С театром в чемодане

В июне прошлого года в Комсомольске-на-Амуре закрылся старейший в России независимый театр «КнАМ». Он проработал 37 лет. История его удивительна. На окраине страны уже в 2000-х создательница театра, режиссер Татьяна Фролова начала ставить документальные спектакли, основанные на личных историях актеров, сложном прошлом страны и родного города. Театр с успехом гастролировал во Франции, в Бельгии, Швейцарии, Сингапуре, но широкому кругу российских зрителей был практически неизвестен. После начала конфликта в Украине труппа полным составом эмигрировала во Францию. Этим летом Татьяна Фролова получила приз Европы от SACD, французского авторского сообщества, которым награждают выдающихся европейских деятелей культуры

За красной дверью

В Комсомольске-на-Амуре в здании нашего театра была красная дверь. Точнее, сначала она была черной, но однажды к нам на спектакль пришла специалистка по фэншуй и сказала: «У вас денег нет, потому что дверь черная. Покрасьте ее красной краской». Мы посмеялись. Она сказала: «Хотите — верьте. Хотите — нет». И ушла. Мы подумали и решили: «А давайте попробуем». Покрасили. И с тех пор у нас реально не было проблем с деньгами. Как это работает? Я не знаю.

Как только вспоминаю эту нашу красную дверь, наш театр в Комсомольске, начинаю рыдать. Отъезд был для меня трагедией: я плакала так, как по покойнику плачут. Это же дело всей моей жизни, ребенок, которого я бросила. Но, как в таких случаях говорят, мне пришлось сначала надеть маску на себя.

Спектакли из воздуха

Я родилась в Комсомольске-на-Амуре в 1961 году. Семья была с искусством не связанная — родители работали на заводе железобетонных изделий, — но еще в школе я влюбилась в театр. Во Дворце пионеров работала театральная студия, где преподавала репрессированная актриса из Санкт-Петербурга Нина Петровна Ландина. Она была уже старенькой, но статной и по-прежнему красивой: инопланетянка в Комсомольске. Я была очень зажатым ребенком, и у меня ничего не получалось. Помню, в какой-то момент Нина Петровна, интеллигентная женщина, схватилась за голову и сказала: «Боже, какие бездарные дети!» На следующий год что-то щелкнуло — и я раскрылась. Так с самого начала театр появился в жизни вместе с преодолением. И всегда таким был.

В 1985 году я зарегистрировала Комсомольский-на-Амуре молодежный театр — КнАМ. Сначала у нас играли молодые работники авиационного завода имени Гагарина: утром делали самолеты, а вечером играли в театре. Потом все эти парни ушли, состав труппы менялся, но до сих пор у нас только у одного человека есть актерское образование. У меня самой диплом режиссера народного театра Хабаровского института культуры.

Мы начинали с современных пьес. Первый спектакль был «Она в отсутствии любви и смерти» Радзинского. Жесткая пьеса о современных молодых людях без сердца. Эта тема — отсутствие сердца или замороженное сердце — потом повторялась в моих спектаклях. Меня это саму очень ранит — замороженность русского человека из-за страшной истории. 

Мы ставили и классику, но в современном прочтении. А в 2000 году поставили первый спектакль, основанный на историях из детства актеров. С тех пор КнАМ практически перестал работать с пьесами. Настолько это оказалось увлекательно и сложно — создавать спектакль из ничего, из воздуха, из нашего опыта.

Покидая место силы

С Францией у нас давняя история. В 1999 году о нас узнал журналист газеты «Либерасьон» и написал статью о нашем театре. Когда она вышла, нас пригласили принять участие во французском театральном фестивале «Пассаж». Это был успех, нам аплодировали стоя. Мы начали ездить с гастролями по Европе, потом выступали в Сингапуре, но все время возвращались в родной Комсомольск — это было наше место силы.

