«У нас даже траур не объявили». Учительница из Белгорода — о праздниках под обстрелами
Светлане Дмитриевой 59 лет. Она родилась и выросла в Белгороде. Работает в области образования, преподает старшим школьникам и студентам. На условиях анонимности Светлана рассказала «Таким делам» о том, как встретила Новый год под обстрелами, что она, ее родные, соседи и коллеги думают и чувствуют последнее время
Уже почти два года каждый мой день начинается с того, что я с подушки тянусь к телефону с желанием узнать, скоро ли прекратится весь этот кошмар. И нет мыслей, что все станет по-прежнему. Не станет никогда, по крайней мере в оставшемся мне куске жизни. Но каждый раз надеюсь хотя бы на окончание горячей фазы конфликта.
Особенно в это верилось в предновогодние дни. Настроение в оптимистическую сторону не менялось, но я покупала елку, искала подарки и даже планировала накрыть праздничный стол, несмотря ни на что.
29 декабря читала новости «по ту сторону» и понимала, что опять разрушены чьи-то жизни. Новый год люди уже не встретят, даже укрываясь в метро. Их больше нет, они погибли, искалечены. Среди них были дети.
Мои родственники из Киева рыдают в сообщениях, что у четырехлетней внучки нет кисти руки:
— Танечка теперь инвалид, но хоть живую вытащили. А вы все молчите. Вам тоже так будет!
И я опять силюсь забыться, понимая, что не могу ничего изменить. Даже пытаюсь себя оправдать. Задаю себе риторический вопрос: а если бы ситуация была противоположной, вышли бы за тебя, за твою страну жители соседнего государства, рискнули бы они своей судьбой, свободой, особенно когда есть угроза получить реально большой срок? Успокаиваю себя тем, что никто бы за меня не переживал. Но это слабое утешение.
А потом приблизился праздник. Спасибо тому, кто придумал долгие новогодние каникулы. Я не поеду на Мальдивы и не хочу встречать Новый год под пальмой. Хочу просто побыть немного с родными, спрятаться в своем тесном уютном мирке. Мне хотя бы здесь комфортно и тепло. Рядом те, кто меня понимает, поддерживает, кому не надо ничего доказывать.
Вот дочь приехала из своей квартиры:
— Мам, окна целы, повреждений нет?
— Все нормально, но осколки вчера падали прямо на нашей улице. Да, весело будет, если я потеряю ипотечную квартиру. И деньги придется выплачивать, и жилья не будет.
Опять звучит сирена воздушной тревоги. В тесном коридоре размещаемся все, кроме кошки, которая так и не привыкла к бахам за два года и предпочитает не вылезать из-за дивана. Бабуля наша, кряхтя, выбирается из постели:
— Вот уж не думала, что так придется: родилась под бомбежку и ухожу с нею. А главное, с кем воюем-то?!
— Сегодня что-то очень громко, наверно, есть разрушения. Что там в «телеге» пишут?
И вдруг мы видим в телефоне страшные кадры: убитые, раненые. И это уже не в Шебекине, не в Грайвороне, а в самом центре нашего города, даже на нашей улице.
В тот предновогодний обстрел у моей дочери погибла коллега — молодая жизнерадостная девушка.
— Мам, я же вчера с ней разговаривала. Она себе машину купила, радовалась. В ней и сгорела.
И вот оно, чувство вины, что ты жив, и здоров, и завтра будешь встречать Новый год, а у людей такое горе. Страшные кадры быстро распространяются в интернете: вот люди кричат, вот огонь, кровь, перевернутые детские коляски, пылающие автомобили, выбитые окна. И все это в центре, рядом с главным универмагом города. Почему так много жертв? Эксперты гадают о типе ракеты, о работе ПВО. Но ответ очевиден: 30 декабря — кто-то торопился выбрать подарок, кто-то вышел на прогулку к елке на центральной площади, на каток, на улице было полно народу.
Елку, кстати, в этом году убрали раньше срока.
В тот день сирена звучала еще не раз. Страшно было выглянуть в окно, не то что выйти на улицу. Но в телеграме появилось много предложений по оказанию помощи — не медицинской, медики и так работали быстро и слаженно, — в основном дело касалось уборки улиц после обстрела и восстановления окон.
А страна оказалась не готова принять все это, тем более в канун праздника. В новостях говорили об обстреле Белграда. Последующие извинения за ошибку в названии города звучали как издевка. Белгородцы обижались на сограждан, на правительство за то, что недостаточно внимания уделялось трагедии в средствах массовой информации, на телевидении.
Продавец в «Магните» тихонько шептал охраннику:
— Даже в Белгороде траур не объявили, что уж там за Россию говорить.
— А хохлы по своим объявили в Киеве, кажется. Да черт с ними. У нас людей жалко.
Я вижу, что люди растеряны. Они уже не понимают, как им реагировать на то, что происходит. Раньше тут практически все безоговорочно поддерживали СВО. Сейчас аккуратно высказываются, недоумевают, почему так долго все идет. Нельзя сказать, что кардинально изменилось отношение. Наоборот, люди стали более категорично заявлять, что надо усилить обстрелы, отомстить, так сказать. Когда говоришь, что вчера обстрел был по всей Украине, то бабули-патриотки, которые все знают лучше других, заявляют:
— Это им за предательство. Они предали Россию. Мы их кормили 70 лет, а они к Америке ушли.
Робко возражаю, не усугубляя свое и без того шаткое положение в споре, что Америка не хочет брать Украину в НАТО.
Понимая, что мне не выиграть этот диспут, ухожу, чтобы не нарваться на оскорбления и не получить статус бандеровки. Причинно-следственные связи никто не устанавливает, последовательность событий не анализирует.
В последнее время мне не хочется ни с кем общаться. Люди, которые побывали в эпицентре обстрела 30 декабря, тоже не расположены к общению. Они в стрессе и спрятались в своем «коконе». Бывшая коллега, у которой выбило окна прямо на ее рабочий стол в то время, когда она выходила из кабинета, говорит мне:
— Спасаюсь молитвами и тебе советую. Бог не допустит, проси его.
В праздничные дни бросалось в глаза отсутствие людей на улице, в магазинах: звуки воздушной тревоги не располагали к прогулкам. Но от разговоров с соседями, с родственниками было не укрыться. Что изменилось в их сознании за эти трагические новогодние каникулы? Прежде всего, люди не понимают, почему Белгород должен страдать за всю Россию. А «голая» вечеринка совсем разозлила народ. Сосед-таксист, который дает ответы на любые вопросы, обо всем слышал, во всем разбирается, так описывает ситуацию:
— Жирует Москва, изумруды на голые жопы развешивает, а мы под ракетами. Жалко, что Пригожин не дошел.
— Так а куда шел, чего хотел Пригожин-то? — простодушно спрашиваю его.
— За рабочий народ, за Россию. Кто еще нас защитит? Эти в Москве? Ни ***! А нам-то за что? Мы и так тут хорошо получаем на границе. Путину надо было отодвинуть ВСУ подальше, чтоб не было их рядом с городом.
Дочь, слушая мои разговоры, округляет глаза:
— Да ты, мама, хамелеон, я смотрю. Только соглашалась с человеком, что защиты у Бога просить надо, и тут вдруг с Генкой-таксистом Пригожина нахваливаешь. Почему?!
— Людям выговориться хочется, дочь, а найти родственную душу сложно, порой боязно. Если человеку совсем тяжело, то обязательно надо, чтоб кто-то его послушал и согласился. Единения хочется в трудные времена, понимания.
Я выгораживаю Генку-таксиста, но больше не понимаю своих соотечественников. Впрочем, произошло это еще 24 февраля 2022 года, когда я проснулась рано утром от глухих звуков, похожих на взрывы. Сомнений, что это именно взрывы, у меня не было. К тому времени я уже начиталась в блогах, что война с Украиной неизбежна. На работу ехать было страшно, думала, тут же начнется обратный обстрел Белгорода. Но в транспорте народ вел себя спокойно, никто не обсуждал военную тему. Только один пассажир нарочито громко кому-то звонил по сотовому и с нескрываемой радостью почти кричал на весь сонный автобус:
— Ну держитесь, хохлы, хорошо прожарим.
На работе тогда коллеги как ни в чем не бывало обсуждали планы, программы, КОСы, КИМы и другую педагогическую лабуду. Я малодушно расплакалась, мне казалось, что образованные, гуманные, интеллигентные люди должны сейчас кричать от боли, ужаса, от понимания непоправимости случившегося. Но они были невозмутимы, заботливо попытались меня утешить, когда узнали причину слез. Одна коллега даже просила передать моим родственникам в Харькове, чтоб не волновались: через пару дней их освободят, так ей пояснил ситуацию ее муж — высокопоставленный чиновник.
Тогда впервые я почувствовала себя совершенно одинокой в коллективе из 100 человек, в коллективе, где работают мои друзья, просто приятные люди, которых я знаю много лет как отзывчивых, добрых, порядочных. Спустя некоторое время я еще раз попробовала поговорить с коллегами, объяснить им происходящее. Без толку.
И вот теперь эта трагедия, раненые, погибшие. Боюсь, белгородцы уже никогда не восстановят связи с братским народом, за «свободу» которого мы боремся все это время.
Осторожно спрашиваю у коллеги, как она общается с сестрой в Киеве, все ли у них в порядке после очередного обстрела. Коллега с недоумением смотрит на меня и отвечает однозначно:
— Никак не общаюсь. Я верю своему президенту. Зачем мне верить ей?
Вот так человек разрубил гордиев узел в отношениях с сестрой-близняшкой. Оказывается, так можно решить нерешаемое. Просто вычеркнуть из жизни любого, кто говорит неприятные вещи.
А за окном снова звучит тревога, на этот раз учебная…
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам
