Впервые я попала на Преображенский рынок в 2019 году. Я искала место, чтобы собрать новогодний стол: в «Афише» попалась статья про «самый старый и дешевый рынок Москвы». Был типичный московский декабрь: дождь со снегом, низкое серое небо — до новогоднего настроения он не дотягивал. Рынок занимал целый квартал и был окружен шатровыми башнями. Позже я узнала, что это башни старообрядческого монастыря. Как только я зашла на рынок, его атмосфера сразу же захватила меня. Ряды украшены еловыми ветками. Горы мандаринов, хурмы, граната. И на улице, и в павильонах стоял веселый, карнавальный гул, из которого доносились шутки, комплименты и рецепты. Я еще не знала, что Преображенский рынок радикально повлияет на мою жизнь. Что из-за него я поменяю профессию и стану антропологом, а потом буду несколько лет исследовать социальную жизнь рынка, устроившись туда торговать пирожками.
Потихонечку
Предпринимателем на Преображенском рынке никто себя не считает. Более того, здесь не любят и не верят всему, что связано с капитализмом, а многие (если не все) считают себя его жертвами. Точка отсчета для большинства нынешних торговцев — девяностые, когда тысячи людей были вынуждены забыть свои профессии и пойти в торговлю. Биографии продавцов отражают 30-летнюю историю постсоветских стран, их мифы, надежды и разочарования.
«Как начал торговать? Жизнь подсказала. Денег не хватает — надо в торговлю идти. Зарабатывать. Дети уже школу заканчивали. Надо было их учить. Сначала я сюда на попутках добирался — разгрузились, продали, домой на поезде. Список рынков был на почте. На какой ты рынок хочешь — Преображенский или, там, Измайловский. Вот звоним, они говорят: “Нам нужна машина на три тонны”. Мы яблоки возили раньше — загрузились, поехали. Потом машину купил, начал на своей ездить. Огород засадили. Так и пошло».
«После школы я хотел учиться, но в наших краях [Узбекистан] не было возможности. В стране была гражданская война. Было тяжело, людям было нечего кушать, трудные моменты были. Тут [на рынке] это же не бизнес — мелкая торговля. Выбрали мы такой путь просто. Я думаю, на все воля Всевышнего. Если тебе суждено было учиться, ты бы выучился. Я не жалею, что так вышло. Хорошим человеком можно стать и без учебы».
Время на рынке течет особым образом. Рабочий день продавца — 12–14 часов на ногах. Если торгует сам собственник прилавка, он закупается на оптовой базе, и тогда его рабочий день — 17-18 часов. Фермеры приезжают на четыре-пять дней, но два-три дня дома сложно назвать выходными, так как они еще работают в полях.
«Сорвать 300 килограммов огурцов. Перебрать, перемыть, привезти — 500 километров от Москвы. В дни торговли только спать успеваем не больше шести часов. Срывать нужно каждый день, иначе они [огурцы] как лошади будут», — рассказывает один из фермеров. Боль в спине и ногах — ежедневный опыт продавцов. И все это в любую погоду: осенние ливни, летняя жара, морозы зимой. «Как переживаем? День ко дню».
Между тем торговля на рынке обладает высоким уровнем неопределенности во времени. Покупатели на рынок ходят волнами: то рынок совершенно пустой, то яблоку негде упасть. Эту неопределенность продавцы переживают чуть ли не как личную трагедию, особенно когда отвечаешь за свой товар.
«Если не идет, это прям вот невроз. Меня даже угнетает не то, что не берут, а то, что товар останется. И я вот из-за этого очень эмоционально переживаю, потому что никому не хочется, чтобы старый огурец. Поэтому иногда выгребаю и выкидываю. Я только свежее продаю».
Торговля много обещает. Быстро продать, быстро заработать. Когда народ толпится в проходах рынка, сметая все на прилавках, время проходит молниеносно, а результаты кажутся волшебными. Когда-то это свойство торговли привлекло в нее огромное количество людей. Развитие сетей и доставки сбавило обороты. Время «до сетей» на рынке вспоминают с ностальгией:
«Раньше приедешь, тонну привезешь — за день продашь. А сейчас торгуем один мешок два дня. Сейчас запасы никто не делает: съели все — пошли купили. И на рынок сейчас люди ходят, тоже покупают по килограмму-два».
«Раньше места никто не бронировал: приехал — где свободно, там и стоишь. Мы ездили с огурцом, привозили тонны полторы и за два дня все продавали. По выходным здесь не пройти было».
Сочетание непрерывности торговли и ее неопределенности, большие обещания и скромные результаты, тяжелые физические условия, эмоциональный опыт продавцов, испытывающих надежду и разочарование каждый день десятки лет, сформировали на рынке общее, разделяемое всеми мировоззрение. Оно выражается словом «потихонечку». Это типовое слово на рынке приобретает реальную, а не ритуальную значимость. На рынке оно обозначает меру вещей — заработка, который «потихонечку капает», морального порядка, да и образа жизни. Хотя продавцы неплохо зарабатывают, сами они прижимисты: многие частники спят прямо в машинах, те, кто живет в Москве, снимают квартиры на несколько человек в одной комнате, экономят на еде и очень скромно одеваются.
«Я только Надю хочу»
В противовес тяжелой будничной монотонности продавцы создают карнавальную атмосферу для самих себя и покупателей, шутя и флиртуя. Флирт занимает особое положение в рыночной коммуникации. Помимо очевидного разыгрывания гендерных ролей, флирт на рынке олицетворяет собой силу и витальность человека.
Мужчина и женщина, оба лет по пятьдесят, торгуют рядом. Она спрашивает у мужчины: «Кашу будешь?» Он шлет ей воздушный поцелуй и говорит: «На тебя смотрю и уже сыт».
Подхожу к прилавку и спрашиваю у продавца, мужчины лет пятидесяти пяти: «Пирожок хотите?» Он пристально смотрит на свою соседку и отвечает: «Нет, я только Надю хочу». Надя заливается хохотом.
Изящнее всех шутить получалось у Зураба. Красивый, статный грузин 70 лет с совершенно седой головой. Торговля Зураба сильно отличается от всего рынка. Его лавка овощей и фруктов — что-то вроде дискаунтера: низкие цены (продавцы добавляют — «соответствующий товар»). Тем не менее он выполняет важную функцию на рынке: «кормить людей», как он сам говорит. К нему часто ходят те, кто не может себе позволить свежие фрукты и овощи по рыночным ценам. Зураб очень похож на Мимино: то же теплое грузинское обаяние и дистанция в общении.
