«Не путать оптимизм с ответственностью»
В 55 лет Ирина взяла под опеку четырехлетнего мальчика, а позже — его младшую кровную сестру. О том, с чем ей пришлось столкнуться в поисках внезапно пропавшего ребенка родственников, об адаптации и изменении уклада жизни, об общении с биологической мамой детей и о своей семейной истории страха перед детскими домами она рассказала автору «Таких дел»
В классе моей дочери учился мальчик. Я знала, что он приемный, живет с бабушкой, та вечно куда-то с ним бежала — то на скрипку, то из школы — всегда с улыбкой, бодрая и активная. Мы изредка пересекались, делясь какой-то информацией о детских мероприятиях, и однажды я робко спросила ее: «А как Дима у вас оказался и почему он называет вас бабушкой?» И услышала удивительную историю.
Сейчас Ирине 64 года, по профессии она хормейстер, 20 лет проработала в школах, детских садах и домах культуры, а потом еще 20 лет — предпринимателем. Воспитывает под опекой двух детей — девяти и тринадцати лет. Ее кровной дочери — 36, она музыкант, живет в другом городе, но они часто видятся.
Когда Ирине было 52 года, она пустила пожить в свое свободное жилье племянницу. Та родила в 18 лет и с мужем и маленьким ребенком скиталась по квартирам. Однако через некоторое время на пьяные разборки стали жаловаться соседи, и Ирина поставила условие: или живи с ребенком без мужа — алкоголика и дебошира, или съезжайте все вместе. Малышу тогда было два года.
Где ребенок
Ребенка Ирина видела периодически, и нельзя сказать, что была к нему как-то особенно привязана, просто помогала чем могла. Забеспокоилась, когда в очередной раз позвонила племяннице предложить бесплатные путевки в санаторий, а та стала отнекиваться, что, мол, неудобно, в другой раз… Ирина звонила еще и еще и все спрашивала: «А где ребенок, как он?» «С ним все хорошо», — только и отвечала племянница. Большего было не добиться.
Ирина побежала в опеку, там сказали: «Ищите родителей, найдете и ребенка». Но никто не знал, где жила племянница, а ее родня отмахнулась: «Она взрослая, не лезь».
Спустя четыре месяца Ирина поняла, что ребенка, вероятно, из семьи изъяли. Позже до нее уже дошли слухи, что соседи на дачах, где жила племянница, пожаловались в опеку, что ребенок был одет не по погоде, так все и закрутилось.
Одна буква в фамилии затянула поиски
Ребенка никто не искал. Ирина вначале обзванивала больницы, а потом пришла в приемное отделение центральной больницы спросить, нет ли у них такого мальчика. Врач прониклась и начала обзванивать приемные отделения сама.
В одном ответили: да, есть мальчик двух с половиной лет, изъятый из семьи, правда, в фамилии одна буква отличается. Уже потом Ирина столкнулась с тем, как часто путали и коверкали Димину фамилию, а тогда не догадалась. Сколько месяцев поисков и нервов бы сэкономила. А главное — Дима мог избежать детского дома.
На поиски ребенка у Ирины ушло полтора года. Спрашивала, разговаривала, даже в мужской монастырь неподалеку ездила, хотя сама человек нерелигиозный. Хорошо там было, спокойно. Однажды в тишине монастырских стен она спросила себя: «Зачем я здесь, что мне нужно?» И ответила себе же: «Я хочу найти ребенка».
И через две недели Дима нашелся.
Однажды к Ирине на работу зашла давняя клиентка, с которой они не виделись года три. Разговорились, оказалось, та работает в детском доме.
«А я как раз ищу внучатого племянника! — воскликнула Ирина. — Есть у вас такой?»
Это было не по правилам, но женщины были хорошо знакомы, клиентка тут же позвонила коллегам и подтвердила, что да, такой мальчик есть. На тот момент Диме было почти четыре года. Прямо с поиском ребенка прийти в детский дом было нельзя, но знакомая посоветовала принести детям что-то нужное и, когда впустят, рассказать свою историю.
«Он мне не чужой»
Ирина накупила сладостей, взяла совместные фотографии и пришла по адресу. Охранник проводил ее к сестре-хозяйке, а та направила к соцпедагогу. Та разговаривать категорически отказалась: «Информацию о детях не даем!» Но Ирина разложила фотографии и снова повторяла: «Это ребенок моей семьи, я давно его ищу, он мне не чужой!»
Выяснилось, что Дима в этом детском доме временно, маме дали год на то, чтобы найти работу и встать на ноги. Забрать мальчика она могла в любой момент, и до истечения срока осталась неделя. Правда, за год мама ни разу не появилась, лишь несколько раз звонила нетрезвая. Мальчик был маленький, с сохранным интеллектом, и одна из сотрудниц уже начала собирать документы на его усыновление — на таких детей из усыновителей обычно очередь.
Ирина пришла в опеку с уже «найденным» Димой: опять фотографии, генеалогия, рассказ о поисках — и цепочка запустилась, система начала работать. Через две недели у Ирины на руках было разрешение на встречи. Параллельно она побежала в школу приемных родителей, а там очередь на два месяца вперед! Купила подарки, поговорила со всеми по-человечески, буквально умоляла: «Девочки, помогите, мне надо именно сейчас!» — и в очередь ее втиснули.
Получив разрешение, стала приходить к Диме в детский дом почти каждый день. Мальчику ее сразу представили как бабушку, Ирина была не против. Да и Дима помнил, любил и ждал свою маму.
Оказалось, Дима многого не знает. «Подходим к сосне, спрашиваю: “Что это?” А он отвечает: “Иголки”. Он не знал и что такое тюльпаны, белочки, дупло…» — рассказывает Ирина.
Камера хранения детей
— Забери меня отсюда, — плакал Дима при встрече.
— Скоро заберу, — успокаивала Ирина, — надо немножко подождать.
Эти три месяца запомнились ей навсегда, детский дом ее по-настоящему шокировал, хотелось забрать всех детей.
«Иногда я приходила до ужина, и меня просили подождать. Смотрю, он зашел в столовую и тут же вышел. Как он мог так быстро поесть? Как будто ложку в рот воткнули и выпихнули за дверь. Детей с ДЦП на прогулку передавали как бревна. Или сидит обездвиженный ребенок в коляске, а воспитатель кричит на него, может ударить. Ребенок даже не понимает, почему она кричит. И плачет, и некому его защитить. Почти все дети там были с отставанием в развитии, социально запущенные. Просто камера хранения детей».
Уже дома Дима рассказывал, что детей завязывали на ночь колготками, чтобы не дергались и не мешали спать другим. И что из батареи, у которой стояла его кроватка, ночью выползали змеи. Ирина предполагает, что детям давали транквилизаторы, отсюда и галлюцинации. «Детский дом — это тюрьма для детей», — категорично отрезает она.
Спустя девять лет она отчетливо помнит день, когда привезла Диму домой, — 6 июня. Жизнь, конечно, резко изменилась, ей тогда было 55 лет, а Диме четыре года.
Раньше Ирина приходила домой и, сделав дела, сразу засыпала. Дима же долго не мог уснуть, спал беспокойно. Когда в первый раз пришли в «Ашан», увидела, как он тайком прячет печенье с полки в карман. Может, из-за недоедания в детском доме, а может, в семье принято было подворовывать. Отучала, объясняла, покупала, что он хотел, делала так, чтобы ребенок ни в чем не нуждался.
Доход резко упал, минимум на треть, — ребенок занимал все свободное время.
Родственникам сказала просто
Для всего окружения появление мальчика в доме у Ирины стало шоком. Кто-то говорил: «Ну ты даешь, я бы так не смог!» Кто-то молча удивлялся. Но Ирине было все равно, она ни с кем не спорила, просто сказала, что у нее появился ребенок. Иначе поступить она не могла — это ребенок ее рода, ее семьи. Старенькой маме пришлось согласиться, взрослая дочь сказала: «Раз мама так решила, значит, так надо».
Первые месяцы до устройства в сад Ирина брала малыша на работу. В одной из двух арендованных для своего бизнеса комнат составляла стулья и укладывала мальчика на дневной сон.
За два года до того Ирина как раз взяла себе помощницу, так что могла приходить и уходить, когда было нужно. Прибыль, конечно, пострадала, люди привыкли работать именно с Ириной, зато появилось время заниматься ребенком.
«Да он у вас солнышко нарисовать не может!»
