Мое добро
Мне трудно поверить, что «Таким делам» исполнилось десять лет. Коллеги смеются: «Дожили!» Но ведь и правда дожили, учитывая контекст. Сегодня я думала о том, какие подарки хотела бы получить к нашему юбилею. Ну, если помечтать? Например, чтобы к нам пришли состоятельные граждане и сказали: вот вам деньги, делайте свою важную работу. Или подарили редакции выезд в какой-нибудь санаторий, где мы «отмокали» бы от выгорания. Или появился волшебник, который разом помог всем нашим героям. А потом зашла в ванную, достала с полки жестяную баночку, открыла и вдохнула цветочно-мыльный запах... За десять лет герои моих материалов подарили мне множество подарков, которые я бережно храню и считаю бесценными. Как эту коробочку, в которую заглядываю время от времени и любуюсь содержимым. И раз уж сегодня праздник, я расскажу вам об этих подарках и тех, кто их мне подарил
Серебро Залвы
Несколько лет я ездила в командировки в Чечню и писала о женщинах, переживших насилие и находящихся в трудной жизненной ситуации. Как-то в Грозном меня привели в общежитие, в котором люди едва сводят концы с концами и годами ждут расселения в нормальное жилье. Там я познакомилась с бабушкой Залвой, которая вырастила восьмерых детей, а сейчас заботится о пятерых внуках.
Залва маленького роста, один глаз слегка прикрыт, на голове старый платочек. Простое платье, стоптанные тапки. На фоне бедного наряда на ее руке выделялось серебряное кольцо с камушками. Всю жизнь она прожила почти нищей, муж-алкоголик избивал ее до полусмерти. Есть было нечего. А то, что появлялось, она отдавала детям. Сейчас ей за семьдесят, у нее одна комната и кухня, рядом старшая дочь, три внука, две внучки. Спят на полу — просто расстилают одеяло и ложатся плотнее друг к дружке.
Судя по рассказам, в жизни Залвы ничего особенно хорошего не было. Побои, предательство, война, голод. «Я не знаю, чем вас угостить, — разводила Залва руками. — У меня есть хлеб и сметана. Попьете чаю?» Я отказывалась. Говорила: «Давайте я вас лучше обниму?» Тогда Залва раскинула руки и сильно ко мне прижалась. А потом отстранилась, сняла с пальца кольцо и протянула: «Я вам дарю».
Я почти отпрыгнула. Не могла его взять. Кажется, кроме этого кольца, у нее ничего больше и не было. Но Залва настаивала: «Пожалуйста, возьмите. Это от всей души! Будете вспоминать бабку. А я буду чувствовать это, и мне будет приятно».
Я продолжала отказываться, но Залва умоляла принять подарок. «Берите, берите, — сказала ее взрослая дочь. — Не возьмете — обидите. Она у нас такая: последний кусок хлеба отдаст — в этом ее счастье».
И вот я лечу домой с красивым колечком на пальце и думаю о ней. О том, как умудряются люди, всю жизнь видевшие только плохое, оставаться такими хорошими.
На следующий день я рассказала об этом случае в Facebook. И люди вдруг стали предлагать собрать для Залвы деньги. Я не люблю адресные сборы на личную карту, почти никогда так не делаю. Но тут оказалось просто без вариантов: карточки у бабушки Залвы не было. За день набралось девять тысяч рублей, я округлила сумму до десяти. И попросила Либкан Базаеву, руководителя чеченской организации «Женщины за развитие», передать деньги Залве. Либкан съездила в общежитие и написала мне: «Дорогая Женечка, сегодня передала Залве десять тысяч. Еще отдала им немного вещей (одежды). Передала от Вас привет. Залва была растрогана, прослезилась, бедная. Сказала, что у нее такая ситуация, ей нужны были срочно шесть тысяч рублей, не знала, откуда их взять, и вот, Женя прислала. Просила передать Вам благодарность от всей души».
Кольцо Залвы я ношу с подходящим платьем. И каждый раз ее вспоминаю.
Платок Айшат
С Айшат я познакомилась в высокогорном дагестанском селе Годобери. Мы с фотографом искали дом нашей будущей героини, а Айшат просто шла навстречу. «Пойдемте, — сказала, — ко мне. Я переоденусь и провожу вас». И мы оказались в большом незнакомом красивом доме. В холле девушка в белом платке перебирала сосновые шишки на пыльцу. Частички пыльцы стояли вокруг нее светящимся коконом.