Сейчас я понимаю, что, может быть, нужно было раньше уехать. С нами был такой случай: мы приехали на театральный фестиваль во Владивосток, привезли читку нашей документальной пьесы «Я еще не начинала жить». Это наше, можно сказать, антропологическое исследование пути от 1917 года до 2017-го, пьеса о страхе, который передается из поколения в поколение, о замалчивании истории. Там были критики из Москвы, которые должны были обсуждать спектакли — им за это заплатили организаторы. На аплодисментах они все демонстративно покинули зал. Мне потом передали: вроде как мы показали не их Россию, у них она другая. 

Из нашей труппы никто не получал зарплаты в театре. У нас был зал всего на 26 мест — с такими размерами невозможно зарабатывать, поэтому все работали еще где-то. Мы вели театральные курсы, курсы по работе с голосом, телом. Я сама однажды даже убирала подъезды, когда срочно понадобились деньги.

Но, несмотря ни на что, я всегда любила этот город. У меня даже есть интервью одно, в котором я где-то полчаса рассказываю, что Комсомольск можно сделать столицей театрального, культурного мира. Можно сделать музей ГУЛАГа (в 1930–1950-х годах Комсомольск был центром лагерной системы Хабаровского края. Историк Марина Кузьмина в книге «Политические репрессии в Комсомольске-на-Амуре. Путеводитель» пишет, что «в городе нет ни одного предприятия, заложенного в 30–40-е годы, в строительстве которого не принимал бы участия лагерь». — Прим. ТД), как в Германии в местах Холокоста, куда будут приезжать туристы со всего мира. Я так верила в это, столько сил отдала этому городу.

После начала СВО стало ясно, что все эти планы — иллюзия. Я будто оказалась в Зазеркалье: все вокруг то же самое, но уже другое. Особенно на меня повлияла новость о том, что расстреляли радиобудку «Серебряного дождя» в Красноярске. Меня накрыл панический страх. Я пришла к ребятам и сказала, что точно уезжаю: обязательно не смолчу, что-то скажу, меня посадят, а я не хочу. 

В нашей труппе семь человек. Четверо сразу сказали, что поедут со мной. Мы решили ехать в Кыргызстан: там были знакомые, которые согласились нам помочь. И 20 марта 2022 года мы попрощались с Комсомольском. 

Новый КнАМ

Во Францию нас вытащили театры, с которыми мы сотрудничали. Их объединила Блеен Исамбард — переводчица, с которой мы много лет работаем. 

Мы прилетели в Париж 25 марта, переночевали в отеле рядом с аэропортом, а на следующий день уже были в Лионе. Впервые мы побывали здесь 15 лет назад проездом, и город нас очаровал. Помню это невероятное чувство узнавания и любви: «Это мой город!» 

Он похож на Париж, то есть современный город, со всей инфраструктурой, но более компактный, мягкий, как раз для нас, приехавших из провинции. Здесь столько парков, зелени, видно гору Монблан. Город опоясывают две реки. Важно и то, что здесь много театров, а значит, есть работа для нас. После первого визита мы неоднократно возвращались сюда на фестиваль Sens Interdits, выступали в театре «Селистан». Этот театр — украшение города. Огромное здание 1877 года постройки в самом его центре.

После приезда все развивалось быстро. Друзья помогли найти нам жилье: обычно здесь очень трудно что-то арендовать. К июню мы получили политическое убежище. А в июле приехали трое поначалу оставшихся в Комсомольске наших ребят. Они решили, что без театра уже не могут. 

Блеен Исамбард и Шанталь Киршнер, вице-президент театрального фестиваля Sens Interdits, — две потрясающие женщины — взяли на себя смелость и зарегистрировали во Франции компанию «Театр КнАМ». То есть теперь мы официально французская компания, и театр «Селистан» уже подписал с нами контракт на создание спектакля.

Здесь процедура такая: для того чтобы мы работали над постановкой, нам выделяют резиденции, то есть разные театры дают нам свои площадки и оплачивают проживание в гостиницах. У нас были резиденции в Ле-Мане, Валансе, Безансоне, Лионе, в самом «Селистане». В октябре будет недельная резиденция перед премьерой, и дальше мы поедем в большой тур по Франции, Бельгии, Германии и Швейцарии.

Еще один источник заработка — мастер-классы: государство выделяет много денег на образование и искусство. Например, крупнейший во Франции инженерный институт INSA заключил с нами контракт, чтобы мы учили его студентов актерскому мастерству. Это целый город, где есть своя театральная студия.

Каждый раз на мастер-классах у нас все происходит по-разному. Сначала нужно увидеть студентов, спросить, что бы они хотели сделать. Главное — мы хотим показать, что современный театр вышел за пределы текста, сценической коробки. Можно делать спектакли из того, что никто не замечает. Люди — это миллионы историй, которые ходят вокруг, но никто никогда их не услышит. Когда человек умирает, его вселенная умирает вместе с ним. 

Интересно, как студенты — инженеры, математики, химики — видят мир. Многие приехали из других городов — можно сделать спектакль, взяв за основу предметы, которые они взяли с собой. Вариантов много. Общаться мы будем на французском: сейчас мы все учим язык, а Блеен помогает нам в сложные моменты. Прожив во Франции три года и сдав языковой экзамен, мы сможем получить гражданство.

Наша беда — капля в море

Первое время здесь у меня было ужасное состояние: я не могла встать с постели, не могла выйти на улицу. Стресс выходил из меня медленно, как ртуть. Казалось, что искусство больше ни на что не способно и мы проиграли. Меня сильно отрезвила работа с ребятами — мигрантами из африканских стран, Мексики, Кубы. Фестиваль Sens Interdits пригласил нас провести с ними серию мастер-классов. Нам дали карт-бланш, мы могли делать все, что посчитаем нужным. Мы делились своими историями, с теми, кто не знал французский, общались через рисунки. Вместе ходили в театр — многие оказались там впервые. В итоге мы смонтировали фильм, который стал и для нас, и для них терапией и реабилитацией.

Я поняла, что есть люди, которым намного хуже, чем нам. Один парень нам рассказал, как на его глазах расстреляли всю семью. Или мы спрашиваем: «Какую самую любимую вещь вы взяли с собой в чемодане?» Нам говорят: «Какой чемодан? Маленький-маленький рюкзак, а в нем брюки запасные, майка, вода — и всё». И ты убегаешь даже без документов, без ничего — лишь бы выжить. Я тогда четко осознала, что наша беда — капля в море, маленькая-маленькая. 

«Мы больше не…»

Спектакль, над которым мы сейчас работаем, — «Мы больше не…». Это рассказ от первого лица о нас, актерах труппы, кем мы хотели стать, но не стали. Рассказ о мифе империи СССР, который подготовил почву для СВО. Рассказ о нашем «наследстве» — психологии зоны и ГУЛАГа, которое каждый россиянин несет в себе. 

Весь спектакль строится вокруг того, что мы увезли с собой, — вокруг этих 23 килограммов, разрешенных для провоза в багажном отделении. Самое необходимое оборудование для работы мы тоже забрали, поэтому на личные вещи места оставалось мало. До сих пор не верю, что оставила мамино бордовое крепдешиновое платье, которое она мне завещала. Она его берегла, редко носила, и я его не взяла… 

После переезда мы показывали в Люксембурге и Меце наш предыдущий спектакль — «Счастье». Европейская публика более открытая и щедрая, она больше поддерживает художника. В Комсомольске зрители мало говорили о хорошем, о красоте мизансцен, старались указать на недостатки: «Ну зачем так много политики? Боже мой, ну это же искусство!»

Мой распорядок дня во Франции почти не изменился: я так же постоянно работаю, ищу пазлы, из которых собрать спектакль, но научилась хотя бы по два часа в день гулять. Просто заставляю себя встать из-за стола, пройтись по берегу реки, посмотреть на город, на людей, попить кофе с друзьями. Мне кажется, что здесь я стала мягче, оттаяла, и на репетициях мы теперь стараемся бережнее относиться друг к другу.

Я счастлива, что наш театр, несмотря ни на что, продолжает жить здесь. И мне хочется теперь быть полезной для этого места, города, для этих людей.

• Теги:
• такая чужбина
• театр
• эмиграция