Есть бывает нечего
«Я думала, я не выживу. Не выжила бы», — говорит Людмила Николаевна. «Я понимаю», — бормочу я. На самом деле я ничего не понимаю. Я не знаю, каково это, когда нечего есть
Людмиле Николаевне семьдесят два года. Я рассматриваю ее фотографию — она сидит на кровати в своей семиметровой комнатке в малосемейке на краю Новороссийска. Причесанная, аккуратная, в вязаной кофте поверх халата, грузная и отекшая. Высокие серые носки скрывают черные пальцы диабетика. На столике у кровати — синее полотенце с красноносым Дедом Морозом и линялыми птичками («С Новым годом!»), на полотенце гора лекарств. Если сделать один шаг к стене — упираешься в письменный стол. На нем стопка постельного белья, под ним — картонные коробки, из которых торчат цветастые кусочки ее домашних халатов. Это вместо шкафа. Над столом большое черно-белое фото — круглощекий ребенок в белом вышитом воротничке. Это ее дочка. У дочки пятеро детей — их фотографий я не вижу. Поворот направо — большой белый холодильник. Два месяца назад в холодильнике стояла маленькая плошка овсянки на воде. На целый день, на каждый день.
— Мне не хватает пенсии. Я уже больше пятнадцати лет инвалид второй группы по диабету и гипертонии. Еще тахикардия до 120 [ударов в минуту при норме от 70 до 90]. Раньше на лекарства уходило около 3 тысяч. А сейчас вот 5—7, а у меня всего 11 тысяч пенсия. Плюс 1,4 тысячи по инвалидности. Все, что остается, — это мне. А надо еще моющие [средства] купить и все остальное.
— А кем вы работали до пенсии?
— Я работала воспитателем детского сада. А по профессии я повар пятого разряда. Я готовить очень любила. Я всеядная, все люблю. И сейчас я готовить люблю. Было бы из чего.
Шашлык
Больше всего Людмила Николаевна любила шашлык. Она росла в Ереване — мама уехала туда из России за новым мужем. Потом оказалась в Калининграде — поступила в техникум советской торговли, диплом писала на тему «Блюда армянской кухни». Вернулась в Ереван, но жить с родителями не смогла: приехали дети отчима, «не нашлось мне там места». Устроилась поваром в Норильск, но не выдержала климата. Вышла замуж, родила дочку, разошлась с мужем. Переехала в Новороссийск: воздух теплее, люди добрее.
«Я работала, пока ребенок был маленький, поваром на буксирах здесь [в Новороссийске]. Можно было пойти плавать, но из-за ребенка я не стала этого делать. Чтобы быть вместе с ребенком, — рассказывает Людмила Николаевна. — Я устроилась нянечкой в детский сад, потому что там хоть питание было, нам надо было как-то выжить. А потом вот поступила в педучилище, окончила заочно, работала воспитателем. Я никогда не жила так — “отработал и ушел”. Всегда и к занятиям готовилась дома, и никогда у меня ни выходных, ничего не было. Самое лучшее — это общение с детьми, чувствовать себя нужной, полезной. У меня семьи полной не было, и я себя отдавала работе. Можно было поступить и в пединститут, но тогда в Новороссийске не было пединститута, в Краснодар надо было ехать. А у меня ребенок, я не могла его оставить».
Когда ее уволили по старости, Людмила Николаевна пошла подрабатывать уборщицей. Была двухкомнатная квартира в Новороссийске, были какие-то деньги, была еда — диетическая из-за диабета, но и не овсянка на воде. А потом Людмила Николаевна вдруг стала бездомной.
Овсянка
Дочка захотела жить за городом — и квартиру продали. «Купили [с мужем] в деревне дом-развалюху, там наплодили детей. Пока дети были маленькие — жили. А потом встали перед фактом, что детей нужно возить в школу. И вот это началось все».
Людмила Николаевна жила с ними, устроилась в деревенский садик воспитателем. Когда дом продали, на свою долю в Новороссийске Людмила Николаевна не купила бы ничего — ни ветхого сарая, ни самого крошечного угла. В деревне одна оставаться не хотела. Пришлось скитаться по родственникам, занимать — за свои семь метров без кухни она до сих пор должна «очень много денег». Думала, что будет как-то откладывать с пенсии и отдавать, но не получилось. Дочка с мужем, пятью детьми, тремя кошками и четырьмя собаками поселилась в другой малосемейке, на двенадцати метрах. Дочка звонит, но не часто, внуки живут своей жизнью.
«Дочка на трех работах работает, у нее неоконченные два института — один педагогический, второй юридический. Но вот из-за детей она сейчас в трех местах моет полы. Она малообеспеченная, и на ее помощь мне рассчитывать не приходится. Им не до меня, — в голосе Людмилы Николаевны что-то трескается, звенит близкими слезами. — Редко мы видимся очень. Понимаете, я человек обязательный, я, еще когда могла двигаться, думала: поеду проведаю внуков. А ехать не с чем. А потом проезд стал дорогой. А внуки — это же дети, им надо что-то подарить, что-то купить. Я стараюсь в свои проблемы не посвящать никого».
У Людмилы Николаевны было два родных брата — они погибли. Есть сестра, но они не общаются — Людмила Николаевна даже не знает, где она. Остальные родственники — дальние, кому-то из них она должна денег. Друзья потерялись в бесконечных переездах, соседи целыми днями на работе. «Я же не хожу никуда, кто ко мне придет дружить? Никого у меня нет».
Людмила Николаевна смотрит телевизор: сидит на своей кровати (кроме нее из сидячих мест — только старая колченогая табуретка в углу), за ней — две пухлые взбитые подушки в наглаженных наволочках, рядом на полках целый иконостас с высокой свечкой в нарядном голубом подсвечнике. Николай Чудотворец — покровитель моряков и путешественников. Серафим Саровский — аскет, несколько лет питался только травой. Неупиваемая чаша, исцеляющая от болезней. Матрона Московская — помощница в любых скорбях.
Людмила Николаевна любит «Монастырскую кухню», «Ответ священника», сериалы «Великолепный век» и «Понять и простить», передачи про инопланетян на Рен-ТВ. «Ни во что я уже не верю, — хохочет она, когда я спрашиваю про инопланетян. — Это чтобы мозги занять. Я раньше и вязала, и шила, и икебаны делала для детского садика. А теперь из-за диабета у меня зрение садится. Телевизор — мой лучший друг. А верить я уже ни во что не верю».
Между программами она меряет давление, колет инсулин, съедает горстку таблеток. После инсулина надо поесть. Если не поесть, можно впасть в кому. Пара ложек пустой овсянки не считается, от комы не спасет.
Людмила Николаевна идет к холодильнику, достает пластиковые контейнеры: в большом — борщ, в меньшем — мясо с гарниром, в отдельных баночках — горошек, овощная икра, хлеб. Есть даже вафля к чаю. Она не успеет все доесть, как приедут новые контейнеры.
Прекрасное далеко
Курьеры из новороссийского фонда помощи одиноким пожилым людям «Прекрасное далеко» приезжают к Людмиле Николаевне раз в два дня. Позвонить в фонд предложила соцработник — она приходила убираться, покупала продукты, но только на те деньги, которые могла дать Людмила Николаевна, на свои не имела права. Еды хватает до следующего курьера, а чаще всего остается излишек на перекусы — Людмила Николаевна отвыкла много есть. Еще в фонде есть кружок хорового пения, и Людмила Николаевна ждет, когда ей полегчает, — очень хочет пойти, очень любит петь.
У ее мамы был сильный голос — они с сестрами в молодости собирались в родовом гнезде под Ростовом, растягивали баяны, часами плясали, пели про калину у ручья, про «пидманула-пидвела», про тонкую рябину, про тропинку милую. Люда, голосом в маму, кричала так, что в ушах звенело. Ее хотели отдать петь в церковную школу, однажды даже записывали на радио. Мама говорила: «Луженая у тебя глотка», просила не орать во дворе с мальчишками, поберечь связки. Люда не сберегла.
Мама умерла в 2001 году. Людмиле Николаевне одной не поется.
Для того чтобы Людмила Николаевна пошла в хор, ей нужно лечиться: лечь в больницу, выровнять давление, чтобы не поднималось до 250, избавиться от тахикардии хотя бы на время. Она провела в стационаре несколько дней перед Новым годом, но соседи стали жаловаться, что она очень сильно храпит, и ее, по ее словам, спешно выписали. А фонду «Прекрасное далеко» нужны средства для того, чтобы ее поддерживать. Нужны деньги на продукты, на оплату работы сотрудников. Любое пожертвование — шанс, что Людмила Николаевна попадет в хор. Споет про рябину. Выживет.
— Я даже не знала, что такое может быть. Даже не материальная помощь, а… Я очень благодарна им за все. До этого я чувствовала себя брошенной, никому не нужной. А сейчас я чувствую, что у меня есть какая-то защита, поддержка. Я, когда по телевизору видела, что кому-то помогают, я не верила. А это реальная помощь, реальная. Мне жить хочется. Я было совсем отчаялась, а благодаря им я выживаю как-то.
— Спасибо, что согласились поговорить, Людмила Николаевна.
— Это вам спасибо, что обратили на меня внимание.
Пожалуйста, поддержите работу фонда.
Материал создан при поддержке Фонда президентских грантов