«Это Патимат, — сказала Айшат, — дочка». Я протянула Патимат руку, она с трудом протянула свою. А потом уставилась в угол с рассеянной улыбкой.
У Патимат ДЦП. И у второй дочки Айшат, Мариам, тоже. У Патимат сложная форма ДЦП, она с трудом ходит, с трудом поправляет платок, с трудом теребит непослушными пальцами шишки. Мариам полегче — она, слегка покачиваясь, стояла у плиты и жарила чуду, которые ее мама сразу же бросилась раскатывать для нас.
На Айшат был черный платок с белым узором, черная юбка с красно-желтыми цветами. Она извинялась за то, что плохо говорит по-русски и что ее дом недостроен. Улыбалась, когда фотограф Даша спрашивала разрешения сфотографировать ее дочь. И когда раскатывала шарики теста и нарезала лук — тоже.
С медициной в селе полный швах: пока у Патимат во младенчестве обнаружили ДЦП, прошел год. Мариам повезло больше: на постановку диагноза потребовалось пять месяцев. Муж от Айшат ушел, и об этом в селе говорят шепотом. Я смотрела на красивую люстру, добротную мебель, на чистоту в комнате и розы за окном и не могла взять в толк: как она все это вывозит одна? Чему улыбается?
Поднять дом Айшат помог брат. Стройка заняла десять лет, потому что денег мало. Айшат крутится целыми днями, чтобы у них с дочками был обед. Овощи и фрукты — в огороде, травы, шишки, ягоды — в горах. Корова. Экономия на всем до копейки. Дом должен быть красивым и уютным, дом — это важно.
Она рассказала, что копит деньги, чтобы поехать с Патимат в Питер на реабилитацию. Ей вообще часто приходится мотаться с дочками по санаториям и больницам. Я не могла себе этого представить просто потому, что даже выехать отсюда в ближайший город — целое дело.
Когда мы облизали пальцы после чуду, Айшат, как и обещала, пошла нас провожать. Мы ходили от дома к дому вместе целый день. В руках Айшат держала два пакета с подарками для нас (в каждый положила баночку варенья из шишек, белое полотенце, платок и носочки). Она не давала нам их нести, сколько бы я ни упрашивала. Подниматься в гору с пакетами тяжело, ходить целый день тяжело, но Айшат улыбалась.
Такая улыбка может показаться подозрительной и искусственной. Но улыбка Айшат была настоящей. Кажется, ей действительно было в радость нас кормить, проводить с нами время, носить наши подарки, просто жить.
Варенье Айшат давно съедено, носки износились. А платок я храню и надеваю весной — он обнимает меня, как улыбка Айшат.
Янтарные бусины Нины Васильевны
К Нине Васильевне в поселок Янтарный я приехала по заданию редакции — рассказать о ее беде. А молоденькая Нина когда-то приехала «поднимать область» и 45 лет проработала на местном янтарном комбинате: делала украшения. Она уже вышла на пенсию, когда ее дом загорелся. Кровля выгорела практически полностью. Идти Нине Васильевне было некуда, поэтому она осталась жить в своем доме в надежде, что местные власти починят кровлю.
Я до сих пор помню разводы на потолке и запах плесени в ее доме — сырой, душный, резкий. Помню зеленоватую слизь, которая оставалась на пальцах после того, как коснешься стен. На втором этаже, под дырявой сгоревшей кровлей, стояли ведра, банки и тазики — бабушка собирала в них воду и регулярно сливала. Если дождь шел ночью, она практически не спала — емкости быстро наполнялись водой. В 81 год бегать на второй этаж и таскать полные ведра тяжело, но Нине Васильевне деваться было некуда.
На мои вопросы о жизни и работе бабушка отвечала недоверчиво: не понимала, зачем все это рассказывать. «Ну что ты, девочка, можешь тут поделать?» Я в тот момент сама, если честно, плохо понимала. Но точно знала, что мы должны писать о таких вот Нинах Васильевнах. Людях, которые всю жизнь вкалывали и заслужили спокойную, уважительную старость. Постепенно героиня все-таки смягчилась и в последний день после беседы вдруг достала из серванта керамическую мисочку и высыпала мне в ладошку шесть янтарных бусин — все ее богатство, нажитое за 45 лет тяжелой работы на комбинате. Она хранила их много лет, но вдруг решила подарить мне.
Я сжимала бусины в кулаке, хватала ртом воздух и с трудом держалась, чтобы не зареветь. Дома положила их горсткой на полку, на видное место. И каждый день на них смотрела.
Камушки долго лежали на полке. Они были дорогим подарком — личным и трогательным. Но что с ними делать, я не знала. А потом как-то написала знакомой ювелирше из Самары, которая делает потрясающие авторские украшения. Аня прочитала материал, вдохновилась историей — и смастерила красивейшие серьги и кольцо. Янтарные бусины Нины Васильевны обрели оправу и новую жизнь. А я — первые и единственные серьги и кольцо из янтаря.
Когда все было готово, я позвонила Нине Васильевне и рассказала, что стало с ее бусинами. Она обрадовалась, велела носить украшения. И я ношу, правда, надеваю только по случаю, потому что очень боюсь потерять.
После публикации к бабушке приехали чиновники и пообещали, что скоро починят крышу. Власти Янтарного временно переселили бабушку в хорошую квартиру и начали ремонт в ее старом доме. Когда Нина Васильевна рассказывала мне об этом, я не узнавала в трубке ее голос — какой-то он был совсем девчачий.
Мыло от Иры
Ира Новикова из Самары — одна из самых дорогих моему сердцу героинь. Я писала про нее два года, и два года мы так плотно общались, что подружились.
Ира медленно умирала от рака, но ее умирание не было трагическим. Она жила и любила каждый день. Только гораздо быстрее и насыщеннее, чем обычные люди, — более жадно. Ира понимала, что у нее очень мало времени, и хотела прожить оставшиеся дни, исполняя мечты. Совсем не глобальные: дотянуть до лета, свозить двоих сыновей на море, увидеть поле цветущей лаванды, научиться делать косметику и мыло, сажать цветы, иметь силы гулять и ходить в поиск с «ЛизаАлерт».
Она старалась все успеть. Училась фотографировать, красила волосы в синий и розовый, набила татуировку, потом вторую. Выращивала цветы на балконе. Мы в редакции помогали ей получать лекарство, оплатили поездку на море и на лавандовое поле. Она плакала от счастья, когда увидела издалека фиолетовое зарево!
Я помню нашу последнюю встречу. Худая красивая Ира в квартире, заставленной баночками с рассадой, говорила: «Жизнь — такая крутая штука! Не понимаю людей, которые говорят: “Блин, когда же я сдохну!” Для меня это немыслимо!» Она радостно рассказывала, что успела потрогать море. И освоила мыловарение. Тогда-то и подарила коробочку, в которой лежало сделанное ею мыло. С ароматом розы и печенья.
Ира умерла, осуществляя очередную мечту — погулять по Питеру. Когда я об этом узнала, у меня затряслись руки. Я знала, что это однажды произойдет, но как к такому подготовиться?
Ирино мыло так и лежит в коробочке. Я никак не могу начать им пользоваться. Просто иногда открываю и нюхаю.
Пусть лежит как напоминание о женщине, которая умела мечтать, и о том, что моя работа дарит мне таких вот людей. А еще о том, что мы смогли выиграть для чудесного человека два года счастливой жизни. А ее маленькому сыну оставили богатое наследие — статьи про маму и ее дневники, которые публиковали в наших соцсетях. Я думаю, Вовка все поймет правильно.
Куртка «вятского модника»
Еще один герой, который остался в моем сердце, — Виктор Казаковцев из Кирова, который прославился в городе как «душевнобольной» или «дурачок» в маскарадных костюмах.
Когда мы познакомились, Виктору было 72 года, он жил в старом доме в мрачном районе Кирова. С 14 лет у него были эпилептические припадки, и всю жизнь он работал в творческих сферах — больше никуда не брали. В поселковом Доме культуры Виктор был руководителем художественной самодеятельности. Аккомпанировал хору, танцевальному ансамблю и помогал выбирать и оформлять костюмы для коллектива. «Делал ярко, броско, чтобы из зала хорошо было видно. Чтобы даже пьяные трезвели, глядя на сцену, — рассказывал мне он. — Когда на тебя смотрят, тебе аплодируют, это очень приятно. С другой стороны, сразу же появляются завистники». И завистники у Виктора были. Несколько раз его избивали до полусмерти за слишком «интеллигентный вид».
Заслуги в области культуры принесли Виктору квартиру-сарайчик. Но в 1982 году, когда он был директором Дворца культуры в Кирове, интеллигента сократили. По его словам, за то, что числился в психоневрологическом диспансере. Так в 36 лет Казаковцев остался без работы и без сцены, которую беззаветно любил. Но он не отчаялся — взял и превратил в сцену целый город.
Помню, как мы договорились встретиться, чтобы прогуляться вместе по улицам. Виктор поджидал меня на остановке в белом костюме с красными лентами, с самодельным мечом и в белой фуражке с красной звездой. Я чуть не упала в обморок, когда его увидела. Мы гуляли, разговаривали, периодически отвлекаясь на прохожих, которые просили Виктора с ними сфотографироваться.
Он рассказывал, что живет на пенсию в восемь тысяч рублей. Тысяча — квартира и свет. Тысяча — проездной на автобус. Три тысячи — еда: картошка, пельмени, овощи. Остальное уходит на хозяйственные нужды и наряды. «Я не пью, не курю, мне хватает. Не умираю, как видите».
Заготовки для своих нарядов Виктор приобретал в секонд-хендах или комиссионках, а потом перешивал на старенькой машинке. Говорил, что трудиться надо до конца. Потому что «пока трудишься — ты живой».
Перед моим отъездом из Кирова Виктор сказал, что непременно хочет мне что-то подарить. Долго копался в чулане и выудил винтажную лыжную куртку. Я ее примерила — просто класс! С тех пор вот уже шесть лет катаюсь в ней на коньках и лыжах. Иногда мой муж кривится и предлагает мне «выбросить это старье». Но я, конечно, ее не выброшу.
А на Виктора после выхода материала обрушился просто шквал внимания от журналистов, документалистов и телевизионщиков, чему он был несказанно рад.
Я не выброшу куртку «вятского модника», как и тапочки, связанные специально для меня Мариной Сеферовой из Ингушетии, у которой я брала интервью о том, как она выживала в Грозном в войну. Или огромный теплый шарф от Анны, которая потеряла дочь во время теракта в Беслане. В этот шарф я кутаюсь холодными зимами и думаю: «Как там она?»
Еще у меня есть вещь, которую я ношу не снимая, — подарок орнитолога Николая Петровича с «Фрингиллы». После того как я окольцевала несколько птиц, ученый вручил мне колечко, снятое им с лапки зарянки. Обычный металлический кругляш с орнитологической гравировкой: номер и обозначение региона. Но с этим колечком зарянка за время миграции, возможно, облетела полмира и всякий раз возвращалась домой. Прямо как я.
Я ношу его на цепочке уже семь лет. Это мой талисман.
* * *
За десять лет работы мы выпустили тысячи материалов и помогли огромному количеству людей: кто-то смог доучиться, кто-то нашел семью, кто-то справился с травмой или построил новую жизнь на руинах. Каждая судьба важна и невероятна. Каждая маленькая помощь в масштабах большой страны — бесценна.
Десять лет для медиа — срок, который трудно осознать. Оглядываясь назад, я не вижу начала, как будто мы были всегда. Но зато отчетливо помню лица людей, которых мы поддержали. А они в свою очередь помогли нам самим стать лучше и остаться верными миссии — видеть героев в обычных людях.
Я поздравляю с днем рождения своих коллег. Мы все еще возвращаем в журналистику человека. И я не знаю никого человечнее их.
А еще я поздравляю наших читателей и жертвователей: большое вам спасибо за поддержку! Без вас нас бы не было, а вместе с вами мы сделали много хорошего — и будем продолжать, несмотря ни на что.
Если вы любите нас читать, но еще не подписаны на ежемесячное пожертвование в пользу «Таких дел», — подпишитесь, пожалуйста. День рождения — отличный повод. Мы не подведем.
В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.
