Человек и протон
В Петербурге есть Центр протонной терапии — один из немногих в мире. Там лечат людей от рака. Когда-то Кирилл Ларин готовил документы для строительства этого центра, да так и остался там работать. Недавно он возглавил благотворительный фонд, запустил направление психологической помощи для пациентов и сотрудников. И узнал, что у него самого рак
Звонит колокол — не церковный, а корабельный. Этот звон означает, что кто-то окончил курс протонной терапии и отправляется в новую жизнь, без болезни.
Звук просачивается в зимний сад — настоящую оранжерею с тропическими растениями, в уголке которой есть застекленное пространство с двумя маленькими обезьянками: лоснящиеся спинки, глазки-пуговки. Их подолгу разглядывают пациенты.
Меньше всего Центр протонной терапии похож на больницу. Он оборачивается то космическим кораблем, то подводной лодкой, то уютным зимним садом, где мы разговариваем с Кириллом Лариным.
«Этот центр — объект использования ядерной энергии, — говорит Ларин. — Электричества сюда приходит четыре мегаватта — треть Васильевского острова можно обеспечить. Мы берем эту астрономически большую электроэнергию, пропускаем через свое оборудование и направляем в виде протонов на опухоль одного человека в один момент времени».
Не просто земля
Кирилл — директор благотворительного фонда «Медицина 2.0». И этот фонд, и Центр протонной терапии, где мы находимся, созданы на базе МИБС — Медицинского института имени Березина Сергея.
До того, как возглавить фонд, и вообще задолго до того, как фонд появился, Кирилл проделал колоссальную работу, чтобы центр был построен: готовил документы на землю, сопровождал инвестпроект. Это первый подобный центр в России. Возведен он по инициативе и силами бизнесмена Аркадия Столпнера и его партнеров. Кирилла тот пригласил в качестве стороннего специалиста. «Обычно я отдавал бумажку и шел заниматься другим проектом, — говорит Кирилл. — Землю человек получает под проект, а построит он его, не построит, будет то, что он планировал, или человек переобуется по ходу пьесы — никому неизвестно. С Аркадием мне нравилось работать: что он говорит, то и делает».
Сделалось многое. Из зимнего сада мы отправляемся на экскурсию по всему центру. Он стоит на окраине Петербурга, за рядом высоченных пестрых новостроек. Вплотную к нему уже растут новые многоэтажки — попроще: социальное жилье и детский сад.
Стройка ведется и на территории центра: на девяти из двенадцати этажей уже вырос новый госпитальный корпус, где врачи займутся новаторским лечением онкологических заболеваний — будут практиковать молекулярную генетику, тераностику, технологию FLASH. Но и протонная терапия, которая применяется здесь уже несколько лет, остается передовой.
Кирилл ведет меня из корпуса в корпус, из помещения в помещение. Почти со всеми, с кем мы встречаемся по дороге, — от медиков до технических специалистов, от физиков до санитарки — он, похоже, знаком лично.
Лаборатории и бункеры
Мы входим в палатный корпус и будто оказываемся на борту старинного корабля: столетний штурвал, корабельная мачта — это интерьер, среди которого проходят мастер-классы для пациентов, работает анимационная студия для детей. Кирилл смеется, что такое оформление выросло вообще-то из проектной ошибки. Но исправить ее удалось очень стильно.
За год лечение в центре должны проходить 800 человек, но бывало, что их количество переваливало за 900 — это уже запредельная нагрузка и для оборудования, и для персонала.
Из 28 палат сейчас свободна только одна детская — просторная, с двумя койками, для ребенка и родителя, с отдельным санузлом.
Палаты интенсивной терапии здесь тоже есть, как и КТ, МРТ, ПЭТ-КТ — технология для 3D-визуализации раковых клеток. Но самое интересное не это.
Пройдя извилистыми коридорами, оказываемся в тихом помещении.