Первые дни Димы в детском саду Ирина по несколько часов сидела во дворе на лавочке, чтобы ему было легче адаптироваться. А однажды решила быстренько, на пару часов, съездить на работу. Только доехала — звонит воспитатель: «Срочно приезжайте, его, как увидел, что вас нет, вырвало всем, что съел!»
«Испугался, что его опять бросили, — вздыхает Ирина. — Ну я бегом назад. “Ты не бойся, — сказала я тогда ему. — Я всегда за тобой приду”».
Начались бесконечные занятия. Некоторые педагоги говорили: «Да он у вас солнышко нарисовать не может!» Ирина разворачивалась и забирала ребенка: «Подумаешь, не может, я его к вам для того и привела, чтоб научился!»
Пришла в музыкальную школу, где в детстве занималась ее дочь, ведь мелкая моторика помогает развитию, а там таких малышей не берут. Она к дочери-скрипачке: «Ты тут училась, у тебя везде знакомые-подружки, подключайся!» Та нашла педагога по скрипке, и впоследствии мальчик достиг хороших результатов, побеждал в различных конкурсах и прозанимался скрипкой почти семь лет.
Ирина водила Диму на рисование, плавание, шахматы, акробатику, настольный теннис. Часто вместе они ходили на выставки, в театры, на концерты, потом в расписании появился футбол. Она старалась дать Диме жизнь, которой у него не было. Зарабатывала, на возраст не жаловалась — это не в ее характере.
Трудно с ребенком не было, разве что Дима был очень активный. Когда рассылала родственникам видео его игры на скрипке, те изумлялись: «Кто вынул из него шило? Как это он три минуты играет и не крутится!»
Страшно Ирине тоже не было. Было только удивительно, что некоторые вещи она не может изменить. Говорит что-то, а ребенок ее не слышит; объясняет, а он не понимает. «Что же я делаю не так?» — спрашивала она себя.
Справлялась без помощи, все отпуска, выходные, каникулы — вместе. За девять лет только один раз отправила Диму на месяц в деревню к подруге, остальное время — вдвоем.
«Хотелось бы, конечно, помощи, может быть, от фондов, чтобы у родителей была возможность отдохнуть хотя бы несколько часов в день. А то единственным отдыхом была работа, а с жестким школьным расписанием вообще хоть разорвись, ни вздохнуть, ни охнуть», — говорит Ирина.
Она не жалуется, скорее бодро рапортует.
Периодически, конечно, подступало отчаяние. Но специальной психологической помощью Ирина не пользовалась, говорит, не встретила пока психолога, которому могла бы довериться, да и некогда было. Но Димин психолог в опеке часто ей повторяла: «Прежде всего вы должны сохранять себя, помнить о себе и быть в ресурсном состоянии. Если что-то случится, ребенок переживет, а вы можете сломаться. И тогда мальчик опять окажется в детском доме».
«У мамы родилась девочка»
Дима очень чувствовал свою маму. Ничего о ней не зная, он вдруг как-то сказал:
— У моей мамочки большой дом с курочками и уточками. У нее родился ребеночек, девочка…
— Откуда ты знаешь? — удивилась Ирина. Но Дима молчал.
Спустя год совместной жизни Димина прабабушка вдруг потребовала встречи, примчалась на такси и начала причитать: «Ой, какой он хорошенький, какой умненький», а сама шепчет Ирине: «А ты знаешь, что у него есть сестричка?» «Где-то я это уже слышала», — подумала Ирина.
А потом и Димина мама начала искать встречи, но Ирина, посоветовавшись с несколькими специалистами, отказала, чтобы не травмировать ребенка. Мама же продолжала изредка звонить, порой нетрезвая.
Пока определялся Димин статус, он был под патронатом Ирины. Деньги ее не интересовали, дел было много, всем занималась опека, и Ирина приезжала туда только подписывать документы. Оказалось, что, несмотря на лишение родительских прав, опека подала на кровную маму за неуплату алиментов в суд. Ирину пригласили свидетелем, недоплаченных алиментов набралось 350 тысяч рублей.
«Мне было ее жалко, я хотела ее спасти, зачем ей судимость?» — говорит Ирина.
Решили взять Иринины 50 тысяч рублей и семь раз положить их со счета племянницы на счет Ирины, на суде предъявили все чеки и мирно разошлись.
А вскоре опека затребовала у Ирины отчет за 350 тысяч рублей алиментов. Она им честно все рассказала, но сотрудники опеки были непреклонны: «Деньги должны быть на счету, или представьте отчет по расходам».
Пришлось брать кредит, который Ирина потом еще долго возвращала. «Выручила на свою голову», — усмехается она. Мама Димы алименты по-прежнему не платила.
Однажды позвонил родной Димин дедушка. Он жил вместе с дочерью, ее новым мужем и маленькой внучкой.
— Прошу тебя, сделай что-нибудь, вызови полицию! Ребенок все время сидит дома, а они постоянно пьют, дебоширят!
— А ты сам почему полицию не вызовешь? — спросила Ирина.
— Я их боюсь, они меня за это убьют!
Девочке тогда было шесть с половиной лет.
Надо — значит надо. Ирина вызвала полицию, та зафиксировала условия жизни ребенка и сообщила в опеку. Запустился процесс, сотрудники соцслужбы еще какое-то время приходили, объясняли маме про школу, поликлинику и бытовые вопросы, но это не помогло. В конце концов Ирине позвонили из опеки.
«Будете забирать?»
— Вы знаете, что Нина — родная Димина сестра? Будете забирать девочку? — спросили ее строго. — Если не заберете, она поедет в распределительный центр, потом — в детский дом.
— Мне надо подумать, — сказала Ирина и положила трубку.
На следующее утро опять звонок:
— Что решили?
Ирина заранее понимала, что девочку, скорее всего, придется забирать. Опека вцепилась в биологическую маму детей мертвой хваткой: алименты та не платила, суды игнорировала, исправительные работы бросала, над ней нависла угроза реального срока. Ребенок был никому не нужен, а допустить, чтобы шестилетняя малышка попала в детский дом, Ирина не могла. На тот момент ей было 62 года, Диме — 11 лет.
В опеке на этот раз все произошло стремительно. На следующее утро Ирину пригласили написать заявление, днем проверили жилищные условия, вечером еще раз пригласили в опеку и сказали сразу же ехать за ребенком — теперь она за него ответственна. Детям сказали, что мама Нины надолго уезжает работать и девочка пока поживет в семье Ирины. Что дети друг другу брат и сестра, им пока говорить не стали. Через месяц Ирина записала девочку в первый класс.
«Какой замечательный день!»
По словам Ирины, Нина выглядела, конечно, дикой. За столом тут же начинала распихивать сладкое по карманам, вела себя на уровне трехлетки, например задавала вопросы с очевидным ответом: «А это правда красный стул?» Настолько вела себя не по возрасту, что в транспорте на нее не спрашивали билет (для детей до шести лет проезд бесплатный). Нина не умела читать, не знала, что такое десятки и цифры до 100, говорила плохо, не знала многих слов, и позже логопед вычищал ей каждый звук. Из-за неправильного питания выглядела одутловатой, имела постоянные проблемы с кишечником. Три месяца Ирина восстанавливала ей питание, а постоянный контроль нужен до сих пор.
Как и Диму в свое время, она привела девочку на скрипку. Учительница музыки согласно кивнула: «Ладно, пусть ходит», но другим говорила: «Она ж дурочка — что с ней заниматься» — и через год принимать Нину в свой класс музыкальной школы отказалась. Ирина со свойственным ей спокойствием развернулась и отдала Нину в народный хор, а скрипку оставила как дополнительный инструмент. В хоре Нина поет и занимается хореографией с огромным удовольствием: ей очень нравятся платья, сцена, выступления.
Сейчас Нина уже развита по возрасту, много читает, ходит на лепку, а до этого — в кружок мягкой игрушки. В спокойной и безопасной атмосфере ребенок всему радуется и восхищается.
— Какой сегодня замечательный день! — говорит она утром бабушке.
— Почему? — спрашивает та.
— Я же сегодня иду в музыкальную школу!
Ирина говорит, что у Нины сейчас почти всегда отличное настроение, она очень адаптивна, всех благодарит и легко сходится с людьми.
Мы разговариваем поздним вечером на их просторной кухне. Дети уже собираются спать. «Вот завтра нам к восьми в музыкальную школу, потом хор, потом лепка и школа во вторую смену!» — смеется Ирина, и сразу становится понятно, какой у них плотный график.