Зураб торгует так, будто ему это совершенно не нужно, будто он пришел сюда просто развеяться. Ему нравится прогуливаться на небольшом пятачке рынка, угощать всех — продавцов и покупателей — и отвешивать шутки: «Покупатели говорят, что я похож на Байдена. Это естественно, потому что его отец моего отца двоюродный брат». Он дает в долг и забывает об этом. У Зураба на рынке репутация очень умного человека, который «все на свете знает». В Россию он приехал в девяностые из Абхазии, когда там разгорелась война («Мы думали, это ненадолго, а оказалось — навсегда»). «Я отвернусь, поворачиваюсь: авокадо лежит, — рассказывает соседка Зураба по рынку. — Сам, говорит, не знаю, кто тебе его положил».
Дар базара
Антропологи разделяют рыночную экономику и экономику дара. В рыночных отношениях участников сделок ничего не связывает. Экономика дара функционирует противоположным образом. Подарки близким или знакомым, деньги в долг, взаимные услуги, помощь в беде — все это экономика дара, за которой стоят отношения между людьми разной степени близости.
Дар вовсе не безвозмездный, как может показаться на первый взгляд. Есть три обязательства: обязанность дарить, обязанность принимать дар и обязанность отдариваться (но не сразу, а спустя какое-то время, иначе смысл дара исчезнет).
С экономикой дара связаны многие прекрасные вещи в мире: семейные и дружеские отношения, солидарность между людьми. Часто это бывает в маленьких сообществах, таких как церковный приход или небольшая деревушка. Дар участвует в разрешении конфликтов (не зря важной частью дипломатии является церемониальный обмен подарками). Дар отражает намерение к построению отношений, становится их фундаментом.
В таких местах, как Преображенский рынок, рыночная экономика и экономика дара тесно переплетены. Как бы маркетологи торговых сетей нас ни убеждали, что это «вареники как у бабушки» и что «мы заботимся о своих покупателях», мы знаем, что между нами и продавцом на кассе нет никаких отношений. Другое дело — базар. Антрополог Клиффорд Гирц в шестидесятых понял, что на огромных хаотичных базарах уровень неопределенности в сделках как для продавца, так и для покупателя настолько велик, что обе стороны зависят друг от друга и склонны строить долгосрочные взаимные отношения. Так в рыночные отношения на базарах проникают элементы экономики дара: покупатель и продавец привязаны друг к другу и берут на себя моральные обязательства взаимности и «верности».
Гирц считал, что так может быть только на восточных базарах, но оказалось, что все подобные места устроены более-менее одинаково. На рынках Лондона, Парижа, Барселоны, восточных базарах Ирана и Афганистана люди приходят и рассказывают торговцам свои истории, показывают фотографии семьи, жалуются на жизнь и радуются мелочам. И Преображенский рынок не исключение.
В кругу своих
Через пару недель работы на рынке я стала замечать, что не только я наблюдаю за окружающими, но и за мной наблюдают. В какой-то момент начинаешь циркулировать в этом сообществе, в обрывках чужих фраз и оценок: «Зачем сапоги носишь? Дождь давно прошел! Ноги испортишь», «А чего без кофты в такой холод?» Продавцы часто обращались ко мне абсолютно неожиданно, без повода, но с такой личной интонацией, будто мы давно общаемся и дружим: «Азиза хвалит тебя дома. Говорит, что хорошо девочка работает», «Я вижу, что ты очень стараешься хоть какую-то копейку получить. Пусть у тебя все получается». То и дело спрашивают: «Как дела, солнышко?»
«Нравишься ты мне, на дочку мою похожа», — говорит мне продавец из Азербайджана и показывает фото дочки — совершенно восточной внешности. На мой удивленный взгляд поясняет: «Такая же худенькая и в очках».
Мне начали помогать. Подначивали соседей покупать у меня пирожки. Азиза, продавщица чая и кофе, как только видела меня в переходах рынка, кричала: «Пирожки кому? Берите у Олеси пирожки!» Стали давать продукты домой. Я каждый день уносила сумки, не успевая все съедать, но отказаться было невозможно. Продавщицы делали скидки, если я все-таки что-то покупала, мужчины могли вообще не брать денег. Отдавали одежду: «Подойдешь вечером? У меня на тебя джинсы есть». «Куколка, пойди сюда! — Хозяйка магазина одежды достает два пальто: бордовое кашемировое и легкий хлопковый тренч. — Невестки моей. Она такая же, как ты. Заберешь?» А уже на выходе, снабдив меня пакетами с пальто, спрашивает: «Какой у тебя размер ноги?»
Солидарность и конкуренция
Все эти годы меня поражало, с какой щедростью люди с Преображенки выказывают свою симпатию, как быстро ты становишься своим. Миф о базарной торговле рисует сварливых, завистливых людей, не доверяющих друг другу. Но оказалось, что солидарность — важная часть базарной торговли, и формируется она через взаимные ожидания даров, бартера и услуг. Так, на рынке принято продавать за соседа, если тот отошел. Это негласное правило, об этом не просят специально, но оно всегда работает. Я постоянно наблюдала подобные сцены: продавщица отошла, к ее прилавку приблизились покупатели — и сразу два ее соседа ринулись туда, побросав свои места: «Что вам, какие помидоры? Она сейчас вернется, замуж пошла выходить, делов на пару минут!»
Дружат по регионам, по интересам, по родству, по соседству за прилавками. К одному такому союзу я прибилась. Для веселого, общительного и напористого Валеры базар — место, где он может быть собой: балагуром, который считает своим долгом веселить людей и флиртовать с девушками. Рядом стоит Тоня, женщина 60 лет. Тридцать из них она провела здесь, на Преображенском рынке. Как-то я спросила, что изменилось на рынке за последние 30 лет, и она ответила: «Я постарела».
Тоня ушла в декрет в девяностых и вышла из него в уже обанкротившееся предприятие. Соображать с маленьким ребенком пришлось быстро. На небольшие накопления они с мужем купили машину, стали выращивать огурцы и возить их сюда, на Преображенку. Тоня знает здесь всех, помнит все биографии. «Знаешь, вот этот забор я больше 20 лет вижу почти каждый день, — говорит она. — За день дай бог успеть в туалет сходить, галопом по Европам, и все 14 часов на ногах. Я только в воскресенье, когда муж приезжает, пройдусь, посмотрю тряпки там какие на рынке». Она очень эмоциональна и тяжело переживает любые неудачи, что дает поводы для подколов со стороны Валеры и Дани, другого соседа — молодого парня лет тридцати пяти, к которому, по всеобщему мнению, «ходят все молодые».
Середина недели. Рынок сонный. Между делом Даня напевает песенку «Тонечка, Тонечка». Валера помогает Тоне разгрузить товар. Спрашиваю, как давно они знакомы.
— Мы 20 с лишним лет дружим, — хвалится Валера. — Мы и зимой дружим, семьями дружим, хотя живем в разных областях. По скайпу раз — «Есть что выпить?» Взяли, стопочки налили: будь здоров! Хрясь-хрясь. «Все, хорош, ты мне надоел. Пойду я спать»…
— Есть и плюсы! [По скайпу] не подерутся, — замечает Даня.
— Балаболы, — смеется Тоня.
Ближе к вечеру становится понятно, что день у Тони не задался. За несколько часов, пока у Дани не кончалась очередь, к Тоне никто не подошел. Она сидит мрачнее тучи. Даня начинает ее веселить:
— Тоня, муж приехал, ты его в щечку хоть поцелуй. А ты недовольная.
— Отстань, — бросает Тоня, — видишь, моих вообще нет. Все старые, которым больше 40 лет, они все были моими покупателями.
Я пытаюсь утешить Тоню. Она объясняет мне самую тяжелую часть рыночной торговли — потерю покупателей — «завистью человеческой»:
«Я раньше только огурцы и кабачки возила, помидорами не торговала, и она [покупательница] там [в другом месте] пойдет помидоры брать, а ей наговорят про меня: мол, у меня огурцы плохие. Многих я сама отправила к другим по своей наивности. Понимаешь, между собой все равно мы все конкуренты. Хотя и дружим, и одной семьей. И можно довериться, можно поговорить. Дружки вот мои и поговорят, и успокоят, и огурцы мои продадут».
Тоня проговаривает важный на рынке способ переживать конкуренцию. Она намеренно избегает конфликта с коллегами, даже теряя своих покупателей. Конкуренты на рынке все, но потеря поддержки — гораздо хуже. Поэтому конкуренцию вытесняют, романтизируя своих и демонизируя чужаков. Последние — все те, с кем нет контакта и минимального знакомства, подальше от собственных прилавков, где-то на периферии рынка.
Конфликты. «Я тебе всех клиентов отправлю»
Разгоряченная Азиза, разносчица чая, кричит: «Волчица! Волчица!» — машет руками и показывает, как толкает тележку. Только что разыгралась очередная ссора с ее напарницей Аидой из-за того, что та перехватила ее покупателей. Продавщица из-за соседнего прилавка наблюдает за ними с привычным недоумением:
«На такую [их] “торговлю” мне уже терпения не хватает. Видишь, как ругаются? Так же и у нас было: я тоже когда-то чай разносила. Каждый день ругань. Нас человек двенадцать торговало чаем, а их три сейчас. И все равно поделить [клиентов] не могут. Постоянно “Ты продала больше, ты продала 10 [кружек], а я пять!”, “Ты продала моему!” А покупатель что? Он кого видит, у того и берет».
Через несколько минут Азиза затихает и уходит, а через час я вижу их с Аидой обедающими вместе. Они торгуют уже лет тридцать, ругаются практически каждый день, но приходят рано утром вдвоем, вместе заканчивают работу, вместе обедают. И хотя ссоры их всегда экспрессивны, они никогда не ведут к разрыву отношений.
Вопреки стереотипам о «базарных бабках», на Преображенском рынке не любят конфликтов. Они вспыхивают, но быстро гаснут, и поводов для них немного. Чуть ли не самый значимый повод — если каким-то образом оказывается закрыта витрина продавца, кто-то завалил проход ящиками, встал и не отходит, поставил машину и загораживает вид. Продавцов волнует не столько конкуренция, сколько доступ к покупателям, собственная видимость в этом пространстве.
Две продавщицы торгуют друг напротив друга. Одна выставила в узкий проход ящики и не убирает их. Завязывается перепалка. Женщины начинают огрызаться друг на друга, конфликт нарастает, но в какой-то момент накал эмоций вдруг резко снижается.
— Ты же моя куколка, я тебе клиентов всех отправлю, — говорит продавщица, убирая свои коробки из прохода.
— Ты же моя зая, лучшая соседка! — откликается вторая.
У такой дипломатии больше практического смысла, но есть и еще один слой. Конфликты нарушают чувство общности на рынке. Как-то раз на меня начала кричать одна продавщица, ее сосед тут же вступился: «Ты чего ее обижаешь? Человек себе на хлеб зарабатывает. Не видишь, что ли, как она бегает тут, ноги трет?» Женщина стушевалась и смягчилась: «Да мы тут все в одном положении».
День рождения
Покупательница пришла за огурцами и будто невзначай начала выспрашивать: «Тоня, у тебя же уже прошло день рождения, помню, что в августе, не? Через неделю? А, я думала, уже прошло». Стесняясь и суетясь, женщина вытаскивает пачку «Чокопая» и вручает Тоне. Удивленная Тоня благодарит и оборачивается ко мне: «Знаешь, ко дню рождения сколько будет подарков? Приходят с конфетами, цветами, в прошлом году мужчина полотенце банное дарил. Откуда знают? Мы же здесь празднуем, они видят, мы их угощаем. Так и узнают».
И вот в день рождения у Тони действительно на прилавке подарки: банка щучьей икры, банка домашних грибов, цветы. Она старается закончить торговлю пораньше, чтобы накрыть стол. Подходит продавщица тетя Варя, обнимает Тоню, желает ей, чтобы она себя больше жалела. Тоня кивает: «Вот я дура, надо было пораньше себя жалеть. А я только к старости это поняла».
К вечеру расчистили прилавок. Застелили газетами, выложили огромную кастрюлю мяса и картошки (картошку варили на газовой походной горелке, мясо пожарили в кафе — в подарок), поставили нарезки из овощей, колбас, сыров и зелени. Домашняя малосольная рыба, домашний самогон дяди Вити и домашнее вино Валериной тещи, фрукты, арбуз, дыня… Тоня волнуется, суетится, просит всех накладывать. Я впервые вижу всю их компанию вместе: десяток человек с разных участков рынка.