— Зона лаборатории, — поясняет Кирилл. — Это циклотрон, он стоит в таком бункере, в каньоне, и здесь сделан лабиринт, чтобы излучение не распространялось по прямой. Вот оператор. В циклотроне установлена мишень — это некий сосуд, например, с тяжелой (тяжеловодородной. — Прим. ТД) водой. Ее мы бомбардируем ионизирующим излучением, и она превращается в другой элемент (например, фтор) и ненадолго становится радиоактивной. Это быстроразлагающиеся легкие изотопы, мы их загружаем вот сюда — в стерильное помещение, где готовят препараты. Например, если нужно обследовать нервную систему, к фтору добавляется определенная присадка. Когда препарат готов, сосуд погружают в шлюз и в свинцовом контейнере поднимают наверх.
— Фармацевтическая фабрика-кухня?
— Именно так!
Трехэтажный дом вокруг человека
Помещение с аппаратом, похожим на МРТ. За ним на стеллажах лежат белые, как будто вязаные, маски — детские и взрослые. «Технология называется “штриховка карандашным лучом”, — рассказывает Кирилл. — Протон движется со скоростью две трети от скорости света. Это частица, которую извлекают из воды и управляют ею магнитами, чтобы получить пучок — миллиметра полтора-два. Этот пучок начинает очень быстро снизу вверх штриховать опухоль, разрушая раковые клетки. Одно такое облучение опухоли протоном называется фракцией. В среднем нужно 30 фракций. Фракция — это довольно быстро, минут пятнадцать. Но все зависит от того, насколько быстро и качественно мы уложим пациента, и от сложности случая. Бывает, что процедура и час занимает».
Кружевные маски, оказывается, нужны как раз для того, чтобы зафиксировать человека в аппарате. Маленьким детям приходится давать легкий наркоз — лежать неподвижно они не могут. Неподалеку есть специальная комната под названием «Будильник» — там дети просыпаются после процедуры. Кирилл говорит, что этот протонный центр — мировой рекордсмен по количеству детей, которые проходят лечение.
Следом мы оказываемся в светлом холле — словно внутри рекламной картинки. Только лица людей, уставших от болезни, и детский плач вдалеке напоминают о том, что это не картинка, а реальность. Ресепшен, мягкие диваны, выставка фотографий, а в углу — маленькая модель, сделанная как будто из белого шоколада. Кирилл показывает на ней, как все устроено: «Циклотрон — это место, где происходит разделение ядер водорода, которые мы берем из обычной воды, на протоны и электроны. Это магнитные коридоры-ловушки. На макете они маленькие, а на самом деле огромные — 40 метров. Это лечебная комната — гентри. 230 тонн весит эта часть — трехэтажный дом, который крутится вокруг стола пациента на 360 градусов с точностью до долей миллиметра. Это штука, чтобы удерживать и направлять пучок туда, куда нужно в конкретный момент конкретному пациенту. Таких комнат две, они работают попеременно. Пока в одной укладывают пациента, в другой проходит лечение».
Едва вынырнув в публичное пространство, мы снова отправляемся в недра центра, в одну из двух одинаковых операторских. Там за мониторами сидят молодые люди и девушки в синих халатах. На мониторе видно пациента, который неподвижно лежит в аппарате. Девушки не сводят с него глаз.
«Внутри лечебной комнаты — камеры, и оператор, ориентируясь по ним, поворачивает “трехэтажный дом” вокруг пациента», — тихо комментирует Кирилл. В каждой такой процедуре задействованы не только врачи, но и физики.
И космический корабль, и подлодка
Если недавно мы были на палубе морского корабля, то теперь попали на борт корабля космического. Кирилл к этой метафоре привык. Но космическая одиссея продолжается недолго — нас ждет что-то вроде склада. В просторном помещении стоят детские кровати для госпитального корпуса, который будет построен к сентябрю. На стене висят фотографии со стройки основного корпуса центра — бесконечное количество извилистых труб. «В стенах около 80 километров труб, чтобы удалять избыточное тепло, кабели, коммуникации. Их нужно было вложить здесь в бетон под американское оборудование, которое тогда еще не приехало. И все должно было совпасть миллиметр к миллиметру», — вспоминает Кирилл.
А теперь — «центр управления полетами»: еще больше мониторов и на каждом что-то сложное. «Сюда вводятся данные по всем системам. Нужно 15 лет проучиться, чтобы все это понимать», — честно признается Кирилл.
Мы быстро проходим мимо врачебной раздевалки — внутри, обхватив голову руками, сидит усталый человек в синем халате.
Пригибаясь, оказываемся в помещении, которое напоминает отсек подводной лодки. Гудят системы охлаждения. Все они из нержавеющей стали, а внутри специально подготовленная жидкость. «Проектировали и собирали все это люди, которые делают атомные подводные лодки. Говорят, здесь все примерно то же самое, только посложнее», — подтверждает мою догадку Кирилл.
Когда мы выбираемся из отсека, Кирилл буднично машет рукой, показывая «главный рубильник циклотрона», а потом и аномально большую серверную.
«Все думают, что у нас тут комнатка, где кто-то чем-то светит, а за шторкой мальчик переливает воду в ведро. Я показываю, что это не так, — поясняет Кирилл. — По сути все это здание обеспечивает лечение одного человека в один момент времени. Мы платим десятки миллионов рублей только за электричество. Но лечение себя оправдывает. Протоны работают более корректно, экологично и гуманно, чем многие другие методы, которые убивают рак, а вместе с ним убивают и человека. Лечение стоит от двух с половиной до трех с половиной миллионов рублей, но практически никто из наших пациентов не платит эти деньги. Это нереально. Государство выделяет квоты, помогают фонды».
Теперь благотворительный фонд есть и при самом центре. Основные программы фонда — это строительство нового госпитального корпуса и психологическая помощь как пациентам, так и врачам. Последнее направление — инициатива Кирилла.
Не отстраняясь
«Я люблю и всегда любил социальную направленность, — рассказывает Кирилл. — Я специалист по реабилитации зависимого типа личностей. Мне посчастливилось быть в команде людей, которые сделали первый в России центр реабилитации химически зависимых людей, не прибегающий к фарме. Эта идея прижилась и работает. В мире все это с 1930-х годов существует, а в России мы, пятеро, были первыми. Нас тогда устраивали на работу отдельным приказом Минздрава РФ: “Вот эти пять человек, их надо взять”».
Учился Кирилл в Финляндии, Польше и России, но у американских специалистов. Он смеется: «Даже специальность моя, профессия моя на русский не переводится. Это профессия на стыке: чуть-чуть социальный работник, чуть-чуть психолог, чуть-чуть психотерапевт, чуть-чуть коуч — не коуч — что-то такое…»
Пять лет Кирилл провел в малых группах для людей с химической зависимостью, где они делятся самыми тяжелыми событиями и переживаниями.
«Уровень доверия для психики катастрофически высокий, — признается Кирилл. — Психоаналитик отстраняется, говорит: “Это твои проблемы, это было с тобой, я к этому не подключаюсь”. А моя специальность — я вместе с человеком прохожу весь путь, все факты и события, которые с ним происходили. В Финляндии, если такой специалист раз в две недели не ходит к своему супервайзеру и не получает терапию сам, он не допускается к работе. А мы пятеро в России были на целине, впереди нас не было никого. Через пять лет я выгорел и начал заново искать себя.
Мы с приятелем занялись дизайном квартир. Он пошел доучиваться на архитектора, получил архитектурное, а потом и инженерное образование. А меня заинтересовала юридическая составляющая, и я занялся инвестиционными проектами. Я дотошный, мне очень интересно разбираться во всем до конца…
На каком-то этапе меня пригласили в проект фармацевтической стройки “Фарма 2020”: иностранные производители, которые видели Россию в качестве рынка, обязаны были построить внутри страны свои заводы. А для этого нужно иметь землю, иметь проект, проекты должны быть согласованы со всеми органами исполнительной власти, нужно получить технические условия: электричество, вода, канализация — всем этим я занимался.
А потом Аркадий Зиновьевич Столпнер пригласил меня сюда, и здесь я делал, в принципе, то же самое. Мы получили постановление правительства на проектирование и строительство Центра протонной терапии. Аркадий сказал: “У тебя все так неплохо получилось. Давай ты попробуешь и дальше”. — “Но я этого никогда не делал!” — “И что? Сделаешь!”»
Аркадия Столпнера мы потом встретили в столовой, где едят все: и сотрудники центра, и пациенты, и их близкие. Он весело представился («Аркадий!»), пошутил, быстро съел столовскую еду и убежал на стройку.
«У тебя рак»
Лечение на протонах — это примерно час. Еще какое-то время уходит на завтрак, обед и ужин, другие небольшие дела. Но в остальное время пациенты предоставлены сами себе.
«Мы построили Центр протонной терапии, и у нас появилось много людей, которые должны жить, как-то между собой общаться, получать помощь, — поясняет Кирилл. — Это люди из разных слоев общества, с разным менталитетом. Заболеть может совершенно любой человек, и все они оказываются в ситуации, когда нужны какие-то правила, и нам нужен набор инструментов, которые позволят сделать так, чтобы они все себя вели нормально и чувствовали себя хорошо.
Я предложил ввести психологическое сопровождение, чтобы человек получал помощь на всех этапах: тело — врачи, эмоциональная сфера — общение с психологом, групповая терапия, индивидуальная терапия, арт-терапия. Это касается не только взрослых пациентов, но и детей и мам детей. Аркадий Зиновьевич Столпнер пошел навстречу. Мы взяли психологов, они получили дополнительное образование. Так у нас здесь появилась программа сопровождения пациентов с точки зрения психологии. Ведь первым страдает тело, второй — психика, и она тоже нуждается в лечении. Нельзя прийти к человеку и сказать: “У тебя рак, сейчас мы тебя полечим, и все будет хорошо”. Хорошо не будет: у человека в голове останется мысль о том, что у него рак, что “я могу выйти в ремиссию, но фиг его знает, что будет…”»
Недавно рак обнаружили у самого Кирилла. О своей болезни он говорит спокойно: «Я не хочу пользоваться своим диагнозом для манипуляций. Мне с ним абсолютно нормально. Я не был к нему готов, мне казалось, что, раз уж я работаю в онкологии, у меня есть индульгенция от высших сил. Какое там! Но я точно не буду прятать свой диагноз, потому что это не секрет. Это кого-то пугающая, кого-то не пугающая, но реальность, в которой я живу».
Рак у Кирилла совершенно нетипичный, поэтому и диагноз ему ставили аномально долго. Никаких «подготовительных» стадий, характерных для рака печени, — ни фиброза, ни цирроза (к слову, Кирилл уже 25 лет не пьет спиртное). Просто сильная боль в подреберье. У врачей были самые разные версии: и остеохондроз, и невралгия. Кирилл смеется, рассказывая, как, обнаружив абсцесс, у него упорно искали эхинококка: «Наш инфекционист спрашивал: “Ты что, овец пас?” — “Нет!” — “Обнимался с собаками, которые пасут овец? Откуда у тебя эхинококк?” Была ведь какая-то киста, заполненная неким содержимым. Я трижды сдавал анализы на эхинококка — и каждый раз отрицательно. Может, микозный абсцесс? Но микозный — значит грибок. И этот вариант отмели — сказали, что иначе я бы уже весь заплесневел и иммунитета у меня вообще не должно было быть… Брать пункцию врачи боялись: пункция — это разрушение стенки, а если там все-таки паразит и он выберется наружу, как Чужой?»
Лучшие онкологи не верили, что Кирилл — их пациент. В итоге диагноз ему поставила заведующая гепатологическим отделением СПИД-центра. «Я записался туда на прием из логики, что врачи в СПИД-центре видели все, что только может быть с печенью, — поясняет Кирилл. — Заведующая посмотрела и сказала: “Да у тебя рак!” У нее на постановку диагноза ушло секунд тридцать. Я от этой новости оглох немного. Она спросила: “Надо писать заключение?” Я говорю: “Нет, я уж как-нибудь запомню!” От подозрения до постановки диагноза прошло два с половиной — три месяца».
Кирилл признается, что близким сложно говорить с ним о диагнозе. Он с теплом рассказывает о своих уже взрослых детях, добавляет: «Дочки очень переживают и не знают, что с этим делать. Старшая мне звонит, и я слышу, что она романтизирует ситуацию: папа болен раком, он умирает. Вообще-то пока еще нет, но если и да, то что такого? Когда я родился, уже было предопределено, что я умру…»
Чтоб не выгореть дотла
Оказавшись в роли пациента, Кирилл еще раз убедился в необходимости психологической помощи — для пациентов и врачей. «Я всегда очень интересуюсь жизнью людей, и люди делятся со мной, — признается он. — Вот врач одной из федеральных клиник говорит: “Мне уже на пенсию скоро. Мне бы уже просто доходить. Я в гробу видал эту клинику, врачей и пациентов. Мне ничего не интересно, я ничего не хочу”. Выгоревший до углей, дотла. Огня в глазах нет и уже не нужно. Страшное состояние, я с ним знаком. Ты и работать не можешь, и не работать не можешь, и ни туда, и ни сюда. Когда я выгорел на своей прежней работе, я уходил с нее около двух лет. Это была затяжная история. Голова взрывается каждый день, это тяжело… Профессиональное выгорание приводит либо к депрессиям, либо к аддикциям, либо к потере интереса к жизни. И вот чтобы этого не было, у нас есть балинтовские группы».
Балинтовские группы — это психологические группы для врачей, профилактика профессионального выгорания. Кирилл говорит, что среди тех, кто работает в центре, много подвижников, а это и хорошо, и плохо: «Когда человек начинает брать на себя слишком много и работать на износ — это как банк, который дает денег больше, чем у него есть, а ему не возвращают, не возвращают, не возвращают… И в результате через год-два-три банк — банкрот. Здесь примерно то же самое. Тут достаточно тяжелые условия — не санаторий, куда приезжают спортсмены мышцы размять, а онкологическая клиника, куда приходят люди, априори нездоровые, и они не рады тому, что с ними происходит. Наши врачи постоянно сталкиваются с недовольными жизнью людьми. Через какое-то время народ начинает себя чувствовать плохо, меньше интересуется работой. И врачи, и другие сотрудники нуждаются в помощи и поддержке, и балинтовские группы — это лучший на сегодняшний день инструмент, который позволяет делать профилактику профессионального выгорания».
Кирилл уверен, что в большинстве клиник — и государственных, и частных — психологическая помощь существует для галочки и что раньше в центре тоже был психолог, которого никто никогда не видел и не слышал. Но потом пришел Александр Лынов, и картина совершенно изменилась — как для пациентов, так и для врачей.
Лынова мы тоже встречаем в столовой: он увлеченно рассказывает, что мама одного ребенка, закончившего лечение в центре, хочет стать равным консультантом — помогать другим родителям.
Напоследок Кирилл добавляет, что протонная терапия не волшебная палочка, не молодильные яблоки, но помогает действительно многим. Работа центра стоит все больших денег. Но найти средства на психологическое направление тоже необходимо — иначе попросту невозможен полноценный труд специалистов и жизнь пациентов.
Фонд «Медицина 2.0» создан, чтобы помочь центру развиваться. И чтобы люди, которые здесь лечатся и работают, чувствовали себя хорошо. Пожалуйста, поддержите фонд, а он в свою очередь поддержит врачей и физиков, взрослых пациентов и детей, которые приезжают лечиться в центр со всей страны. Защитит одних от выгорания, других — от одиночества и страха. Ведь даже самые передовые технологии не могут заменить человеческую поддержку, общение и тепло.