«Я ни о чем не жалею»
Близкие и родственники решение Ирины взять второго ребенка приняли как естественное развитие событий. Было понятно, что отговорить ее невозможно и что она справится. Коллеги, много лет работавшие рядом, констатировали: «Значит, Ира иначе поступить не могла». Она и раньше на работе была для них авторитетом, а тут зауважали еще больше.
Нина все еще очень скучает по маме, видит ее во сне.
— Вот вырасту, выучусь в институте, заработаю денег и заберу маму к себе!
— Конечно, Ниночка, правильно, учись, работай и исполняй свои мечты, — поддерживает ее Ирина.
Дима узнал о том, что Нина — его кровная сестра, случайно. Любопытные соседи подговорили его проверить документы — так все и открылось. Ирина просто и ясно ответила: «Да, она твоя сестра». Хотя Дима все еще никак не может сложить в голове, что семья Нины и ему кровная, не понимает, почему у Нины были родители, а его отдали в детский дом. Свою родную маму и маму Нины он как бы разделяет. За два с лишним года совместной жизни отношения между детьми менялись от любопытства до соперничества. Нине все очень интересно, она легкая, контактная и открытая, а Диму это часто раздражает. Но Ирина старается поддерживать в семье мир.
Кровная мама детей сейчас живет своей жизнью. Вернулась из колонии, куда попала за неуплату алиментов, рассталась со вторым мужем, бросила пить, устроилась на работу где-то поблизости. Однажды даже позвонила Ирине: «Видела, как вы мимо шли. Аккуратнее, я тут в магазине работаю».
Ирина допускает, что когда-то они случайно столкнутся, но встречи этой не боится.
Сама же Ирина излучает бесконечный и какой-то осмысленный оптимизм. Даже на прямые сложные вопросы отвечает уверенно, открыто и спокойно.
— Вы же понимаете, что как минимум до 18 лет вам надо Нину дотянуть? Это еще девять лет, вам тогда будет 73. Да и в 18 лет не все дети становятся самостоятельными, некоторым еще долго нужна поддержка.
— Понимаю и я настроена на это.
— А силы откуда?
— Пока есть, а какие варианты?
— А если с вами что-то случится?
— Все мы люди, я надеюсь на дочь. Она к детям очень привязана, постоянно их защищает, а они рвутся к ней в гости.
Ирина даже предлагает дочери на всякий случай окончить школу приемных родителей, но та пока отвечает: «Ты взяла — ты и занимайся». Но это скорее нежный троллинг, потому что между матерью и взрослой дочерью существует настоящая близость.
— Сомневаюсь, что она позволит ребятам попасть в детский дом, — говорит Ирина. — Но вообще я не собираюсь умирать, зачем мне умирать? (Смеется.) Я чувствую себя лучше, чем 20 лет назад, никаких хронических заболеваний у меня нет, и я понимаю, что должна довести их минимум до совершеннолетия.
— А вы сможете все это время зарабатывать?
— Конечно смогу! Денег сейчас хватает, и дальше я тоже зарабатывать в состоянии.
В их новой квартире с дизайнерским ремонтом в самом центре города еще немного пусто, но уже все готово к переезду. Просторные комнаты, широкие коридоры, круглый стол на кухне, фортепиано для детей, тихий, безопасный, закрытый двор.
Когда смотришь на Ирину, буквально не верится, что она соткала эту жизнь сама. Ничего не падало ей в руки, никто не помогал, скорее жизнь не переставая испытывала ее на прочность. Сама она ни о чем не жалеет и ничего не хотела бы изменить: «Я полностью доверяю себе и высшим силам. Если я что-то сделала, значит, только так и можно было поступить».
«Не хватает бытового понимания»
Никакой дополнительной помощи от фондов или соцобеспечения, кроме средств на содержание детей, Ирина не получает, хотя от поддержки не отказалась бы. Иногда им выделяют билеты на елки или на мероприятия в День защиты детей, однажды соцзащита подарила Нине набор первоклассника и школьный рюкзак. На платных дополнительных занятиях Ирина всегда спрашивает о скидках для приемных семей, но, как правило, таких нет.
Денег и времени, конечно, не хватает, но больше всего не хватает понимания. Ирина печалится, что пока не научила детей помогать ей по дому, и считает это своей недоработкой. «Дети говорят: “Ты же сама можешь сделать!” — вспыхивает она. — Конечно могу, я все сама могу! Но так хочется, чтобы они поняли, что я не двужильная, иногда просто физически тяжело. Вот окна и решетки на них надо бы помыть (большие окна, первый этаж). Я сама не пролезу, Нина маленькая, прошу Диму, но он не хочет. Объясняю детям, как важно содержать дом в порядке, мыть посуду, полы, помогать с мелким ремонтом. Говорю им: “Я вам уборщицей не нанималась”, но вот перед встречей с тобой сама помыла полы, не допросилась». (Улыбается.)
К регулярным проверкам опеки Ирина привыкла. Периодически инспектор и психолог приходят проверить жилищные условия и пообщаться с детьми. Ирина отчитывается за «детские» деньги, которые опека перечисляет на их содержание. Также она должна отчитываться и информировать опеку о любых изменениях: смене места жительства, школы, поездках с детьми за пределы города.
Ирина говорит, что дети принесли в ее жизнь постоянное желание развиваться. Сама бы она так часто в театр, в парк или в кино не ходила, а с детьми надо заниматься, показывать новое, путешествовать. А еще — молодость. Когда появился Дима, Ирина настроила себя на тот возраст, когда воспитывала свою дочь, и стала представлять, что ей опять 30–35 лет.
Не на пустом месте
Оказалось, опыт активного включения в жизнь родственников был у Ирины и раньше, не на пустом месте появилось это свойство — не бросать своих.
У ее дяди, старше всего на пять лет, был синдром Дауна. После смерти стареньких родителей самостоятельно он жить не мог. «Конечно, я взяла его к себе! Это моя семья, плохой, хороший — он мой, он член моей семьи!»
Ирина вспоминает, что, возможно, его родители (ее бабушка и дедушка) понимали, что, когда их не станет, она дядю не бросит, не позволит сдать его в психоневрологический интернат, хотя ни разу откровенно с ней об этом не говорили.
Вова прожил в семье Ирины 16 лет. Вначале она была одна, потом родила дочь.
Жить с ним было непросто, Вова вроде бы многое умел, но мог купить в магазине курицу вместо молока, ремонтировал технику так, что ломал, многих бытовых вещей не понимал. Был при этом бесконечно добрым, присматривал за малышкой, пока Ирина делала домашние дела.
К концу жизни Вова совсем ослеп, сильно опухли суставы, и умер он от воспаления легких в 48 лет. Ирина понимала, что для него это было облегчением, врачи и так называли его долгожителем, но душа ее еще долго мучилась. Десять лет, вспоминая его, плакала навзрыд, скучала по нему и очень была ему благодарна.
С тех пор злится, когда слышит насмешки о людях с синдромом Дауна.
«Да, они другие, но они образец доверия ко Вселенной, и единственная опасность для них — это социум. Таких детей нельзя бросать и отправлять в детские дома, их надо оставлять в семье и адаптировать. Когда я все сделаю, подниму детей и перестану работать, возможно, пойду помогать таким людям и детям».
Сто раз подумать
«Принимая ребенка в семью, важно решить, усыновляешь ты его или берешь под опеку, — говорит Ирина. — Опека сопровождается дополнительным контролем со стороны государства, но зато у ребенка есть шанс получить квартиру после совершеннолетия. Кроме того, выплачиваются деньги на содержание ребенка, а они совсем не лишние, хоть и небольшие. Усыновление же — это стопроцентная готовность отдать ребенку все, включая имущество. За длинную жизнь отношения могут сложиться очень по-разному. В сообществе я встречала случаи, когда выросшие усыновленные дети буквально отбирали имущество у приемных родителей — о таких рисках тоже нужно думать. Людям, обдумывающим опеку или усыновление, я бы посоветовала не путать оптимизм с ответственностью и сто раз подумать».
Мы заканчиваем разговор уже ночью. Ирина провожает меня с высоким, похудевшим, стремительно вытянувшимся Димой. Они обсуждают его прошедшую футбольную тренировку и переход в новую школу, а я все думаю о том, сколько сил и стойкости в этой маленькой храброй женщине, которая привыкла ничего не бояться и никогда не опускать руки.
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам
