Как сплав национальных мотивов и современных тенденций привел швею Елену Адер из Заполярья в итальянский Vogue и помогает сохранить исчезающую ненецкую культуру
Когда Елене было три года, бабушка дала ей гвоздь, оленьи жилы и кусочек ткани. Девочка привязала жилу к шляпке гвоздя, смастерила иголку и сделала свои первые стежки. А в двенадцать сшила свою первую ягушку, традиционное пальто из оленьего меха.
Елена Адер шьет традиционную ненецкую одежду всю жизнь, а несколько лет назад стала совмещать национальные элементы с современными модными тенденциями. Как она сама говорит, «занялась стилизацией». В прошлом году ямальский дизайнер выиграла свой первый грант на создание и популяризацию традиционной ненецкой одежды, а незадолго до этого ее наряды оказались на страницах итальянского Vogue.
Так про мастерицу из Заполярья Елену Адер узнали в мире, но все еще не знают в России.
Мастерица с Горы мертвецов
В 2009 году Елена Адер ушла из чума от мужа. Идти было некуда, ей выделили комнату в социальном центре «Забота» в поселке Тазовском. В родной Гыданской тундре Елена считалась первой мастерицей, ей часто заказывали одежду и обувь. Слух о приезде хорошей швеи разлетелся быстро, появились заказы. Чтобы прокормить детей в поселке, приходилось шить с утра до вечера. Традиционные ненецкие орнаменты, ягушки, сорочки, кисы, бурки — Елена шила все вручную, пока не накопила на швейную машинку. Через год ей дали в поселке квартиру (для коренных народов на Ямале существуют программы, по которым вполне реально получить жилье), жить стало проще. Впрочем, Елена не считает год в «Заботе» тяжелым.
«Я не работала там больше, чем в тундре, — говорит она. — А в тундре мы не произносим слово “тяжело”. Мы этого просто не понимаем. Надо работать, помогать родителям, мужу, вот и все».
Поселок Тазовский находится за полярным кругом. Чем ближе к поселку, тем реже и тоньше деревья; трасса превращается в уложенные рядком бетонные блоки. В какой-то момент деревья пропадают, остается только заснеженная тундра и низкое сумеречное небо. Кажется, здесь не может быть никакой жизни, но вдруг впереди появляются расплывчатые пятна цветных огней.
Когда-то поселок был промысловой факторией. Ее основали в 1883 году на месте старого ненецкого кладбища. Назвали соответствующе: Хальмер-Седе (в переводе с ненецкого — «Гора мертвецов»). В 1949 году фактория стала селом Тазовским, сейчас это поселок городского типа. Тазовский — центр промышленного освоения Заполярья, активно застраивается, развивается благодаря нефтегазовым предприятиям. Поселок украшен гирляндами и елками, в центре много новых жилых домов. В одном из них находится мастерская Елены Адер — под нее она снимает однокомнатную квартиру.
Чтобы нагреть помещение, Адер включает на кухне газовую плиту. В тесной комнате у окна — стол со швейными машинками, вдоль стены манекены с костюмами. Здесь почти каждый день Елена допоздна сидит за заказами и личными проектами. Сюда приходят пошить и поболтать подруги. Например, почти все свободное время в мастерской у Адер проводит Лариса Салиндер — тундровичка, которая переехала в поселок следом за Еленой. Они познакомились уже в поселке и сдружились на фоне общего хобби: Лариса тоже любит шить — и теперь она, как и Елена, создает и носит стилизованную тундровую одежду.
Оленья кровь
Елена мастерит традиционную ненецкую куклу-оберег. Суконное платье, украшенное кусочками меха, вместо головы утиный клюв. Кукла-мужчина, кукла-женщина, кукла-шаман (она крупнее прочих и с лебединым клювом), люлька. Для тундрового ребенка это не просто игрушки, а обереги: мама всегда давала Лене кукол, когда оставляла одну в чуме, — они присматривали за ребенком.
У Елены их берут охотно — и как игрушки для детей, и себе, следуя поверьям. Например, если у девушки трудности с поиском хорошего жениха, можно купить куклу-мужчину. Мужчина, наоборот, покупает куклу-женщину. А если в семье нет детей, приобретают люльки.
Доделывая куклу, Елена низко склоняется над столом, ее лицо ярко освещает настольная лампа. Сколько ей лет, угадать невозможно, и сама она не признается, шутит, что ей двадцать пять, — но говорит, что выглядит моложе своего настоящего возраста, потому что умывается снегом и пьет оленью кровь.
«Умываться водой и мылом, как у городских принято, я не могу. Летом деваться некуда, конечно, а зимой я утром открываю окно, зачерпываю горсть снега и обтираюсь им. Как в чуме. Я не ем магазинное мясо и полуфабрикаты. Только свежую оленину и рыбу, которую привозят из тундры родственники. Когда в тундре при мне забивают оленя, обязательно выпью кружку еще теплой крови — это полезно и вкусно».
Гвоздь и слезы
«Я из рода Няч, дочь рыбака. Родилась в тундре, на фактории Юрибей, это на севере Гыданского полуострова, — рассказывает Елена. — Мое тундровое имя Яляне, в переводе с ненецкого “девушка-свет”. У дедушки с бабушкой было десять сыновей и ни одной дочки. И у сыновей тоже рождались мальчики. Бабушка расстраивалась, что у нее нет внучки, и, когда вдруг родилась я, это было целое событие! Они с дедом меня обожали, я все детство прыгала из чума в чум, между ними и родителями».
В тундре детей рано начинают обучать работе. Девочек — по дому, мальчиков — охоте и мастерству.
«С малых лет я убиралась в чуме. Подмести, посуду помыть, дровами набить печь, сварить мясо. Только когда все это сделаешь, можно гулять. В тундре дети начинают разделывать рыбу в пять лет. Сначала мелкую, ряпушку, а потом рыбу покрупнее. Я разделывала рыбу, выделывала оленьи шкуры, чинила сани… В десять лет мне было как будто двадцать, я была взрослая и все умела. Я даже первые роды приняла в тринадцать лет у нашей невестки. Были только она, я и бабушка. Я до этого видела, лишь как оленята рождаются, а тут пришлось обрезать и завязывать пуповину. Справилась, даже руки не дрожали».
Свое детство Елена называет счастливым. «Помню, как мы отмечали праздник весны, праздник первой добычи — когда прилетали гуси. Мы с отцом ходили на охоту за птицей, а потом готовили ее и накрывали в стойбище столы. Много играли (не понимаю как, но время на игры всегда было). Было весело, когда тряпочку мазали золой, потом вытирали ею лицо. Никого нельзя было узнать, надо было угадывать, кто есть кто. Я очень скучаю по детству в тундре».
Хорошая швея в тундре — завидная невеста. Тундровички говорят: «Шить не умеешь — муж замерзнет». Ягушки, гуси, сорочки, кисы, бурки, варежки, шапки… Одежда должна быть теплой, качественной и красивой. Чем сложнее орнамент на женской ягушке, тем рукастее невеста. Неудивительно, что женихи сначала смотрят на одежду девушки и только потом — на ее лицо.
Елена была завидной невестой в квадрате. Потому что умела не только шить и готовить, но и добывать еду: братья и отец научили ее охотиться. «Летом я часто помогала отцу. Он брал меня на рыбалку и охоту. Научил меня стрелять из детского лука, а потом сделал мне настоящий. Я сначала стреляла маленьких птичек, потом научилась убивать уток, гусей. Я метко стреляю. Если вдруг умрет муж, а ты ничего не умеешь, как ты выживешь и прокормишь своих детей? Так что я умею все».
Шить Лену учила бабушка. Давала внучке кусочек ткани и спичку, просила повторять за ней движения «иглой».
«Я уже тогда понимала, что так не смогу зашить ничего, и расстраивалась, что не получается проткнуть ткань. Бабушка меня пожалела и дала гвоздик. Я к шляпке привязала жилку и шила им. В пять лет мне дали иголку. Бабушка давала лоскутки из сукна, из кожи. У меня быстро стало получаться, в шесть лет я уже шила кукол, а в двенадцать зашила свою первую ягушку. Плакала над ней много, потому что орнамент не получался. Он вырезается из оленьих лап [Елена имеет в виду шкуру с оленьих ног. — Прим. ТД], тонкая и кропотливая работа. Мама ругалась: “Как ты собираешься дальше жить, если у тебя на орнамент терпения не хватает?” И мне было ужасно стыдно, что я такая большая, а не могу доделать работу».
Однажды отец Елены привез журнал, в котором она увидела фотографии танцовщиц в меховых платьях с помпонами. Шестилетняя девочка удивилась тому, что одежда может быть совсем другой, чем она привыкла видеть, и решила сшить своим куклам похожие наряды. «Я потом и сестрам шила национальную одежду с помпонами — пришивала их везде. Мне уже тогда хотелось шить что-то не совсем обычное, украшать так, как никто не украшает. Папа много охотился, в чуме всегда было много меха. Что я только с ним не делала!»
«Убежала из чума»
Впервые Елена уехала из тундры в семь лет — в поселковую школу-интернат. После интерната многие не возвращаются — поступают учиться в университеты и колледжи. Елена с детства мечтала стать милиционером (видела в кино), но выучиться не смогла — сильно заболел отец. В пятнадцать лет она вернулась, чтобы помогать матери ухаживать за отцом и младшими братьями.
ЕленаФото: Мария Гельман/VII Agency для ТД
«Сначала папа болел, потом мама. Я убирала, готовила, охотилась, шила всем одежду. О себе думала в последнюю очередь. Но все-таки несколько красивых нарядов у меня было. Пока их однажды не разорвал медведь. Летом медведи пришли в стойбище, одного подстрелили, а второй начал метаться между чумами и все крушить. Одежда лежала в санях, он их перевернул и все разорвал. Следующую зиму мы жили без нормальной одежды, я едва успела зашить всем самое необходимое».
Когда отец поправился, Елену отдали замуж: жених посватался, родные посчитали, что партия хорошая, а дочь не спорила. Рассказывать о муже Елена не хочет: «Не срослось с ним, через пять лет я с детьми убежала из чума.
Стилизация чума во дворе Тазовского районного краеведческого музеяФото: Мария Гельман/VII Agency для ТД
Взяла с собой только детей и узелок с личными вещами. К родителям вернуться я не могла: если девушка уехала из родительского дома, то все, возвращаться нельзя».
«Хорошая швея»
После чума жить в квартире было непривычно. «На кровати не могла спать, — говорит женщина, — слишком высоко, слишком мягко. Я и сейчас иногда стелю матрас на пол. И сидеть мне удобнее на полу, а не на стуле. У меня в квартире всегда прохладно, я непривычная к теплу».
«А надо мной дети смеются из-за того, что я окна нараспашку зимой открываю! — подхватывает подруга Елены Лариса Салиндер. — Говорят: “Мам, может, тебе в потолке дырку проделать, чтобы совсем как в чуме было?”»
Лариса уехала из тундры восемь лет назад. Уезжать не планировала: семеро детей, сотни оленей, вся жизнь в тундре, другой не надо. Но в 2012 году муж Ларисы отправился на лодке в поселок за продуктами и утонул. Ларисе пришлось отдать оленей братьям и оставить чум.
В Тазовском Лариса устроилась воспитателем в интернат для детей оленеводов.
«Мой папа оленевод, мама чумработница. Она была работящая и хорошая рукодельница, чтобы все успеть, просыпалась в три часа ночи. Ложишься спать — мама шьет, просыпаешься — шьет. Такое ощущение, что она и не спала».
Ларисе приятно вспоминать о жизни в тундре, во время рассказа о прошлой жизни ее лицо омрачается, лишь когда речь заходит о муже. Она грустит до сих пор, и спустя годы желание выйти замуж повторно так и не появилось.
Тундровая женщина
На следующий день Елена и Лариса показывают поселок. На набережной у речного порта, возле домов — всюду стоят снегоходы, тундровый транспорт. «Еще десять лет назад вместо них стояли олени, — рассказывает Лариса. — А сейчас на них почти не ездят. У меня в тундре был любимый олень, его моя мама выкормила грудью: мать олененка умерла, бутылочку он не брал, жалко его было. Когда у нас гонки [на День оленевода устраивают соревнования на самую быструю упряжку. — Прим. ТД] и меня зовут участницей, я отказываюсь. Оленей мне очень жалко. Это такие терпеливые животные, трудяги. Он везет тебя, устал, но ни звука не издаст. Часто бывает, что олень от усталости просто падает замертво, хотя секунду назад еще нормально шел. Их на гонках не жалеют, они бегут из последних сил. Я на это смотреть не могу».
На фоне белого снега и голубого неба женщины в яркой национальной одежде выглядят фантастически. На Ларисе белый наряд с бусинами, налобником и поясом, который она сшила сама. На Елене длинное зеленое пальто с капюшоном и красным орнаментом. Мороз, но Лариса без варежек: «Я тундровая женщина, мне не холодно».
Жители Тазовского, даже если совсем недавно они жили в тундре, носят обычную одежду — пуховики и шубы. На улицах или в магазине можно встретить женщину в ягушке и мужчину в малице (одежда из шкуры оленя с капюшоном мехом внутрь), но это тундровики, которые ненадолго приезжают в поселок по делам. Елена и Лариса одни из немногих, кто живет в поселке и ходит по улицам в стилизованной национальной одежде. Даже если на Елене обыкновенная шуба, она все равно наденет к ней расшитые ненецким орнаментом бурки ручной работы и повяжет на голову яркий платок. Так Адер пытается показать, что тундровая одежда красива в любой среде.
«Я не понимаю тех, кто приезжает из тундры и старается это скрыть, — говорит Адер. — Бывает, девушка только приехала, смотришь на нее: глаза, волосы накрасила, мини-юбочку надела и притворяется, что языка родного не знает. Говоришь с ней на ненецком, а она просит объяснить, что ты сказала. Даже если живешь вдали от родных, надо помнить свой язык и свою культуру! Я хоть и переехала давно, но все равно осталась тундровой женщиной. Я говорю на ненецком, пою на этом языке песни. И одежду стилизованную шью потому, что мне хочется, чтобы ее считали красивой и носили не только в тундре».
Молодежь все чаще остается в поселке, продолжает Елена, в тундре с каждым годом все меньше людей. «Раньше дети из стойбища в интернат приезжали с самодельными игрушками, с кусочками меха и тканями, — подхватывает Лариса. — А теперь приезжают с мобильными телефонами и почти не говорят по-ненецки. Почти все мои дети после интерната уехали учиться, кто в Тюмень, кто в Омск. Они не вернутся в тундру, им там холодно, тундровая жизнь им чужда. И я понимаю, что с этим ничего нельзя поделать».
Осознанное потребление
Во дворе трехэтажного дома две женщины и мужчина пилят пилой замороженную оленью тушу. Мясная стружка разлетается во все стороны, окрашивая снег в розовый. Эти люди тоже переехали из тундры в поселок, но олень как был, так и остался основной и любимой едой. Распиленную на бруски тушу сложат в мешок и уберут на балкон. И до самой весны будут есть всей семьей, доставая по кусочку.
Мы приходим в мастерскую к Елене. Вскоре появится клиент — приезжий мастер по ледяной скульптуре, во время резки льда повредил пуховик. Сарафанное радио привело его к Адер. Она предлагает на порез и вдоль всей молнии пришить традиционный орнамент с рогами оленя. Получается красиво и необычно, клиент доволен. Он будет носить эту куртку за пределами Ямала, и Елена радуется, что ненецкий орнамент увидят где-то еще.
Адер раскладывает на столе клювы куропаток, шкурку бобра, рыбью кожу, оленью кость, гусиную ключицу и оленьи сухожилия. Рассказывает про тундровое осознанное потребление: все, что убивается в тундре, используется без остатка. Самая большая ценность, конечно, олень. Мясо едят и используют как валюту: обменивают на рыбу, бензин, стройматериалы. С рогами та же история. Панты можно обменять даже на снегоход. Свежая кровь пьется. Из шкуры шьют одежду, покрывала, обувь, покрытие чума. В ход идет все, без остатка, даже ноги, которые тундровики почему-то называют лапами, — из них делают кисы (меховые сапоги). Кишки используют в подготовке шкур, содержимое желудка можно нанести на лицо и тело как маску (так делала бабушка Елены и, по ее словам, дожила до девяноста лет без морщин). Из костей и зубов делают украшения, сувениры. Из сухожилий — нитки.
Та же история с птицей и рыбой. Из клювов куропаток Елена сошьет кукол. Рыбья кожа пойдет на украшение кисов или сумки. Кость оленя превратится в игольницу, которую повесят на сумочку. Из ключицы гуся Лена сделает ободок для игрушечной люльки. Сухожилия оленя пойдут на нитки и плетеные украшения.
Локоть лисы и заячьи уши
Свой первый стилизованный костюм Адер сшила в 2014 году. «У нас одна писательница носила пиджак обычный с традиционным орнаментом. Мне понравилось, я подумала: а если зашить костюм такой? И зашила черное пальто с орнаментом — изобразила на нем стойбище: чумики, оленей, людей — и сумочку. И сразу попала с ним на какой-то районный конкурс, не помню название. Тогда никто так не одевался, все удивлялись. Я зашила еще что-то, а в 2017 году мне сказали: “Придумай еще несколько костюмов — и поедем в Москву на фестиваль “Сокровища Севера”. Ну и с тех пор я и мои модели регулярно выходим на сцену в стилизованных костюмах».
Истории с журналом Vogue Адер не придает большого значения. Елена участвовала в региональном конкурсе «Ямал — центр арктической моды». В числе приглашенных экспертов конкурса был итальянский фотограф Марко Д’Амико. Елена вышла в финал конкурса и продемонстрировала свою коллекцию одежды на итоговом дефиле-шоу, и Д’Амико отобрал одежду некоторых финалисток для фотосессии. Этим все и закончилось. Гораздо важнее для Адер было получить грант на свой первый проект по созданию ненецкой одежды.
Традиционный женский тундровый костюм шьется из сукна (на лето) и оленьего меха (на зиму). Больше всего меха (четыре шкуры плюс лапы на орнамент) уходит на ягушку. Самое ходовое сукно в тундре всегда было красное, это символ достатка. На манекенах в мастерской Адер висят наряды самых разных цветов. Наряд невесты — белый, традиционные мужские и женские сорочки — синие, голубые, зеленые. Но главное отличие ненецкого платья от любого другого — не цвет, а орнамент. Его можно читать как книгу.
Для человека из тундры узоры на ненецком костюме — это символы, которые могут рассказать о носителе одежды. Можно определить, чем занимается человек, говорит Елена, например, охотник он или рыбак. Основные орнаменты, которые использует Адер: рога оленя, рога лося, заячьи уши, хрящ осетра, локоть лисы, крылья гуся, рога лося, след медведя, мужские и женские половинки (символы, обозначающие мужчину и женщину), ветви березы, чумики, морошка. Орнамент — самый сложный элемент костюма, особенно если он из меха и сшит вручную. Полоски с орнаментом часто заказывают чумработницы, которые не могут сшить его сами.
«Одна полоска орнамента стоит 1,5 тысячи рублей, — говорит Елена. — Шесть полос закажут — уже зарплата. Сорочка мужская суконная стоит 20—25 тысяч. Женская ягушка с орнаментом — до 100 тысяч, бурки — 30 тысяч».
Одежду и обувь Елене заказывают со всего Ямала. И городские, и тундровые жители.
«Вот недавно мне заказали белые женские бурки 43 размера стопы и ляжки 48 сантиметров. У меня таких оленьих лап нет. Тут в пору лосиные лапы брать… Отдала в Гыду, там найдут такие лапы, зашьют».
На новые наряды Елену вдохновляет природа: «Иногда увидишь на снегу олений рог или следы — и сразу представляешь, каким будет следующий орнамент. А бывает, просто на оленей на стойбище смотришь и вдохновляешься… Наряд невесты я зашила, когда увидела лебедя, неподвижно сидящего на воде».
«Живут, пока работают»
В тундре у Елены осталась почти вся семья: отец, мать, братья. Родители Елены, как и многие другие, не хотят уезжать в поселок и трудятся в тундре до последнего. «Как только пожилые возвращаются из тундры в поселок, сразу у них болезней букет и чахнут. Потому что тундровые люди без дела сидеть не привыкли, они живут, пока работают».
Выбираться из Тазовского в Гыду трудно: или вертолет (дорого), или «буран» (долго). Поэтому Адер бывает дома только по большим праздникам — например, на Дне оленевода — или по делам. Но в подвале ее дома (он на сваях, поэтому подвал — это пространство между землей и основанием дома) хранятся нарты, чум и зимняя тундровая одежда. Устав от жизни в поселке, Елена заказывает грузовой автомобиль, грузит в него чум и прочее имущество и уезжает.
«Сейчас замуж в тундру я бы не пошла, — говорит Елена. — Меня устраивает моя жизнь. Я много работаю и в то же время занимаюсь любимым делом. Людям нравится то, что я делаю, и каждый день мне удается напоминать им о красоте нашей культуры. Это моя миссия — быть здесь. Но я могу отправиться в тундру в любое время!»
В тундре она ставит чум и живет в нем. Если весна, берет с собой капкан и лук и охотится. «Весной легко охотиться на куропаток. Я леплю куропатку из снега и ставлю подле капкан. Самец думает, что перед ним самка, бежит к ней — щелк! — попался. Как-то я сняла на видео, как сворачиваю куропатке шею, и показала его своим детям. А они сказали: “Мама, ты как бандит!” Они у меня современные уже. Дочке двенадцать, она иногда шьет, орнаменты вырезает, но ей это не сильно интересно. А сыну шестнадцать, он думает поступать либо на ветеринара, либо на дизайнера одежды. В тундру они жить, конечно, не поедут».
В сумочке у Адер всегда лежат два оберега. Показать она может только один — маленький камушек, который оказался в ее люльке сразу после рождения. «Камень этот нашел шаман. Сказал маме, что кто-то его положил туда и что это будет мой оберег. С тех пор я всегда ношу его с собой, перекладываю из сумочки в сумочку». Другой оберег Елене дала бабушка — его нельзя никому показывать, и даже сама Елена не знает, что это.
Наш последний разговор прерывает звонок телефона Адер. Какая-то этническая мелодия, отдаленно напоминающая вой волков. Елена отвечает по-ненецки, а потом поясняет, что всегда, при любых обстоятельствах говорит с людьми на родном языке.
«Для меня мой народ — это все. Мой язык, мой народ всегда во мне».
В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.
В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
