О чем молчат в храмах

Журналистка Ксения Лученко работала в Издательском совете Русской православной церкви, заведовала кафедрой теории и практики медиакоммуникаций в РАНХиГС, возглавляла факультет медиа в Шанинке. После начала боевых действий в Украине уехала из России. Сейчас ведет телеграм-канал, освещающий в том числе судьбы антивоенно настроенных священников и православных, несогласных с происходящим в стране. В июне у Ксении вышла книга «Благими намерениями» (18+) — об отношениях церкви и государства. «Такие дела» обсудили с автором, как за несколько последних лет в России изменилась картина православной жизни  

— Ваша книга вышла, вы презентовали ее в Берлине. Как это было?

— Мне кажется, пришло человек семьдесят, задавали вопросы. По большей части незнакомые мне люди. Я зачитала фрагмент. Книжка толстенькая — я ее впервые физически взяла в руки. 

— Книга продается в России?

— Да, ее можно купить на маркетплейсах. 

— А как ваш личный иноагентский статус влияет на это?

— Там [на маркетплейсах] написано, что я иностранный агент и, чтобы зайти на страницу с книжкой, надо ввести возраст. Потому что материалы иноагентов только 18+. До сентября, я думаю, будет так, пока не вступили в силу поправки об ужесточении закона об иноагентах, я имею в виду полный запрет на просветительскую деятельность.

— Как вообще появилась идея вашей книги?

— Мысль написать документальное исследование про путь, который прошла Русская церковь с послевоенного периода, возникла еще в 2017 году. Но написание книг требует огромной дисциплины, жесткого планирования и свободного времени. А у меня тогда было много работы и необходимость зарабатывать, а также двое детей, и писать было довольно тяжело.

А потом началась война, и временные рамки периода, про который надо писать, встали на место. Появилось пространство для рефлексии, чтобы понять, как все это произошло, какой был путь, что мы сделали не так, что недооценивали и как вообще стала возможной эта катастрофа. 

— Что вы называете катастрофой?

— Мне кажется, у нас у всех одна катастрофа. Произошла война. Усилились репрессии, цензура, ущемление свобод, бесправие. Это какие-то общие места — нет?

— Я о том, что случилось с церковью и в церкви.

— Она поддержала все это. Она один из главных бенефициаров этой войны. Потому что одним из предлогов для начала боевых действий была защита канонического православия, как это называлось. 

Безусловно, Московская патриархия на протяжении многих лет последовательно отказывалась от той свободы, которую ей государство предложило в начале девяностых. Предложило не сознательно, а потому, что ему было наплевать. Но церковь — это не кто-то один, не единый субъект. Она состоит из разных групп людей и их индивидуальных интересов. И все они разными тропками пришли в эту точку. Все они пришли к тому, что полностью растворились в симбиозе с государством и разделяют ответственность за войну. Они в ней участвуют. Священники гибнут на фронте, прихожане плетут маскировочные сети.

— Говорили ли вы с теми, кто сейчас внутри церкви на каких-то официальных позициях?

— В книге довольно много анонимных источников — это уже, к сожалению, нормальная практика в медиа. Я разговаривала с теми, кто занимал [официальные] посты [в РПЦ] какое-то время назад и близок к принимающим решения сейчас.

— А с теми, кто принимает решения?

— С этим все довольно тяжело — система становится все герметичнее и герметичнее. Но у меня не было необходимости выяснять, как сейчас принимаются решения: я сама довольно долго работала в институциях Московской патриархии, поэтому понимаю, как это происходит. 

«Батюшка, который не записывает»

— Как быть православному человеку, который не согласен с тем, что сейчас происходит, если ему не нравится, что одобряет церковь?

— Я не священник и не имею склонности пасти народы. Как совесть подсказывает, так и быть. Кто-то дружеской компанией собирается по домам и молится. Кто-то находит священников, которые не разделяют официальную линию. Их очень много. Периодически кого-то запрещают в служении, но все-таки далеко не всех. И даже те, кто в запрете, могут служить панихиду или какие-то требы. Как, например, в годовщину смерти Алексея Навального служил панихиду священник, которого запретили за панихиду в день похорон.

Вообще, много чего можно сделать без священника. Просто общаться, молиться, поддерживать друг друга можно помимо официальных организаций и оставаться православными людьми. И есть довольно много священников, к которым можно на службу прийти и не услышать там молитву «О святой Руси».

— Как они не боятся отказываться читать эту молитву, если за этим следуют репрессии?

— Боятся. А есть люди, которые не боятся делать то, что запрещено? Но Бога боятся больше, чем начальства. 

— Вы говорите, что их много. Много — это сколько?

— Тут нет никакой статистики, потому что никто не обзванивает священников с этим вопросом.

— Если будут обзванивать, ответ будет однозначный.

— Да, поэтому это все информация, которая распространяется подпольным путем. Как в советское время рассказывали друг другу, что можно пойти к батюшке, который «не записывает». Священники были обязаны записывать тех, кто приходит к ним крестить детей, венчаться, и докладывать в вышестоящие инстанции. А у людей потом были неприятности: могли с работы уволить, из партии исключить, выговор объявить. По-разному бывало в разные периоды. И были батюшки, которые «не записывают», — могли покрестить за закрытыми дверями и не доложить.

Теперь так же «передают» друг другу священников, которые не читают молитву «О святой Руси» и не произносят проповедей, с какой молитвой убивать, не благословляют оружие. Так же «передают» друг другу и воскресные школы, где детей не заставляют рисовать открытки бойцам. 

Конечно, это опасно, потому что могут написать донос, запретить в служении и лишить сана. Но те, кого коснулись эти репрессии, — это верхушка айсберга. Самые заметные — те, кому не повезло, у кого были какие-то недоброжелатели, плохие отношения с архиереем. Но таких очень много, они живут своей жизнью, живут по совести. Да, [на них] могут донести, но что теперь? И так тошно — что, еще Богу врать, что ли?

«Где-то уходишь с собрания, где-то заболеваешь вовремя»

— Как вам кажется, почему прихожане и священство активно включились в поддержку «спецоперации»? Начали плести маскировочные сети, писать письма на фронт…

— Потому же, почему все остальные. Им сказали, что так правильно, — они так и делают. Есть много разных групп [прихожан]: родственники военных, регионы, откуда больше забирали и где больше уходили. Есть приходы, где священники изначально были настроены на идеологическое восхваление власти, милитаризм. Поэтому там: «Батюшка сказал — мы пошли». Многие думают, что делают хорошее и полезное дело, как в фильмах и книжках про войну, на которых они выросли: «Мы теперь работники тыла, боремся с врагом».

— Но они же читали Писание, верно?

— Как минимум слышали в храме на литургии. Но чаще всего [они] его слышат по-церковнославянски, и это просто успокаивает. «Если мы будем делать, как там говорят, нам Бог поможет». Мне кажется, проанализировать противоречие между тем, что делает священник и церковь, и тем, что написано в Евангелии, которое интерпретирует тот же священник и та же церковь, — это я не знаю, какого уровня должна быть рефлексия. 

— Снаружи кажется, что церковная среда всегда была более консервативной. Можно вспомнить выступления представителей церкви против выставок и спектаклей. Это ведь не вчера началось? 

— Есть екатеринбургский митрополит Евгений, он один из самых активных сторонников войны, он устроил историю с трубой. Выставил возле собора в центре города фрагмент трубы, по которой российские военные в Судже обошли украинских, и проводил возле этой трубы православно-патриотичные праздники, включая концерт Вики Цыгановой. Он участвовал в одном из первых разгромов выставок, это была выставка «Осторожно, религия!». И дорос до митрополита, когда пришло время раскрыть свой талант.

— Размежевание началось не три года назад, а гораздо раньше. Люди разных взглядов могли быть в одном приходе. Одни священники говорили, что митинговать плохо, другие укрывали протестующих от ОМОНа. Как они все уживались вместе?

— Было по-разному. В Москве можно было выбирать храм, который тебе стилистически близок. Это не про политические взгляды — разделение гораздо глубже. Это про единомыслие, про отношение к жизни в целом — не только к государству. Можно было выбирать, соответствует ли общий строй приходской жизни твоим запросам. В крупных городах было разнообразие. А чем меньше населенный пункт, тем меньше у тебя выбора. 

Но в основном ходят в храм по месту жительства. Там люди разных устремлений более-менее приспосабливались. Чаще всего это сводилось к тому, что те, кто с большей свободой и интеллектуальным запросом, закрывали глаза на все большее количество вещей. До определенного момента это можно было терпеть — как и в университетах и в школах. Где-то уходишь с собрания, где-то заболеваешь вовремя. А потом мера компромисса становилась все более неприемлемой, пока не дошло до молитвы «О святой Руси», сбора денег на дроны и плетения маскировочных сетей. 

И тут каждый решает сам, насколько это затрагивает церковную жизнь. Можно ли ходить в храм, пропуская мимо ушей все, что произносится не на церковнославянском языке. 

— Как выглядит храм, в котором все едины? В который, может быть, ходили вы в Москве, который был вам «стилистически близок». Это фактически какая-то другая церковь, получается?