Тост начинает Зураб.
— Уважаемые гости столицы!..
— Я тебе скажу, Тонь, сколько лет мы с тобой на рынке, правда. Ты хороший, совершенный человечек. Рынок — это наша семья, вторая большая дружная семья. Всегда спокойная, рассудительная. Молодец, Тонь, — продолжает Люда, подруга Тони.
Гости подхватывают:
— Мы, когда приехали сюда 10 лет назад, как она за нас переживала! Пройдет, вот так посмотрит. И покупателей своих к нам [отправляет], говорит: «Картошка вон тамбовская».
— Она одна из первых вас [новых продавцов] приняла, честно говоря.
— Мы тебя очень любим, очень ценим!
— Вот к Ваньке, к Даньке, к Люде я могу обратиться, и мне никто никогда в помощи не откажет. Валера — друг мой хороший вообще, самый хороший, — отвечает Тоня.
— Да ты ко всем тут можешь обратиться.
Звонит Даниил по ватсапу. Он где-то на рыбалке с детьми. Тоня берет трубку. Все наперебой начинают говорить с ним: кричат, что целый день его вспоминали, шутят — мол, его покупатели ушли голодными, «торговли нет, а он дома сидит».
В прошлом году у Дани внезапно умерла молодая жена. Я помню этот день. Продавцы рядом с Даниным прилавком изменились в лице. Сам он быстро собрал свой товар и уехал. Все перешептывались, но торговля взяла свое и поглотила эти переживания. Даня вернулся через месяц. Такой же проворный, веселый с покупателями. На вопросы отвечал коротко: «Все нормально». Рассказывал смешные истории про детей и рыбалку. Никогда не говорил о своей потере, и никто не решался спросить его об этом. Только однажды он пробормотал про себя: «Мне больше никто не нужен», отвечая на реплики насчет невесты (я стояла рядом). Здесь, на рынке, любая девушка рядом с мужчиной воспринимается только так. В отличие от своего соседа Валеры, Даня не флиртовал с девушками и вообще держал дистанцию — редкое качество для этих мест. Он был гордым и не принимал помощь или сочувствие от чужих людей. Как-то покупательница принесла игрушки и хотела отдать ему: «Возьми своим». Даня отказался. Хотя многие здесь и отдают, и берут вещи.
Даню боятся смутить и берегут его достоинство. Но вся его компания как будто удвоила свою любовь и внимание к нему. То они пытаются найти ему невесту, то приходят к выводу, что «никто не заменит» умершую жену, то ревностно говорят, что такому, как Данька, ровню не найти. В какой-то момент кажется, что день рождения не у Тони, а у Дани. Сама Тоня говорит: «Он уже ничего. Я думала, хуже будет. Я с ним беседую. Все помогают. Я его и раньше очень любила, а сейчас так вообще — он мне как сын родной».
После небольшого застолья, разговоров и тостов собравшиеся внезапно заводят частушки. Люда начинает первой. Обычно уставшая, в заботах, почти в образе «бабушки», она молодеет лет на двадцать. Ее лицо, движения и голос преображаются:
Эх, чух-чухо-чу,
Ты не хоче, я хочу!
Подойди ко мне поближе:
Я пониже ухвачу!
«Ты думаешь, на рынке нищие стоят?»
Спрашиваю у Дани, почему он решил торговать на рынке.
«Да хрен его знает. А чем еще [заниматься]? Ума не хватило дальше идти. Совета не хватило, никто не дал. За уши никто не дергал, не сказал: “П****й учись, потому что надо”».
У базарной торговли до сих пор низкий социальный статус. Многие не без оснований считают торговлю единственной возможностью заработать, если у тебя нет высшего образования. «Работа для безграмотных» — так продавцы говорят о себе сами. Те, у кого есть высшее образование и кто был вынужден заняться торговлей, долгое время стыдились своей работы. Продавец Азад говорил мне, что несколько лет скрывал от жены, что торгует на рынке. Все без исключения стараются дать своим детям высшее образование, у многих продавцов дети и внуки— первые в роду, кто его получил. И продавцы ими очень гордятся.
То, что продавцы никакие не «простачки», я поняла не сразу. Это обаяние прибеднения, прижимистость, «свои люди — сочтемся», «мы тут все случайно и вынужденно». Но, чуть подружившись с ними, послушав, как они ведут свои дела, я увидела людей, у которых в голове постоянно идет мониторинг рыночной ситуации, принятие сотни решений и сложного регулирования отношений между поставщиками, покупателями и друг другом. В этой своей ипостаси они больше напоминают фондовых брокеров, только монитор с сотнями непонятных цифр скрыт от глаз.
«Ситуация меняется каждый час. Дождь херачит, правильно? Огурец на рынке закончился. Если ты это видишь, понимаешь рынок, по-любому ты не будешь торговать так же. Ты поднимаешь цену. То же самое, если завал. Тебе нет смысла держать ее [цену], правильно? Ты все время мониторишь рынок».
Ностальгия на рынке — не только тоска по былым доходам, но и маркетинговый анализ. Эти «простачки» чутко улавливают потребительский спрос и на-гора выдают отчеты, которые ожидаешь увидеть в корпорациях, а не здесь, у прилавка. Торговые сети, доставка, новые потребительские сценарии — все это кардинально изменило торговлю на рынке, и продавцы перестроились. Глупо считать их неконкурентоспособными.
«Раньше люди ели укроп, петрушку, лук и у тебя очередь стояла. Потом немножко, год за годом, начались вот эти мяты-херяты, базилик, рукола — вся херня! И он [покупатель] хочет взять все сразу, во-первых. Во-вторых, нужен товар всегда свежий. Если ты привезешь товар на три дня, ты первый день будешь торговать, а второй день и третий ты уже будешь курить. На третий все просто выкинешь. И человек не готов вчерашний товар покупать даже за полцены. Он лучше возьмет завтра у тебя в два раза дороже. Но хорошее».
Все это, конечно, опыт людей, которые не читали книжек по продажам. Бывшие водители колхозов, инженеры или только окончившие школу смогли освоить рыночную стихию и научиться управлять. Даня, до этого иронично говоривший о том, что ему «хватило мозгов только на торговлю», добавляет:
«От тебя все зависит, либо ты заработаешь, либо ты про***шься. Ты можешь думать, что это легко. Взял товар, продал. Но ты и товар не сможешь взять хороший, если не знаешь, как разговаривать, как себя вести. Нужно быть честным, но и немножко дерзким. Если будешь сопли жевать, у тебя ничего не получится. Ты что думаешь, на рынке нищие стоят? Здесь умным надо быть, здесь глупых людей не бывает».
Юродивые
Есть на Преображенке и свои юродивые. Ходят старики с вестью о конце света, шатаются бродяги и бездомные. Самыми запоминающимися были Катя и Андрей — местные алкаши, просившие милостыню у стен монастыря. На рынке они по мелочи помогали продавцам — принести воды, подправить стенд за небольшую плату, а то и вовсе за еду. Сначала я познакомилась с Катей. На вид ей лет тридцать пять. Опухшее, испещренное рыхлыми впадинами лицо, веснушки и очень короткие, будто из-под бритвы, светло-рыжие волосы. Половины зубов нет. При этом одета она была хиппово: длинная юбка, кеды, этнические украшения. Гладила кошку: «Мы ее называем директором рынка. Ее тут все любят и кормят».
Я почему-то сразу спросила про прическу. Катя ответила: «Раньше длинные были, но когда мама умерла, я волосы вырывала — разодрала кожу. Муж побрил налысо, уже отрастают». Голос у нее оказался нежным и обволакивающим, как у какой-нибудь соул-певицы, и совершенно не вязался с судьбой хозяйки. Наш разговор прервался: Катю довольно грубо позвал мужчина и сунул пакет с булками. Его звали Андрей. Худощавый, подпитый, с резкими манерами и зычным голосом. Потом я часто наблюдала за ними. Они были как Бонни и Клайд и вели себя как на сцене, разыгрывая роли Мужчины и Женщины. Грубый Андрей покрикивал на Катю, театрально злился на нее, а она таким же карикатурным тоном успокаивала его.
— Андрюшенька, умоляю: сходи к врачу, — ворковала Катя.
— Да иди ты в зад! Куда я пойду? Идти надо трезвым, а я уже пьяный, — горячился Андрей.
На рынке к ним относились по-разному: от жалости до презрения. Впрочем, это касалось всех подобных бедолаг. Но все же жалости было больше. К тому же Катя и Андрей не нарушали правил и помогали продавцам.
«Вы мои красивые и самые любимые», — провожает Катю и Андрея продавщица Наташа.
Я спрашиваю у Наташи: «Они бездомные?» — «Не, у них квартира есть, но они пьют. Боюсь, что пропьют эту квартиру. Катя моего года рождения, 1983-го. Раньше у нее мама была лежачая — умерла. Она их сдерживала, а сейчас и смысла нет. Но знаешь, они не наглые. Всегда спрашивают, когда хотят чего-то взять».
«У кого мама умерла, у кого папа: переживали вместе»
Важное отличие базара от рыночной торговли — сильная персонификация. Отношения с покупателями становятся личными отношениями. Свои покупатели (помимо выгоды) приносят продавцам чувство контроля над жизнью, поэтому продавцы включаются в жизнь покупателей так интенсивно, насколько это позволяет время и пространство рынка. Это заметно по тому, как они говорят о покупателях — с личной интонацией, вспоминая и замечая множество деталей из их жизни.
«Смотрю, у нее колечко. Не стала ничего говорить. Она давно ходит сюда. В прошлый раз кольца не было».
«[Ко мне за товаром] девчонка ходит лет двадцать. Раньше с мамой всегда ходила. А тут приходит недели три назад, с пацаном. Смеются, обжимаются. И она говорит: “Ты только маме ничего не говори”».
«Многие приходят ко мне беременные. Я им огурчик даю: “Малышу”. Они смеются. А раз одна [беременная] пришла, моя рука им два огурца дала. Я сам удивился. Я говорю: “Почему-то всегда по огурцу давал, а вам вот два”. Она говорит, что у нее двойня. Я говорю: “Е-мое, рука сама давала!” У меня аж мурашки пошли».
«Мужчина один ходит ко мне много лет ровно в восемь утра летом брать огурцы на засолку. Время можно сверять по его приходу. А в этом году жена у него умерла, и он не берет солить, только покушать берет. Я даже боюсь ему что-то сказать. Боюсь его расстроить».
Ко всем покупателям на Преображенке обращаются одинаково ласково. Коммуникация на рынке — отдельный жанр, где продавцы за несколько минут успевают выстроить или подчеркнуть доверительный контакт с покупателем или их историю отношений, если она есть, увеличить объем сделки, создать ситуацию для будущей сделки, оправдать цену и много чего еще. В этих небольших разговорах они шутят, спорят, поддерживают — словом, создают уникальную атмосферу рынка.
— Вы сегодня без шляпы. Думали, я вас не узнаю, — говорит продавец шутливым тоном.
— Пару огурцов, пожалуйста, — чуть смущенно просит женщина.
— Раньше брали по два-три килограмма. Видите, шляпу сняли — и уже все.
* * *
«Ну давайте говорить правду, для этого времени — бомбические. Чистый, красивый помидор, осенний. Они полежат у вас. Если не полежат, деньги верну, договорились? Вы знаете меня, я знаю вас. Все честно, все справедливо, правильно. А если хотите сладкие помидоры, то они уже по 800 рублей. Если 600 похожие — это обман. Я проверял. Потому что в закупке они 600».
* * *
— Если хочу [огурцы] посолонее, то соли чуть добавлю, да?
— Да не надо, они постоят.
В разговор вступает Валера:
— Водки лучше добавь.
— Водки?
— Водки вовнутрь.
Самые опытные покупатели, освоившиеся не столько в товаре, сколько в искусстве базарной коммуникации, могут даже выступать наравне с продавцами, создавая близкую дистанцию и карнавальную атмосферу.
Женщина лет шестидесяти подходит к продавцу. Спрашивает фамильярно:
— Яйца?
— Нету.
— Ну а куда дел-то?
Продавцы никогда не признаются, что эти разговоры коммерчески выгодны (это нарушение экономики дара), они сами верят, что выслушать покупателя — их моральный долг, как перед родными.
«Мы знаем друг друга много лет. У кого мама умерла, у кого папа умер, переживали вместе. Сейчас уже ихние внуки ходят ко мне, племянники. Они мне подскажут что где. Ну как члены семьи. Когда у меня колени болели, покупатель мне клинику хорошую посоветовал. Человек приехал с рыбалки, у него там балык — угостил. Кто-то приехал из-за границы, маску карнавальную притащил. У меня уже холодильник весь облеплен магнитиками: покупатели дарят».
«Вот у меня уже голова от них болит. Грузят, грузят, очень тяжело. У кого сегодня какой стул, простите, у бабульки. Кто с собачкой сегодня погулял. Сегодня вот пришли и сказали: собака разродилась, три щенка. Я это все знаю. Я о своей сестре столько не знаю, сколько о покупателях… но хорошие, плохие, нравится мне, может быть, не нравится, но людей я ценю, понимаешь, я всегда уважительно к ним отношусь. Надо мне это, не надо — это уже другой вопрос, ты всегда должна сопереживать».
«Я даже знаю, у кого когда день рождения, у кого какие проблемы, кто когда болеет. Если нет кого — мы сразу звоним. Вот сегодня [покупатель] Саша не пришел, хотя должен к 12 прийти, мы звоним: “Саш, ты где?” — “А я упал, колено болит”. Если кто-то болеет, мы даже [деньгами] можем помочь».
«Так хорошо улыбается»
Чтобы посмотреть на рынок глазами покупателей, я попросила их взять меня с собой, когда те идут за покупками. Оказалось, именно отношения с продавцами формируют маршруты покупателей по рынку: движение происходит от одного своего продавца к другому своему продавцу. Таких маршрутов бесконечно много. Вот один из них.
У входа на Преображенку ко мне подходит невысокий мужчина по имени Сергей. Прямая спина — редкость для пожилых людей; возраст выдает едва уловимый, но все же шаркающий шаг. И прозрачные глаза. Сергею 84 года. Меня познакомила с ним его дочь: «Поговорите с отцом. Он постоянно на рынок ходит, его там опекают. [Он] старый уже и слепой».
— Я в основном покупаю все на рынке, — говорит Сергей. — У меня глаукома, поэтому, когда я прихожу в магазин, я не вижу там цены. Я сюда хожу уже много лет, меня здесь продавцы знают, они знают, что мне нужно.
Я прошу показать, как Сергей делает покупки.
— Вот с Ирой четыре года назад познакомился. Она сама из Тамбовской области, у них небольшое хозяйство. Я пришел однажды к прилавку, где покупал зелень, а там никого не было, обернулся и смотрю: стоит девушка. И улыбается, так хорошо улыбается! Ну и говорит: «Иди к нам». И она так хорошо все сделала. Я попросил петрушку, укроп, кинзу, а она мне сделала как букетик и преподнесла. С тех пор я так и хожу [к ней]. Она за это время успела родить второго ребенка…
— Здрасьте, дядь Сереж!
— Здравствуй, Иришка. Вот показываю свою любимую женщину на рынке.
— Ой-ой-ой! — Ира выходит из-за прилавка и обнимает его. — Смотрите, как краснеет.
— Не мерзнете, Ириш?
— Нет-нет. Я сегодня тепло оделась.
— Олеся, посмотрите, какая светлая личность, — обращается ко мне Сергей.
— Деревенская, — смеется Ира.
— И улыбается. Я почему подошел? Из-за улыбки. Ириш, мы пошли дальше по рынку, пока!.. А вот здесь Володя, яблоками торгует. Он тоже из тамбовских… Вот здесь стояла Алла, молдаванка, домой уехала. Вот здесь беру творог у милых женщин. Мясо беру в павильоне: дорого, но я не нуждаюсь. Пойдемте, я еще одну свою любимую женщину покажу. Она в зоомагазине работает…
Пока мы идем, Сергей со всеми здоровается и перекидывается несколькими фразами. Видно, что он знает этих продавцов и что происходит в их жизни. Рассказывает, что впервые попал на этот рынок еще ребенком, вспоминает, как менялся рынок. Он настолько обжил это хаотичное пространство, что даже плохое зрение и некоторые трудности при ходьбе не мешают ему чувствовать себя уверенно. Рынок — единственное место, где у него есть спонтанная, естественная социальная жизнь вне круга родственников.
После рынка мы еще четыре часа разговариваем у Сергея дома. Оказывается, он много лет занимал крупный пост в московском метро. Легкий на подъем и общительный, его всегда окружало большое количество людей. Ремонт в его квартире и на даче делали всем миром: приезжали друзья, коллеги, знакомые, пели под гитару. А 11 лет назад умерла его жена. За это время Сергей похоронил всех своих друзей. Дочь приходит к нему каждый день, и пенсия хорошая, но все это не спасает от одиночества: «Днем еще нормально, я делаю зарядку, слушаю радио, читаю книги. Очень тяжело по вечерам».
Помощь и сострадание
Дар, который пронизывает все отношения на Преображенском рынке, делает этот мир внимательнее, сострадательнее и человечнее. Базар интуитивно понятен, но именно приближение к нему позволяет увидеть, сколько усилий люди тратят, чтобы поддерживать этот мир.
К Зоару, который торгует специями, подходит женщина лет шестидесяти. Почти вся одежда на ней вязаная: юбка, кофта, шапка, рюкзак. После обмена приветствиями женщина протягивает Зоару вязаную тюбетейку с желтыми и черными полосками.
— Неплохая, неплохая, — бормочет он. — Не очень понимаю, подходит мне или нет. А сколько стоит?
— Это подарок вам. Я связала, специально ездила шерсть покупать.
Зоар поражен. Мужчинам на рынке реже дарят подарки, в основном их получают женщины. Он сразу начинает суетиться:
— Давайте я вам специй насыплю, давайте лимонного перца? Он очень хорош для рыбы.
Я спрашиваю женщину, почему она решила сделать Зоару подарок.
— В прошлый раз, когда мы с Зоаром разговаривали, речь зашла о тюбетейке. Никак он найти подходящую не может. Вот я и решила связать. Вязание — мое хобби. А так я учительница английского.
* * *
На рынок заходят двое, мужчина и женщина. Обе незрячие, движения деревянные, спины неестественно прямые. Мужчина достает из чехла гитару. Пара начинает пронзительно петь:
В инее провода,
В сумерках города.
