасно.

ДМ: В школе все информирование построено на запугивании.

ЕС: Молодежь не боится смерти.

ПМ: Я правильно понимаю, что разные препараты действуют по-разному? Что-то ты можешь употребить и остановиться, а с чего-то ты уже не слезешь?

ЕС: Люди пробуют разные наркотики, прежде чем подсаживаются на какой-то один. Может быть, это связано с химией в голове, с характером. Но не бывает «легких» и «хороших» наркотиков.
Марихуана формирует такую сильную зависимость, что даст фору героину. У меня лечились ребята с зависимостью от героина, их отец курил траву. Поскольку они выздоравливали, нужно было, чтобы вокруг не было наркотиков. Но отец не мог [отказаться от марихуаны] вплоть до смерти старшего сына. И когда мы его хоронили, отец курил траву, хотя понимал, что это ему дорого стоило. Это галлюциноген, только в небольшой дозировке. И если это принимать достаточно долго, то эффект будет такой же, как и от ЛСД, — люди сходят с ума.

СЛ: Когда нужно испугаться?

ЕС: Когда появляются проблемы. Когда об этом беспокоятся родственники, когда возникают проблемы на работе, когда начинаешь плохо себя чувствовать по утрам. Вообще наркотики — это уголовное преступление. Если ты готов рисковать свободой, чтобы употребить, есть смысл задуматься.

Дмитрий Марков, Екатерина Савина

ДМ: Мне кажется, действительно нужна помощь окружающих. Мнение со стороны, мнение близких может помочь переосмыслить реальность. У меня долго был процесс отрицания. Я приходил на группы, сравнивал себя с другими, и казалось, что все нормально.

СЛ: Вам кто помог?

ДМ: Мои близкие, я их услышал. Понятно, что вы встаете на путь сопротивления. Это будет сложный процесс, но это тот момент, когда вы можете помочь близкому.

ПМ: Те истории, которые я знаю, — человек останавливается, только когда жизнь ломается. Как его из этого вытащить?

ДМ: Не каждого удастся. Многим надо наступить на грабли самому.

ЕС: Хорошо, если бы вначале на консультацию приходили родственники. Обычно начинается с них, мы им помогаем правильно действовать, тогда можно избежать падения вниз.

СЛ: Я вижу, что с близким что-то не в порядке, я веду его к специалисту. Он пошел под моим натиском. Будет ли это эффективно?

ЕС: Отчасти. Специалист может объяснить те вещи, которые сейчас не доходят.

СЛ: У вас так было?

ДМ: Консультант — это человек, который уже прошел путь выздоровления, поэтому он относится с пониманием. Он может подобрать слова. Если бы не они, я бы сам не бросил.

ПМ: Давайте поговорим, как устроена государственная система реабилитации и есть ли она вообще?

ДМ: Меня однажды отказались пускать в Псковский диспансер. Я сбежал с лечения — это обычная история. Один раз, второй, третий, а на четвертый не пускают. А ты вроде принял решение на 100%.

ПМ: Как часто люди прерывают лечение и уходят из реабилитационного центра?

ДМ: У всех бывает по-разному. Я не был в армии, не сидел в тюрьме, мне было тяжело в закрытом помещении. Там нельзя достать наркотики, и мозг ищет причину выйти: послушать музыку, пообщаться с друзьями, поработать. Ты выходишь и думаешь: «Все, больше никогда». А потом опять.

СЛ: А если тебе больше некуда идти, то ты и не решишь завязать, да?

ДМ: Идешь в платную [реабилитацию].

ЕС: Реабилитация возможна, даже если нет денег.

Система вот какая. В наркологические диспансеры и больницы тебя возьмут почти без справок и проведут курс детоксикации. Проблема в том, что они не особо занимаются психиатрическим диагнозом. Они мало что делают, чтобы человек мог остаться и пройти курс до конца.

Есть система реабилитации в Москве и Питере, эту систему делали сами люди с зависимостью — до тех пор, пока им разрешали. Потом реабилитацией стали заниматься социальные работники, они делали ее бессмысленной и сокращали сроки. В Москве центр, где люди хорошо выздоравливали, сейчас дышит на ладан.

СЛ: Сколько времени занимает период детокса?

ЕС: От трех дней до двух недель.

Есть отсроченные последствия, которые тоже надо лечить, — печень, сердце, психика. Расстройство личности нужно лечить препаратами. А после этого наступает длительный процесс, когда человек пытается не употреблять и жить хорошо.

СЛ: Дима, а вы можете рассказать, как это происходит?

ДМ: После детоксикации ты попадаешь в центр и живешь постоянно вместе с тремя десятками таких же ребят. Там строгий режим: подъем, занятия, уборка. У нас у каждого была своя функция: кто-то поливал цветы… В основном работа была письменная. Нужно прописывать подробности и детали жизни и ее осмысления.

ЕС: Для того, чтобы подумать о себе, нужно обязательно быть с ручкой в руках. И для этого не нужно быть писателем, писать сочинения в школе.

После реабилитации важно ходить в группы анонимных зависимых. Есть программа «двенадцати шагов» — абсолютно бесплатный путь, открытый для каждого. Если человек употребил, ему не дадут слово, но он может послушать.

СЛ: В группу ты ходишь до конца жизни?

ЕС: Я думаю, да.

Я не склонна говорить человеку, который выходит из центра, что он идет употреблять. Бывают разные случаи. Ему нужно ходить на анонимные встречи. Я бы хотела, чтобы он вернулся, потому что он должен закончить свою работу с собой.

Мы его не переделываем, он уникален, это его жизнь. Но процессу его [самоанализа] нужно помогать.

СЛ: Какие еще есть способы [не возвращаться к употреблению после реабилитации]? Погрузиться в работу, в воспитание детей?

ЕС: Все это не работает. Даже если человек не употребляет наркотики, его жизнь становится очень узкой, зажатой. Хобби превращается в замещение.

Второй эффективный способ — церковная реабилитация. Но если двенадцатишаговая программа открыта для любого, то церковная, скорее, для верующего человека, который имеет опыт церковной жизни и понимает, куда идет, должен быть согласен креститься, молиться. Церковная реабилитация предполагает путь к покаянию, систему причастия, служения, околомонастырский уклад. В этом процессе душа тоже может восстановиться.

ПМ: Мы начали говорить про частные клиники. Существует мнение, что они нацелены на то, чтобы забрать у семьи родственника и заставить платить деньги. Кажется, это не те люди, которые хотят помогать, им нужен бизнес. Так и есть? Или таких немного?

ЕС: Их очень много.

Екатерина Савина

ДМ: У меня нет мнения по этому поводу. Я сталкивался с историями, когда ребятам продлевали [реабилитацию] на долгое время. Но есть, например, бабушка, которая видела в употреблении внука такие вещи, что готова на все, чтобы это не повторилось. Центры дают надежду.

ЕС: Я думаю, что бизнес в медицине — это не очень хорошо. Исходная интенция врача — помогать и спасать жизни. Если главным становятся деньги, начинается безобразие.

Я знаю центры, где хотят оставить пациентов на максимальный срок, навязывают услуги и готовы пойти на что угодно. Даже там есть хорошие врачи и консультанты. Но как система бизнес в медицине — это соблазн для врачей.

На самом деле, реабилитационный процесс — это очень затратная вещь. Нужно снять коттедж, платить зарплату, налоги, все это содержать. Это оплачивает либо государство, либо церковь, либо родственники тех, кто там лежит.

ДМ: Я думаю, когда ценник — 30-50 тысяч в месяц, это не такие большие деньги.

ЕС: Я знаю центры и за 150, и за 300 тысяч в месяц. Дело не в ценнике, а в том, что главное в этой клинике.

Есть реабилитационные центры, где нет никаких профессиональных людей. Они будут удерживать пациента в закрытом учреждении, прессовать его разными способами, начиная от побоев и заканчивая изощренными психологическими безобразиями. Они будут ему внушать, что он должен быть еще и благодарен за это.

ПМ: Эта сфера как-то регулируется, если мы знаем, как должен выглядеть процесс выздоровления?

ЕС: Нашему законодательству это, к сожалению, не удалось. Приезжает ОМОН, открывает двери [недобросовестного центра], выпускает людей (некоторые не уходят). Центр открывается на соседней улице под другим названием.

ПМ: Когда обращаешься в медучреждение, тебя ставят на учет? Я слышал, что тебя могут лишить водительских прав, а для многих людей это способ заработка.

ДМ: Ну это неплохо, наверное. Не хотелось бы, чтобы по улицам катались люди, которые могут залипнуть за рулем и кого-то сбить.

В постановке на учет есть смысл. Я стою на учете. Это тебя дисциплинирует.

ЕС: На учете можно стоять три года и сняться с него, если ты регулярно ходишь в диспансер и сдаешь анализы.

Читайте также

Действительно, нельзя садиться за руль или брать оружие нетрезвым. Но постановка на учет — это черная база, которую потом могут использовать спецслужбы. Однако, если выбирать между смертью и постановкой на учет, надо выбирать постановку на учет. С него можно сняться и жить благополучно.

СЛ: А что делать человеку, который ищет реабилитационный центр для своего близкого?

ЕС: Спрашивать у специалистов. Нашей «Зебре» уже 25 лет, мы учим консультантов, ездим по стране. Через личный опыт общения с центрами мы знаем, кто есть кто. Мы можем рекомендовать.

СЛ: Если я не знаю о центре «Зебра», а пойду, например, в поликлинику, мне же там не дадут какой-нибудь список?

ЕС: Нет, придется ориентироваться в гугле.

Если вы обращаетесь к специалистам за рекомендацией, это должно быть бесплатно. Чтобы я не получала деньги за то, что отправляю людей в определенный центр. Это этика профессии.

ПМ: Это же никак не проверить.

ЕС: Это никак не проверить.

ПМ: Насколько общественное мнение и отношение к наркопотребителям усугубляет ситуацию? Когда человеку нужна помощь, а общество отказывает.

ДМ: Не у всех есть понимание, что это заболевание. Мне часто пишут в инстаграм, приходят простыни историй, а мне не по себе, потому что я понимаю, что людям больше некому написать.

СЛ: Из-за того, что есть стигма, мало людей говорят об этом публично и признают, что они прошли этот путь. Мне кажется, чем больше людей будут говорить об этом открыто, тем большему количеству людей будет легче посмотреть в сторону выздоровления.

ДМ: Тут начинается другая стигма. Про Юрия Дудя написали, что в [его интервью есть] пропаганда наркотиков. Эта тема звучала в интервью со мной и Моргенштерном. Я сижу и думаю, как бы чего не ляпнуть. У меня в голове желание помочь, а кто-то это воспринимает по-другому.

Дмитрий Марков

ПМ: Меня очень задевает вопрос законодательства о пропаганде. Оно звучит так, что информирование о том, как действуют какие препараты, может считаться пропагандой. Мне кажется, когда информация открыта, это делает лучше.

ЕС: Человек может выздоравливать, начиная с любой точки своей зависимости. Все, что ему нужно, — это быть достаточно любопытным. Ему нужно прийти и посмотреть своими глазами, как люди выздоравливают, как устроен реабилитационный центр, поговорить с теми, кто выздоравливает. В нормальных центрах все открыто. Если у него есть любопытство, то он выбирает между тем, что он видел.

ДМ: Я рад, что все больше встреч и разговоров посвящено этой теме. Это работает на дестигматизацию.

• Теги:
• наркозависимость