— Боже упаси! Это все была одна церковь! Никакой отдельной церкви по этому принципу не было. Это вопрос того, как строятся отношения в общине. Насколько всех заставляют ходить строем, заниматься общественно-патриотической работой, насколько лезут в твою личную жизнь с попытками ее регулировать. Принимают ли тебя таким, какой ты есть. Цитируют ли тебе в проповеди митрополита Антония Сурожского или «Протоколы сионских мудрецов».

— Про «принимать таким, какой ты есть» не очень понятно. Есть же причины для отлучения от причастия, связанные с личной жизнью, которые в светском обществе не считаются чем-то страшным. Но такой человек не может быть принят в общину во всей полноте.

— За более чем 20 лет моей церковной жизни не было ни одного случая, чтобы человека отлучили от причастия. Если человек, например, с наркотической зависимостью и он не соображает, что происходит, если на исповеди наговорил каких-то страшных вещей, то священник его отстраняет. Но это как притча о блудном сыне: ты знаешь, что приходишь туда, где тебе рады, даже если ты весь покалеченный.

Те, кто в запрете, и те, кто уехал

— Когда я читаю новости, в том числе в вашем телеграм-канале, о том, что кого-то запретили в служении, лишили сана, я думаю: «Куда они все потом деваются? Неужели у Константинопольского патриархата есть для всех вакансии?»

— Конечно нет. Никаких вакансий ни для кого нет. Буквально несколько человек Константинопольский патриархат смог принять. Потом: если ты запрещен, а не лишен сана, это сложнее канонически преодолеть. Потому что запрещенный еще находится в юрисдикции Русской церкви. 

Большинство не может уехать. У многих нет никакой специальности. Кроме как служить, они много лет ничего не делали, даже те, у кого изначально было светское образование. Многие не знают языков, даже по-английски с трудом говорят. С легализацией тоже довольно непросто. Я знаю тех, кто уезжал, потому что не мог оставаться. И они не служат, а работают таксистами, курьерами. Такая эмигрантская жизнь. Иногда, если они не в запрете, а ушли за штат, их пускают куда-то послужить по дружбе. А так большинство тех, кто в запрете, остаются в России, потому что у них семьи, пожилые родители, много детей. Большинство публично не светятся.

— Насколько распространен уход запрещенных священников в неканонические общины — например, в Апостольскую православную церковь к Григорию Михнову-Вайтенко?

— Вообще не распространен, буквально пара человек. Это не рассматривается как опция. Это тупиковая ветвь — попытка создания альтернативной иерархии. Исторически очевидно, что из этого ничего хорошего не получалось. Воспроизвести все то же самое, только мы здесь будем чистые? Так не бывает, это не работает. 

Сам отец Григорий — это удивительный пример христианского самопожертвования и человеческого мужества, я им восхищаюсь и очень за него волнуюсь. Но не потому, что он сам себе епископ. 

— А что делают те, кто не уехал?

— Например, один мой знакомый священник из Подмосковья, которого отправили под запрет за отказ от чтения молитвы «О святой Руси», работает курьером. У него шестеро детей, он пару раз в неделю служит в другом храме чтецом — это низшая должность, куда его отправили «на исправление». Следит за детьми, пока жена на работе.

Отец Дмитрий Сафронов, которого запретили за панихиду по Навальному, тоже служит чтецом в другом храме. Такое послушание назначают всем, кого запрещают в служении. Если они «исправятся» за какой-то срок (обычно это три года), их могут вернуть. Решает настоятель храма и специальная комиссия. Большинство отказывается, но отец Дмитрий сказал, что чтецом так чтецом.

— Чтецам платят какие-то деньги?

— У нас и у священников не то чтобы большие зарплаты, а копейки у чтеца — это унизительный мизер. Жить с детьми на эти деньги невозможно. У отца Дмитрия, например, четверо детей. 

— Со стороны кажется, что ситуация выглядит так: есть РПЦ во главе с патриархом, которая поддерживает государство. А есть группа мирян и священников, которые воспитаны на духовном наследии отца Александра Меня, и они держались обособленно, пока их не трогали. Началась «спецоперация», и их всех стали выкорчевывать. Это так?

— Не было никакой группы. Это видение, которое пытается сконструировать Московская патриархия или доносчики, которые хотят проект «Мир всем» объявить нежелательной организацией. Они предъявляют, что кто-то там создает альтернативную церковь. Никто никогда альтернативной церкви не создавал, потому что вопросы власти и управления никого не интересовали. Не было организованной группы! Далеко не все священники, пострадавшие за антивоенную позицию, имеют отношение к Александру Меню. И далеко не все, кто был его друзьями и учениками, разделяют эту позицию. Некоторые, увы, войну поддерживают и читают молитву «О святой Руси». 

В том-то все и дело, что вдруг откуда-то берутся новые. Одного запретили — а тут еще пять в разных городах. А это просто живущие по совести, искренние священники.

• Теги:
• россия
• церковь