Вот и взошла звезда,
Чтобы светить всегда…
Закончив пение, девушка медленно нагибается и ощупывает мелочь в чехле от гитары. Прощупывая карман штанов, достает пакет и высыпает туда мелочь, несгибающимися руками прижимает пакет к себе. Накрапывает дождь. К паре подходит продавщица:
«Ребят, дождь идет. Вы не стойте под дождем. Мне жалко вас, тем более с гитарой. У меня муж и сын играют на гитаре, я знаю, что ей под дождем быть нельзя. Идите, идите за мой тент».
* * *
Магазин промтоваров. Мужчина с дочерью лет десяти и дедушка лет восьмидесяти. У деда потрясенный вид. Рядом с ним стоит новая сумка-тележка и несколько пакетов, набитых продуктами. Выясняется, что сумку-тележку только что купил ему в подарок вот этот, совершенно незнакомый мужчина с дочерью, увидев, как дед «загибается» с пакетами. Дед не может этого осознать, пытается выяснить у мужчины, почему он так поступает.
«Вы примите просто: мы сами не знаем, какими будем в вашем возрасте», — отвечает тот.
Дедушка начинает расспрашивать мужчину и дочь об их жизни. Узнает, что оба они из Дагестана, но давно живут в Москве. Девочка ходит в художественную школу. Дедушка еще больше удивляется: он и сам художник. Приглашает их в свою мастерскую, обещает подарить альбом рисунков. Они обмениваются телефонами. Наконец мужчина с дочерью уходят. Дедушка оборачивается к продавщице и говорит:
— И все же почему они так поступили?
— Вы не переживайте, им все зачтется и здесь, и на том свете. Их обязательно отблагодарят. Вот такие истории воодушевляют, а бывает, покупатели кричат мне: «Уезжайте отсюда, вы тут незаконно». А я все налоги плачу, я полноценный гражданин.
Чужие среди своих
Часто на роль чужаков здесь назначают «нерусских». Это произносят шепотом и с досадой. На рынке их винят в том, что они «демпингуют» и отбивают покупателей, и в том, что «у них все схвачено». «Нерусские» обладают противоречивыми качествами. С одной стороны, их считают преуспевающими в торговле и в делах, смекалистыми и хитрыми людьми, с другой — бесправными, согласными на любые работы. Если на рынке нужно подчеркнуть невыгодное место или невысокую зарплату, говорят: «Там только “нерусские” соглашаются работать».
Магазин Ларисы стоит в неудобном месте, лишая ее потока покупателей. Большую часть дня ей приходится с грустью наблюдать людей с полными сумками в руках. Каждый раз она жалуется мне на отсутствие покупателей и делится планами прикрыть свою лавочку. Это поразительное свойство пространства: отойдешь на несколько метров — и сразу может быть совершенно другая ситуация с продажами. Но Лариса трактует отсутствие продаж по-другому: люди к ней не доходят, потому что берут у демпингующих «нерусских».
«Я вот смотрю, они все жалуются с фруктами и овощами — “торговли нет, торговли нет”, а фуры каждый день ходят, фурами скупают. Нет у них торговли, называется!».
Преображенский рынок — отражение рухнувшего Советского Союза. Многие здешние «нерусские» бежали от войн и разрухи из своих только что получивших независимость стран еще в девяностые годы. Они разделяют опыт всех постсоветских людей и торговать начали по тому же типичному сценарию, что и «русские»: не найдя другого способа кормить семью. «Мы, когда сюда ехали, думали, что мы такие же, а нам здесь сказали, что мы другие», — не раз слышала я. Отрицание общего исторического и культурного опыта для многих «нерусских» стало самым болезненным моментом в России в общей атмосфере неприятия.
Как-то, пробегая по торговым рядам, я заметила такую сцену: пожилой мужчина, беззубый, в светлом брючном костюме, с улыбкой говорил продавцам из Азербайджана: «Торгуйте, пока новый президент не появился и не выгнал вас. Вы у русских места забираете». Те начали спорить: «Дед, 60 тысяч аренда, приходи торгуй!» Мужчина не унимался, начал припоминать Сталина. Торговцы парировали: «Да без нерусских Москва в говне захлебнется, кто тут будет работать на грязных работах?» Когда мужчина ушел, один из продавцов обернулся ко мне и с обидой в голосе сказал: «Мой дед умер за эту страну: четверых детей оставил, пошел на фронт и умер за нее. До сих пор могилу найти не можем».
Тем не менее на рынке миры «русских» и «нерусских» пересекаются. В основе этих отношений тоже лежит экономика дара. Обе стороны опираются на нее даже не как на материальный ресурс, а как на моральную картину мира, в которой возможны сотрудничество и солидарность. Все это часто принимает парадоксальную форму. Например, продавщица говорит: «Нерусским легче, там [у поставщиков] у них свои, они там друг с другом шиш-мыш, им и дешевле, и лучше продадут». Потом выясняется, что и ее поставщики «нерусские», но продавщица доверяет им и опирается на них в непредсказуемом мире торговли: «Они там, на базе, всех знают, им плохого не подсунут. Они мне плохого не продадут, у нас ни скандала, ни ругани. На них можно положиться».
Или фермер дядя Витя — он с недовольством говорит об «этих нерусских» и в то же время с детским любопытством вспоминает о дружбе с таджикской семьей: «Мы помогали друг другу. Они деньги у меня оставляли дома! Боялись, что участковый придет и отнимет. Умер у них дед. Мы его хоронили. Его прямо во дворе купали [обмывали]. Женщины не должны подходить. Купают мужики. И они одевают мешок и завязывают узелок. И его кладут на восток, головой набок!»
Борьба за рынок: власти и старообрядцы
Преображенский рынок — один из 23 колхозных рынков Москвы, созданных для сбыта сельхозизлишков. У этих рынков всегда было особое положение. В Советском Союзе там можно было купить то, чего не достанешь в магазинах. В девяностые и двухтысячные рынки пережили второе рождение, многократно увеличив объемы сбыта. Все они находились в собственности Москвы.
Все изменилось с приходом мэра Сергея Собянина и его команды, пожелавших, чтобы Москва избавилась от лужковского наследия и превратилась в европейскую столицу, ориентированную на туристов и средний класс. В это же время Москва переживала бум интереса к урбанистике и городским преобразованиям. Уникальный момент, когда власть, крупный бизнес и средний класс ненадолго стали союзниками, и наивное время, когда люди верили, что, если они поставят лавочки и положат плитку, общество поменяется.
Вещевые рынки стали массово сносить, а вот с колхозными так было поступить нельзя: они до сих пор связывают деревню и город и, по данным Минпромторга РФ, остаются важнейшим каналом сбыта для мелких сельхозпроизводителей. В 2011 году Собянин даже говорил, что обязательно «должны остаться сельхозрынки… их надо привести в порядок, благоустроить и навести чистоту». Поэтому сельхозрынки не сносили, а реконструировали, приватизировали и превращали в модные места с фудкортами и высокими — даже по меркам среднего класса — ценами. Все — кроме Преображенского. Удивительным образом на его сохранение повлияла местная старообрядческая община.
До революции 1917 года Преображенское село было всероссийским религиозным центром старообрядцев-беспоповцев. Они построили здесь фактически свой городок — с больницей, школой, кладбищем, богадельными домами, издательством и так далее. После революции все это национализировали, а в 1932 году на территории женского двора богадельного дома устроили Преображенский колхозный рынок.
В девяностые в России начался процесс возвращения религиозной собственности. Власти воспринимали его с неохотой и поступили хитро: церковное имущество не возвращалось в собственность, а передавалось в безвозмездное бессрочное пользование, вроде как прописка в чужой квартире. Таким образом в 1993 году Москва передала общине в бессрочное пользование ансамбль Преображенского старообрядческого монастыря — территорию в восемь гектаров, включающую три гектара Преображенского рынка. Несколько лет старообрядцы реставрировали храм и постройки. Только рынок оставался вне их контроля.
Дело в том, что у Преображенского рынка юридически свой земельный участок, и его границы накладываются на границы монастыря. Городские власти в девяностые годы, особо не заморачиваясь, создали два юридических документа на одном физическом объекте. Старообрядцы и администрация рынка получили во владение «коммунальную квартиру», где им приходится уживаться друг с другом, преследуя противоположные цели. Вот уже больше 20 лет обе стороны судятся за право полного владения участком, периодически то проигрывая, то выигрывая процессы.
Здания монастыря, в свою очередь, относили то к региональной, то к федеральной собственности, а в 2011 году исключили территорию Преображенского рынка из границ памятника культуры. Старообрядцы обращались в департамент культурного наследия Москвы и получили ответ: «На не вошедшей в границы ансамбля территории расположен любимый москвичами Преображенский рынок». Старообрядцы совершенно не рады рынку, в их мечтах на этом месте должен оставаться монастырский двор, но благодаря им парадоксальным образом Преображенский рынок так долго избегал реконструкции: судебная тяжба не давала московским властям развернуться.
Летом 2024 года депутат Мосгордумы от «Единой России» Петр Потапов рассказал, что к нему якобы обратились москвичи с просьбой о реконструкции рынка, чтобы придать ему «современный вид». Тогда же был запущен процесс ликвидации управляющей компании рынка. В октябре продавцам сообщили о его закрытии с 1 января 2025 года, но как только новости дошли до покупателей, начавших сбор подписей против реконструкции, власти быстро заявили, что рынок «просто приведут в порядок» незаметно для москвичей.
«За рынок приползут на животе»
Однажды Преображенский рынок уже спасали. В 2017 году на фоне реновации в Москве случился всплеск городского активизма. Одна из активных местных жительниц, изучая кадастровую карту, кликнула на участок Преображенского рынка и увидела, что его назначение изменили на застройку. Тогда подписи за сохранение исторического места собирали и на самом рынке — так же как и сейчас. И тогда социальная жизнь рынка со всеми его связями сыграла огромную роль. «Тут даже те, кто не мог ходить, и на инвалидных колясках, они готовы были поддержать. Эти бабушки газеты раскладывали и информацию распространяли, все они оставляли телефоны и говорили, что за рынок приползут на животе», — рассказывает активистка Екатерина, помогавшая собирать подписи в 2017 году. В результате тогда московские власти заявили об ошибке в системе.
Все эти годы судьба последнего «человеческого» рынка Москвы висит на волоске. И жители это знают, остро реагируя на слухи и любые изменения. Как это работает, я увидела, когда гуляла по рынку с местной покупательницей Светланой. Она повела меня показать свое любимое кафе:
«Они готовят замечательно. И уже знают, что я люблю люля-кебаб. И они знают, что мне его не надо солить. И манты делают, как я люблю. И бюджетно — это не в башне “Федерация” поужинать. Ну и обстановка — мы всех знаем: и хозяев, и посетителей…»
На двери кафе висела табличка «Закрыто». Светлана бросилась к соседним продавцам:
— Что случилось?
— Они закрылись.
— Почему? Что случилось? Давно?
— Ушли просто, с неделю как.
— Куда ушли? Как? Это что такое? — всполошилась женщина. — Они же сюда столько вложились: и печь, и крышу. Вот это да! Вот это да! Опять что-то начинается. Надо сообщить. Что-то начинается… — Светлана расстроена и никак не может успокоиться.
Я спрашивала у покупателей: что будет, если вдруг Преображенку действительно закроют, если рынок в нынешнем виде исчезнет? Что они чувствуют по этому поводу? Все ответы были примерно схожими:
«Горечь и разочарование. Обиду, что администрация [Москвы] не думает о людях. Это, наверно, один из самых лучших оставшихся рынков по цене и по качеству. Недаром люди из других концов Москвы едут сюда: они его знают, они его любят. Я в свое время очень любила Дорогомиловский рынок, но после реконструкции он стал недоступным. Я не знаю, где надо выращивать продукты, чтобы на них такие цены были. Естественно, я не поеду туда».
Боятся люди и потерять ту самую жизнь, которая течет на рынке каждый день.
«Я люблю этих людей, я покупаю у них раков, цветы, там кушаю шашлык, а там беру сыры, масло. Тут очень много национальностей, и все живут в мире. Тут нет проблем между азербайджанцами и армянами. Между грузинами и абхазами. Здесь все одной семьей зарабатывают деньги, чтобы выжить в этой жуткой жизни».
Автор выражает благодарность за помощь в проведении исследования фонду «Хамовники».
Все имена героев и некоторые детали их биографии изменены из соображений безопасности.