«Ты дешево стоишь»: истории людей, которых в детстве подвергли сексуализированному насилию, а родители осудили их за это
По статистике Всемирной организации здравоохранения, одна из пяти женщин и один из тринадцати мужчин в детстве подвергались «актам сексуального надругательства». В 2019 году Министерство внутренних дел России обнародовало данные, согласно которым в стране за пять лет количество преступлений против половой неприкосновенности несовершеннолетних выросло на 42%. В 2018 году от сексуализированного насилия пострадали 11 тысяч детей. Каждое шестое преступление совершается в семье. Минимизировать последствия насилия можно, поверив ребенку и продемонстрировав принятие, когда он рассказывает о произошедшем
В соответствии со статьей 41 Закона РФ «О СМИ» имена всех героев изменены. В тексте есть сцены сексуализированного насилия над несовершеннолетними, он не рекомендуется к прочтению лицам, не достигшим 18 лет.
В этом материале собраны монологи людей, которые в детстве пережили сексуализированное насилие. Родители либо не поверили их рассказам о случившемся, либо обвинили в нем их самих. После каждого монолога можно прочесть комментарии экспертов из организаций, которые занимаются помощью пострадавшим от сексуализированного насилия и их реабилитацией, — юриста фонда «Сохраняя жизнь» Алексея Кирюшина, психологов организации «Тебе поверят» Анжелы Пиаже и Ксении Шашуновой и экспертки центра «Сестры» Екатерины Юрьевой.
«Это было каждый день». История Даши
Это был мой отчим. Он пил каждый день, они с мамой очень сильно ссорились. Он меня все время заставлял что-то делать, у него всегда было доминирование. Допустим, я сижу, смотрю фильм, а он в ванной чистит какие-то трубы, приходит просто без стука в комнату и такой: «Мне нужно посветить». Я говорю: «Досмотрю и приду» — и он просто берет щиток и отрубает мне интернет.
Выставлял мне комендантский час. Я как-то задержалась на две минуты, и он запер меня дома на две недели. От социальных сетей у него были все пароли, он выставлял мне условия, что если увидит хоть одно сообщение с матом, то перекроет мне интернет. Мне запрещали общаться с некоторыми людьми из интернета просто потому, что они матерятся, что у них не такие взгляды, как у отчима с мамой: «Остальные тебя плохому научат и настроят против нас, они плохие, мы хорошие». Он читал все мои переписки, а мама просто позволяла ему это делать.
У него были разговоры и шутки всегда про секс, что-то такое. Мне это было смешно в какой-то момент. Мама его всегда за это ругала типа: «Хорош, ты перебарщиваешь, не надо, зачем ты с ней об этом разговариваешь?» Он такой: «Ну она сама это поддерживает».
Он мог какую-то игру затеять, типа щекотать меня, и мне становилось больно. Я вырывалась, но он очень сильно держал мои ступни.
Это началось летом, мне было двенадцать. Мы поехали к родственникам на дачу, машина была небольшая, и мне пришлось сесть к нему на колени. И он меня лапнул за грудь и посмеялся. Но, видимо, никто не заметил, и я не отреагировала особо, но я это запомнила.
Это было каждый день. [Отчим] подглядывал за мной в ванной. Как-то мама уехала, был уже вечер, почти ночь, и он меня позвал к себе и сказал: «Пора тебе посмотреть на мужское тело». И показал какие-то студийные фотки голых мужиков, может, это порноактеры были с какого-то сайта. Я поржала, но на самом деле это ни хрена не смешно, меня это напугало тогда.
Я понимала, что это ненормально, и зае**лась это терпеть. Ты моешь посуду, к тебе сзади подходит человек на тридцать лет старше и лапает за задницу и грудь, а тебе тринадцать лет, четырнадцать. Очень неприятно, прям максимально. В четырнадцать лет я начала бояться, что это пойдет дальше, потому что он меня уже не только за грудь и попу начал лапать. Допустим, пылесошу я, нагибаюсь — он пальцами проводит по вагине. Или я выхожу из душа в халате, у меня под халатом ничего нет, подхожу к холодильнику, а отчим сидит на кухне. Там мама вроде что-то режет тоже. И он просто мне поднимает подол халата и смотрит, что под ним. Так же было и с футболками. Я думала: «Если изнасилует, я не буду об этом молчать». У меня уже тогда сложилось понимание, что это ненормально, это не должно замалчиваться.
И ты рассказываешь матери, и мать тебе говорит, что ты его провоцируешь, «не ходи в длинной футболке и трусах по дому». Или она могла вообще ничего не говорить, просто молча выслушивала и шла с ним разговаривать. Я думаю, что она с ним разговаривала, но самих разговоров я не слышала. То есть она вообще все это время металась со стороны на сторону. Она, видимо, пыталась сделать идеальную семью.
Я на него материлась, каждый раз устраивала скандал, я уже ничего не боялась. Кричала: «Ты меня лапаешь, ты насильник, зачем ты это делаешь?» Он отвечал спокойно: «Этого не было, че ты придумываешь? Я этого не подтверждаю». Мать в истерике билась, говорила: «Ну он же извинился, забудь». Как мне забыть? Ты издеваешься? Однажды я с ним поругалась, и она меня отхлестала моим же ремнем. У меня потом вся правая сторона была в синяках. Я ни в ком не видела защитника. У меня нет базового чувства защищенности вот из-за этого.
Очень редко я могла его ударить. Если орала на него, мать начинала мне выговаривать: «Что ты на него орешь, надо, чтобы все было хорошо». Я ночью лежала и думала: «Может, взять его прирезать на хрен?» Каждую ночь у меня были мысли, что он сейчас придет, будет на меня дрочить, или залезет на меня, или что-то еще. Я хотела ему отомстить, врезать или что-то еще. Я хотела каждое утро и каждый вечер, пока он спит, его зубной щеткой почистить унитаз. Но я этого так и не сделала, я ему не отомстила, по сути.
Я говорила классной руководительнице, что отчим меня лапает. Я говорила бабушке, а она просто плакала и потом переводила тему: «Я там картошечку вкусную приготовила, пойдем, я тебя покормлю». Я хотела переехать к бабушке, но отчим звонил и говорил, что мама без меня страдает, что они скучают. Меня возвращали домой. Я всегда хотела оттуда свалить, он мне был отвратителен. У моего папы другая семья и ребенок, он ничего не знал.
Половую жизнь я начала [рано]. Стала очень много гулять. У меня был парень — газлайтер и абьюзер. Это показатель моих психологических проблем, эти отношения строились по формату моих отношений с матерью. Потом у меня был другой парень, у нас тоже был секс. За год я сменила очень много парней. Когда рассказываю об этом, не верю, что это была я. Жизнь была просто как мексиканский сериал. Я это рассказываю для того, что было понятно, какие последствия будут после таких отношений с родителями. Когда мама узнала, что у меня был секс, она не поинтересовалась, был ли он насильственным, ей было все равно.
Были мысли пойти в полицию. Но мать все это подавляла: «Ну давай, пойди в полицию, тогда меня посадят». Я ей с какой-то стороны верила, велась на ее манипуляции. На насилие со стороны отчима я всегда реагировала остро, а на ее — нет. В детстве я была к ней очень привязана.
Сейчас я живу с молодым человеком, у нас здоровые отношения, с этим все отлично. Я проработала все это [травму насилия] с психологом и могу спокойно говорить об этом. Мой молодой человек родителям казался мутным, отношения они не запрещали, в лицо ему улыбались, а когда он уходил, [говорили]: «Ты наши слова вспомнишь, ты пожалеешь». Я не пожалела.
Однажды мы выехали в деревню, сели на какой-то полянке, отчим там въе**л чекушечку. Начали разговаривать, там напряженка была из-за того, что мы с моим молодым человеком встречались. Разговоры про отношения — это п***ец, мама не любила их, начиная с моего первого парня. Они [отчим с матерью] называли меня шлюхой: один называл бесплатной шлюхой, другая — платной. Потому что, естественно, я со своим молодым человеком спала, они это понимали. И он мне периодически скидывал деньги, когда я хотела себе что-то купить. Или, например, когда отчим не хотел, чтобы мать давала мне деньги на интернет на телефоне, парень мне просто скидывал эти копейки. Меня обосрали мать и отчим, и они этого не помнят, кстати. Мать даже пьяная, по-моему, не была, просто это поддерживала. Мне так неприятно было, я даже ничего не ответила, я была подавлена просто всей обстановкой, просто хотелось, б***ь, убежать оттуда. Шлюхой они меня называли с отсылкой к тому, сколько парней у меня было, [отчим говорил]: «Да что я тебе сделал со своим лапаньем?»
Мы периодически созваниваемся с мамой, я могу прийти забрать какие-то вещи, продукты, она помогает деньгами. Она со мной по-хорошему, и я с ней по-хорошему, что мне делать-то еще? [И в одном из телефонных разговоров] она мне говорит: «Ну, по сути-то, ничего не было. Ну не трахнул же он тебя». У меня истерика началась, нервный срыв, хотя я все это проработала с психологом, мать просто разодрала эту рану снова. Я неистово орала, давно так не орала. Кричала: «Просто за что, б***ь? Почему? Я так не могу!»
Анжела Пиаже, «Тебе поверят»: «В разных источниках есть разные толкования термина “сексуализированное насилие”. Мы говорим, что это могут быть любые действия, которые совершает взрослый человек или старший ребенок, подросток с целью собственной сексуальной стимуляции и реализации власти в отношении другого. Это может не подразумевать физического контакта между автором насилия и ребенком: старший может вовлекать ребенка в скабрезные разговоры, показывать порно, обнажаться, мастурбировать перед ним. Является ли это насилием? Конечно, потому что это не та ситуация, которую ребенок может оценить, добровольно выбрать и полноценно разделить».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «Есть стойкий миф о том, что только изнасилование является сексуальным насилием, в него верят даже люди, которые сами пострадали от насилия, в том числе взрослые. Но важно понимать, что любая из форм насилия имеет последствия, и не только мы, психологи, считаем, что насилие — это не только изнасилование. У нас есть Уголовный кодекс, и в нем пять статей — в них описаны разные формы насилия.
Статьи УК РФ, предусматривающие уголовное наказание за сексуализированное насилие:
- статья 131 “Изнасилование”;
- статья 132 “Насильственные действия сексуального характера”. Они считаются насильственными, если потерпевший на момент их совершения был в беспомощном состоянии и не мог сопротивляться. Малолетний (до четырнадцати лет) возраст приравнивается к беспомощности;
- статья 133 “Понуждение к действиям сексуального характера”. Эта статья рассматривает случаи, когда потерпевшего вынуждают согласиться на сексуальный контакт с помощью угроз и шантажа. В случае с детьми до четырнадцати лет угрозы и шантаж — необязательное условие для уголовного преследования, потому что ребенок не в состоянии полностью понять, к каким конкретно действиям его принуждают, оценить риски и добровольно на них согласиться;
- статья 134 “Половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста”;
- статья 135 “Развратные действия”. Ими считаются действия, “которые были направлены на удовлетворение сексуального влечения виновного, или на вызывание сексуального возбуждения у потерпевшего лица, или на пробуждение у него интереса к сексуальным отношениям”».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «В насилии всегда виноват насильник, что бы ни происходило. Даже если ребенок сам принес порнографию и сказал: “Давай вместе смотреть” — это не снимает с насильника ответственности. Не случайно же существует возраст согласия — шестнадцать лет. Идеи о том, что можно избежать насилия, соблюдая какие-то правила, — это защитные реакции, которые могут возникать у родителей и самих людей, переживших насилие. Мифов о насильниках очень много — о том, что это очень импульсивные люди, которые легко поддаются любому возбуждению, идут за своими импульсами и их не контролируют, что у них тяжелое детство и так далее. Но это перебрасывание ответственности с насильника на жертву. В насилии всегда виноват насильник. Точка».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «Это никак не связано с ситуацией и самим ребенком, это связано со способностью родителя в целом справиться с такой информацией. Это шокирует родителей, их реакции могут быть некорректными, они могут пытаться сделать ребенка ответственным за то, что произошло, или магическим образом отменить событие, сделав вид, что ничего не было. Мы пытаемся говорить подросткам о том, что в целом у их родителей могут быть проблемы с тем, чтобы вставать на их сторону, и это не всегда связано с конкретным эпизодом насилия. Взрослый должен защищать ребенка, верить ему и отстаивать его интересы. Но это не всегда происходит. Некоторые родители не защищают детей в школе или в ситуации буллинга советуют: “Просто потерпи, пройди мимо этих мальчишек-обидчиков”. Или ребенок упал, и некоторые родители ругают его за это из страха. Это не оправдывает их действий, разумеется. Когда к нам обращаются родители с вопросом: “Что делать?” — мы говорим: “Верьте. Не разбирайтесь, а верьте в то, что произошло”. Но вот смелости поверить не у всех хватает».
Екатерина Юрьева, «Сестры»: «Родители в этот момент, скорее всего, защищают себя, свои представления о том, как устроена жизнь и по каким законам она протекает, свое благополучие и спокойствие. Или свою личную травму: возможно, сам родитель что-то похожее пережил и ему не поверили. Но у мамы, несмотря на тяжелую личную историю, есть обязанности как у родителя — защищать своего ребенка, ограждать его от ситуаций, которые опасны для его физического здоровья и психического благополучия. Когда она родила ребенка, она взяла на себя обязательства, с которыми она не справилась, не выполнила».
Алексей Кирюшин, «Сохраняя жизнь»: «Мы в фонде рекомендуем пострадавшим от сексуализированного насилия обращаться с заявлением непосредственно в Следственный комитет. Если даже заявление будет подано в отдел полиции, оно в дальнейшем будет передано в СК. Позвонить сразу в полицию необходимо, если насилие только что случилось и нужно срочно принять меры к поимке насильника и зафиксировать следы преступления. Важно не уничтожить следы преступления — это могут быть потожировые следы, следы генетического материала насильника на теле, одежде, под ногтями. Если следы преступления будут уничтожены, следствие лишится важных улик.
Заявление в СК можно подать в устной или письменной форме, лично или через законного представителя [родители, усыновители, опекуны, другие родственники или органы опеки и попечительства]. В СК [о насилии] будут расспрашивать максимально подробно, и нужно быть максимально искренним для того, чтобы помочь следствию изобличить преступника. Необходимо установить определенные факты: место, время совершения преступления, физиологические подробности совершенных насильственных действий. В фонде мы стараемся ребенка оградить от бесконечных допросов и сохранить его психическое здоровье. Привлекаем психологов фонда для участия в следственных действиях. Мы поможем правильно составить и подать заявление о преступлении, будем участвовать в следственных действиях, защищать интересы потерпевших в суде».
Алексей Кирюшин, «Сохраняя жизнь»: «Если, к примеру, мама знает о насилии, но ничего не делает, ее бездействие образует состав преступления, предусмотренного статьей 156 УК РФ “Неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего”, сопряженного с жестоким обращением с детьми. Предусматривается штраф или лишение свободы до трех лет.
Законному представителю очень важно вовремя подключиться к делу. То есть если все указывает на виновность отчима, а мама до последнего не встает на сторону ребенка, то становится проблематично оградить ее от привлечения к уголовной ответственности, но если она напишет заявление, будет участвовать в качестве законного представителя, даст следователю пояснение по поводу случившегося и так далее, то никто ее не будет привлекать к уголовной ответственности и лишать родительских прав».
«Если расскажешь — не знаю, что с тобой сделаю». История Кристины
Это был мой сводный брат. Я жила с ним на тот момент, потом я переехала. Это сын моего отца, у него другая мама просто.
Это началось, когда мне было лет семь. Он приставал периодически, мог подойти, потрогать меня. Я просто уходила. Мне было страшно говорить об этом своей матери или кому-либо, потому что брат у меня неадекватный, очень агрессивный, все что угодно может сделать. У меня был внутренний страх, и брат говорил: «Матери скажешь — не знаю, что с тобой сделаю». Он просто на меня агрессировал, потому что я младшая сестра и его заставляют со мной сидеть, а я виновата. Кричал постоянно, материл без повода. Если меня просили помыть посуду, а я просила его, он мог меня обматерить. У него была постоянная агрессия, в школе он дрался, дома тоже мог побеситься: допустим, ему дома что-то не понравилось, он мог тарелки разбить, чашки, наорать на родителей. [Сейчас я понимаю], что нужно сразу все говорить, ничего никому не сделают.
Сам половой акт свершился, когда мне было девять, а брату — лет четырнадцать, в Новый год. Приехало все семейство, салатики, и взрослые решили пойти погулять. Мне сказали, чтобы я оставалась дома вместе с братом, и, конечно же, он не растерялся. Мы просто лежали, вроде во что-то играли, если я не ошибаюсь, и в один момент он начал меня трогать в разных интересных местах. А я была ребенком, я не понимала, что происходит. Я просто отходила от него. Из квартиры выйти я не могла, конечно же, связи у меня не было. Я посидела немножко на кухне, вернулась в комнату, он стал меня держать, лупить, и в итоге как бы вот… Бил легонько, но сильно, специально, чтобы синяков не осталось. Потом он вел себя, как будто не произошло ничего необычного, а я просто убежала к себе в комнату и не выходила еще двое суток. На следующий день они уехали, брат уже не жил с нами тогда, я еще видела его пару раз, но не контактировала с ним.
Родители ничего не заподозрили. Я и раньше могла два дня не выходить из комнаты, потому что дома были постоянные ссоры между родителями, они даже дрались. Они могли просто так ссориться, потому что люди друг друга никогда не любили. Однажды отец матери чуть не сломал спину и сломал нос, после чего она уехала в другой город, а я осталась с отцом. Я всегда думала, что у меня мама плохая, потому что она может и в угол поставить, и наорать, и считала отца самым лучшим. Но когда уехала мама, я поняла, что отец не самый лучший, потому что он меня неплохо так бил по спине, просто так мог отмудохать, и я помню момент, когда он выгнал меня из дома. Он был прям пьяным-пьяным. Я не поняла, почему он меня выгнал, ему что-то не понравилось.
Я боялась [рассказать родителям о насилии], потому что не знала, что будет потом. Я думала, еще на меня наорут или скажут: «Ну ничего страшного». Для кого-то это «ничего страшного». Поэтому я не говорила никому ничего. А сейчас, если что-то такое произойдет, я обязательно скажу. У меня не было ощущения, что я виновата, я просто боялась рассказать учителям и еще кому-то, потому что не хотела все это выносить из дома.
[После изнасилования] я стала более замкнутой. Я и так была замкнутым ребенком, а стала еще больше. Из-за этого я не могу сейчас нормально воспринимать мужской пол.
Насильственные действия у меня в жизни происходили два раза: с братом и еще с другим человеком. Мне было лет тринадцать, а он был немного постарше вроде. Это был друг из компании, как-то так получилось, что я позвала его в гости, со мной посидеть просто. Он меня изнасиловал. Он ударил меня по голове рукой настолько [сильно], что я перестала соображать, и потом со спокойной душой ушел. Я помню это как в тумане, все продолжалось минут пятнадцать — двадцать. Из квартиры он вышел сам, дверь я закрыла уже наутро, она была открыта всю ночь. Если бы я встала, я бы упала обратно, потому что у меня голова кружилась. И самое интересное, что он рассказал всем: «Это все было по согласию». Он был моим другом, я ему полностью доверяла, до этого ничего такого не было, он ко мне не приставал — ничего.
Я рассказала об этом подруге, спросила, что делать, потому что у меня на шее остались следы от удушения. И она не растерялась и всем рассказала, она еще контактировала с той компанией. Она хотела помочь, но у нее не получилось. Меня называли шаболдой, стали ненавидеть. Я там одному мальчику тоже очень сильно насолила в жизни, и он написал с фейковой страницы моей матери и рассказал, что я «прошмандень».
Мама мне не поверила, что это было изнасилование, устроила скандал, побила меня, позвала маму этого мальчика, самого мальчика и сказала: «Ну, все было по согласию?» А меня никто не слушал. Когда я сказала маме, что это было насильно, она такая: «Ну да-да, конечно». Я очень боялась маму, в тот момент у нее еще и микроинсульт случился из-за этого всего. Поэтому про брата она так ничего и не знает, она просто мне не поверит. Я не знаю, почему она мне не поверила, почему так поступила. С ней тоже было насилие, и не один раз.
Я люблю маму. Сначала я была очень обижена, перестала ей доверять на тот момент, что-то рассказывать. А потом задумалась о том, почему она себя так ведет, и поняла, что бессмысленно на нее обижаться, держать на нее зло, потому что она сама не понимает, что делает. На нее тоже бабушка моя забивала постоянно, не обращала внимания и не верила ей. Мама не знает, что такое любовь, и не умеет ее показывать. С ней никто из родственников не разговаривал, там все решалось силой. Ее били похлеще, чем меня, — и проводами, и кастрюлей, и чем только можно.
Я обращалась к врачу [после изнасилования] — никаких беременностей и, слава богу, никаких болячек. Это было спустя неделю где-то. Я ей не говорила, что произошло, и она ничего не заметила. Меня ни о чем не спрашивали.
Я плыву по течению в данный момент, у меня ни увлечений, ничего нет. Обычно я сижу дома, смотрю фильмы, играю на гитаре и гуляю. Ну и учусь. Все. Гитара — это не увлечение, я больше негатива получаю от этого инструмента.
К психологу я не обращалась, хотя надо бы, на самом деле. Но пока у меня не появится большое желание, я не пойду. А если пойду, то от этого толку никакого не будет. Поэтому я стараюсь сейчас как-то мотивировать себя, чтобы пойти к нему, потому что это может потом не очень хорошо закончиться. [Будет] та же самая депрессия, просто перестану контактировать с народом, снаркоманюсь, мало ли.
У меня нет на брата гнева, только отвращение, я стараюсь с ним не контактировать. Мне не нужно, чтобы повторилась та ситуация. Я думаю, что она может повториться без каких-либо проблем, потому что девочки у него никакой нет.
Алексей Кирюшин, «Сохраняя жизнь»: «Конечно. Это в первую очередь даст гарантию, что ребенок будет защищен от повторения насилия. Если педофил почувствует свою безнаказанность, он продолжит совершать преступления.
С четырнадцатилетнего возраста подросток является субъектом уголовного преследования в России за совершение насильственных половых преступлений и, если его вина будет доказана, будет привлечен к уголовной ответственности. До четырнадцати лет уголовная ответственность не наступает. Такому малолетнему насильнику грозит постановка на профилактический учет в полиции, с ним будут работать органы ПДН. К его родителям будет заявлен иск о компенсации ущерба, причиненного здоровью потерпевшего в результате его действий. Человек подлежит уголовной ответственности за совершение насильственного полового преступления в течение пятнадцати лет со дня его совершения. Если прошло больше пятнадцати лет, дело все равно будут расследовать, но от наказания виновный будет освобожден.
Сексуализированное насилие — это травма для ребенка на всю жизнь. Если ребенок никому не расскажет о случившемся, педофил останется без наказания и в следующий раз еще кого-то изнасилует. А к тому времени, когда его наконец поймают, сколько пострадает невинных детей? За то, что совершил, он должен и неотвратимо будет наказан на длительный срок, до двадцати лет. Как правило, дальнейшая судьба лиц, осужденных по статьям о педофилии, складывается очень плачевно. Это “спецконтингент” и среди осужденных, и для администрации колонии».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «Если мы говорим об инцесте, то он часто прекращается в те моменты, когда информация о нем становится открытой. Например, бабушка может не помочь сразу, сказать девочке: “Потерпи”, но пойти и все высказать насильнику, например. То есть даже если ребенку не окажут поддержку напрямую, это может сильно поменять расстановку сил в семье. Если информация закрыта, насилие с большей вероятностью может продолжаться. Часто, когда она открыта, в семье все переворачивается, но для ребенка ситуация становится более безопасной. Если о насилии не говорится, то, скорее всего, насильник делает вывод: “Один раз получилось, и второй раз можно”. Если кто-то потрогал ребенка за интимные части тела и тот сразу об этом рассказал, то насилие может не пойти дальше. А если промолчал, есть шанс, что это будет раскручиваться.
При этом нет верного способа защититься от насилия. Почти все подростки, которые к нам обращаются, поднимают тему того, что они чего-то не сделали, чтобы остановить насилие. Говорят: “Я могла бы обратиться к кому-нибудь, рассказать, могла громко закричать, я в первый раз пошла с ним, потому что он мне что-то пообещал”. Есть очень много вины по поводу того, что они что-то не сделали. [Но здесь скорее ситуация] “выжил — и хорошо”».
Анжела Пиаже, «Тебе поверят»: «Насилие — это действия автора насилия. Как можно управлять человеком, который решил совершить преступление?»
Алексей Кирюшин, «Сохраняя жизнь»: «Статья 156 УК РФ распространяется не только на родителей, но и на всех лиц, в обязанности которых входит защита жизни и здоровья ребенка, — это врачи, социальные педагоги, представители администрации школы. Если им хоть что-то становится известно о совершении в отношении детей преступлений против половой неприкосновенности, они обязаны обратиться в Следственный комитет с сообщением. Если они этого не делают, это повод привлечь их к ответственности. И до сведения работников этих учреждений такая информация доведена.
Все дела о половых преступлениях носят закрытый характер. Посторонним лицам сообщается минимальное количество информации о случившемся. Со всех, кому становится известно о каких-то обстоятельствах случившегося по таким делам, берется подписка о неразглашении данных. В случае нарушения этой подписки лица могут быть привлечены к уголовной ответственности. По делам данной категории проходят закрытые судебные разбирательства».
Екатерина Юрьева, «Сестры»: «Сексуализированное насилие наносит одну из самых тяжелых травм. Эта травма многоуровневая: на уровне тела, на уровне личности, на уровне души. Ребенок в момент насилия теряет возможность управлять своим телом, потому что другой человек присваивает себе право распоряжаться его телом, временем, желаниями. Это фактически низводит ребенка на уровень неодушевленной вещи. Психика воспринимает такую ситуацию как реальную угрозу жизни и реагирует соответственно на уровне нервной, гормональной и других систем организма. Организм перестраивается в режим выживания, и этот режим может сохраниться на долгие годы. Но выживание и жизнь — это совершенно разные режимы.
Кроме того, разрушаются все представления о мире, о жизни, о себе. Мы живем с базовым представлением о том, что с нами не случится ничего плохого. В момент нападения и насилия это представление разрушается, и понимание своего места в этом мире пропадает. Без поддержки близких и профессиональной помощи ребенку может быть сложно понять, как жить дальше».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «Мы с детьми обычно разбираем, к кому можно обратиться, и это тоже может быть запрос на работу с психологом — понять, с кем из взрослых людей в окружении можно поговорить. Я прошу ориентироваться на отношение, на то, есть ли доверие. Если в каких-то сложных ситуациях, например в школе или с друзьями, этот человек уже вставал на твою сторону, помогал — это некоторый залог того, что он и в другой сложной ситуации поможет».
«Ты дешево стоишь». История Ольги
Я хочу рассказать свою историю, потому что после того, что случилось, у меня встал в голове психологический блок. Об этом я ни с кем никогда не разговаривала, боялась кому-то открыться. Я думаю, мне станет легче. Я понимаю, что так просто это оставлять нельзя и надо с кем-то поделиться. Мне кажется, нужно дать информацию другим девочкам, женщинам, чтобы они понимали, что не одни такие, что это не нужно держать в себе. Чтобы у них таких блоков, как у меня, не возникало.
Я очень мало работала с психологами по этой проблеме, все время говорила себе: «Этого нет, этого не существует, забудь, такого не было, это фантазии». И мне страшно смотреть в свое прошлое.
Детство у меня ассоциируется с чувствами голода, холода, одиночества, со мной никто не разговаривал. Денег не было, жили в каком-то бараке, не было игрушек, кукол, как у девочек. Я — нежеланный ребенок, я это знаю прекрасно, меня не хотели. Моя мать изначально моего отца не переваривала, но надо было как-то выживать, и вот выжили, появилась я. Я — ребенок от насильника. Бабушка, пока была жива, рассказывала, что отец над матерью измывался, и каким-то образом получилась я. Я — ребенок-обуза, ненужная, поэтому, наверное, на мне и срывались. Мать говорила: «Я твоего отца глубоко ненавижу». Он был очень больной человек, постоянные проблемы со здоровьем, мать издевалась над ним постоянно: бывало, он спит, она возьмет и во сне обольет его кипятком или ударит чем-нибудь. Это был просто ад полный. Драки, скандалы, [родители] били друг друга табуретками. Я помню, как отец в мать запустил огромную дубовую табуретку, все было разбито, шкафы были разбиты.
Меня мать всегда ненавидела. И главным тираном в семье была она. Я лежала, спала на кровати, она могла подойти и всем весом, руками, встать мне на лицо. Меня били. Сначала я думала, что у всех детей так, но потом поняла, что моих друзей не били, а меня почему-то били. Чем меня только не били, ножом разве что не резали. Всем остальным били: поясом, стулом, тарелкой, сумкой, руками — все было. Понимаю, что я ребенок нежеланный, — возьмите просто и отстаньте от меня, не участвуйте в моем воспитании, но зачем меня бить, обзывать, показывать мне, как вы скандалите? На меня никто не обращал внимания, со мной не разговаривали, я проходила мимо родителей и такая: «Блин, ну поговорите со мной, спросите у меня что-нибудь».
У меня была школьная компания, мы гуляли по паркам, по лесу, в гости заходили. Но ко мне никто никогда не заходил, потому что я не пускала. Я понимала, что дома у меня ситуация реально отличается от ситуации у других детей. Я бывала у них, видела: вот мама зовет кушать, папа в щечку целует, там «дорогой», «милый», а у меня такого нет. А почему?
В двенадцать лет, когда у меня был переходный возраст, мне было очень скучно в семье, я думала, как бы найти компанию взрослых людей и с ними пообщаться. Как продвинутый подросток, я познакомилась в интернете с парнем. Я сказала, что мне не двенадцать, а семнадцать, и я на тот момент выглядела очень взросло. Фишка прокатила. Мы с ним гуляли, начали встречаться.
Случилось это у него дома, там была вечеринка, было много друзей, компания. И где-то под вечер уже все были под веществами, пьяные, а я — маленький ребенок, [решила, что] пить не буду, не буду курить. И он сказал: «Пойдем в комнату». Мы где-то там петляли в этой большой квартире, зашли в зал, я услышала, как что-то хрустнуло, а это закрылась дверь. И он сначала стал меня целовать, а я — маленькая девочка — думала: «Блин, это круто, я целуюсь со взрослым мужчиной». Для меня это вообще был взрыв полный, я даже навстречу пошла. И он валит меня на кровать, поджимает мои колени, разводит их в сторону, я даже не могу пошевелиться, у меня только руки работают. Я руками хватаюсь, бью его кулаками своими двенадцатилетними. И я не знаю, почему я не сказала тогда, что мне двенадцать. Что он обо мне подумает? Он меня выгонит или перестанет со мной общаться? Я за него так сильно держалась.
С меня снимали одежду, и я даже не могла дать отпор, мои ноги были полностью зажаты. Я начала бить его руками, типа «перестань, перестань». И в конце он сказал: «Извини, ты такая красивая, я не смог удержаться». Он понимал, что я сопротивляюсь, бью его. Мне надо было думать о том, что меня взяли без моей воли. Но для меня это было каким-то праздником, не понимаю почему. Я еще не знала, что есть такая штука — изнасилование. Я не понимала, что меня изнасиловали.
У нас была очень маленькая комната, и я спала на одной кровати с матерью. Ночью я плакала и чувствовала, что у меня из вагины течет кровь. Мне было страшно сказать маме, потому что она у меня такая истеричка, что если я скажу, что у меня был секс с мальчиком и кровь течет из половых органов… Я зажимала рот рукой, пыталась тихо плакать. Только наутро мать увидела простыни: подо мной была красная лужа. Она такую фразу сказала: «Столько крови, как будто у тебя в п***е бутылку разбили». Она понимала, она прекрасно понимала, что произошло.
Я пришла обедать и поняла, что об этом знает отец. Мать сказала ему: «Вот, твоя дочь уже там е***ся». Отец мне сказал: «Ты дешево стоишь, шлюха». Постоянно мне говорили, что я дешево стою, как картошка в «Пятерочке», дешевкой меня называли, шлюхой. После того случая меня вообще за человека не считали.
Я в тот день не сказала родителям о насилии, подумала: «Ну вот, я сама пошла навстречу, начала с ним целоваться. Может быть, это не изнасилование или изнасилование только наполовину». Я рассказала им об этом где-то в пятнадцать-шестнадцать лет, обо всех двух актах насилия.
В четырнадцать лет я не знаю, что у меня в голове было. После двенадцати лет я стала просто «голодная», это, видимо, травма была, мне необходимо было чувствовать себя жертвой, мясом. Я думала: «А может, я реально шлюха?» Если сто раз человеку сказать, что он свинья, на сто первый он захрюкает. Родители мне вбивали, что я шлюха, и я подумала: «Пойду по мужикам». Просто сама в руки насильнику пошла и отдалась.
Познакомилась на улице с одним мужчиной, ему было лет двадцать восемь — двадцать девять, он был военным. Он мне написал: «Хочешь приехать?» Я побрилась. Была уже готова — меня изнасиловали, такая уж моя участь шлюхи. Приехала к нему, стала к нему подходить как-то, трогать за плечо или за руку. И понимаю: что-то не то. Он уже лезет на меня, и обратно не повернуть. Меня уже кладут на кровать, раздевают, а я понимаю, что я никакая не проститутка. А обратного пути нет, я уже показала себя шлюхой. Я говорила: «Может, перестанем? Может, все-таки нет?» Он такой: «Да че ты ломаешься? Один разочек дай взглянуть». Я уже трусы держу… Ну все, произошел акт. Потом он дал мне попить, сказал: «Иди помойся» — и выставил меня за дверь. И я в Подмосковье ищу электричку, руки трясутся, ноги трясутся. Я понимаю, что это моя вина.
Где-то лет в шестнадцать я все вылила. Я тогда подсела на курение, и родители меня в очередной раз назвали проституткой, мразью, наркоманкой, сказали, что скоро на героин подсяду. И у меня уже нервов не хватило, я сказала: «Два раза меня изнасиловали, и вы не имеете права ничего мне говорить, потому что вы виноваты в этом!» Они сказали: «Сама виновата, ты так одевалась — уже в двенадцать лет выглядела на семнадцать. Ты уже тогда понимала, что быстро развиваешься, что уже достаточно сформированная. Ты не должна была ходить в такие места». В какие места? Я просто вышла на улицу и познакомилась с каким-то человеком. Это просто человек, такой же, как ты. Это не зэк, рецидивист там, маньяк. Обычный человек может тебя изнасиловать. Мать сказала: «Жалко, что у тебя в п***е бутылку не разбили за твои похождения».
Они после этого примолкли, вообще со мной не разговаривали, и я благополучно переехала.
С психологами один раз был сеанс, я его весь проплакала. Мне задавали вопросы, а я не могла ответить, была вся в слезах и на листочке писала ответы. А так к психологам я не ходила. Если это не вспоминать, то мне это не мешает. Я в помощи не нуждаюсь, я сама себе помогла. Не хочу это вспоминать.
Единственная проблема — это отсутствие половой жизни из-за этого. У меня полностью атрофированы гениталии, я не могу получать сексуальное удовольствие, разрядку. Мастурбация бывает раз в год, просто не получается, ничего не чувствую. Я асексуальна. Это единственные отголоски.
Екатерина Юрьева, «Сестры»: «Когда дети входят в этот мир, у них нет понимания правил взаимодействия между людьми, того, что хорошо, а что плохо. Родительское насилие показывает, что другим людям можно нарушать границы ребенка, что применять насилие — это нормально. Детям с таким опытом может быть сложно отстаивать свои границы в дальнейшем, обращать внимание на свои потребности, доверять своим ощущениям в контакте с другими и, соответственно, обращаться за помощью в тех ситуациях, когда их границы жестко нарушаются.
Но это все не причина для сексуализированного насилия. Причина — это насильник. Насилие может произойти с любым человеком, разница лишь в том, что детям из семей, где насилие — норма, может быть сложнее обратиться за помощью в дальнейшем, отнестись к себе с сочувствием и заботой».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «Очень часто люди рассказывают о разных эпизодах насилия так, будто это единая непрерывная цепь. К примеру, связывают то, что их насиловали в детстве, с последующим насилием со стороны партнера во взрослом возрасте. Мы, как психологи, говорим: “Это разные истории, давайте так их и рассматривать”. Потому что когда мы рассматриваем их как одну, это закрепляет позицию: “Я жертва, со мной что-то не так, все происходит из-за меня, нормальных людей не насилуют три раза в жизни”.
Сексуализированное насилие очень распространено и может повторяться в разных формах. Если мы не привыкли, что нас без спроса кто-то касается и наши интимные границы нарушаются, и кто-то в подростковом возрасте это делает, мы очень бурно реагируем, а если наши границы уже нарушены насилием и наша уязвимость повышена, то риски попасть в ситуацию насилия снова будут больше. Есть риск попадания в проституцию, потому что возникает ощущение, что собственное тело не принадлежит человеку, что оно может быть использовано для секса. Часто ко мне обращаются родители и говорят: “Произошло насилие, и теперь у нашей дочери такая активная половая жизнь, столько парней”. И я им объясняю, что это не девочка такая развратная — это последствия насилия».
Екатерина Юрьева, «Сестры»: «Объективная реальность такова, что насилие может произойти с каждым. Для этого нужен человек, готовый его совершить. И это очень страшное осознание, связанное с небезопасностью мира в целом.
Цель насилия не сексуальное удовлетворение, а получения власти над другим человеком, самоутверждение за его счет. Насильник не выбирает себе жертву, он выбирает обстоятельства, безопасные для себя, — те, в которых он может совершить насилие с наибольшей вероятностью безнаказанности.
Признать, что насилие не зависит от нас и не мы его провоцируем, может быть очень трудно. Но это же осознание помогает пострадавшей от насилия вернуть себе самоуважение, понять, что с ней все в порядке. Она не злодейка и не прокаженная — она пострадала от насилия и имеет право на помощь и поддержку, на бережное восстановление после случившегося».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «От реакции взрослого многое зависит. Есть травма, которую наносит само насилие, но реакция родителей может сделать ситуацию гораздо более травмирующей. Есть ситуации, в которых родители поддержали ребенка и встали на его сторону, — здесь может быть минимум последствий для ребенка. А ситуация, в которой родители обвиняли, были не на стороне ребенка, точно оставит последствия, потому что ребенка предают дважды. Это страшная ситуация».
Анжела Пиаже, «Тебе поверят»: «Подростку, ребенку очень сложно самостоятельно себя утешать, регулировать свое состояние в ситуации, когда его осуждают родители. У подростков нет ресурсов, чтобы “откачать” себя в этой ситуации, если самые близкие люди говорят такие ужасные, стигматизирующие вещи. И возникают искаженные причинно-следственные связи: ребенку сложно понять, кто хороший, кто плохой, кто виноват, какой он сам и так далее».
Екатерина Юрьева, «Сестры»: «Четкая грань между насилием и сексом — это наличие всех компонентов согласия. Согласие должно быть активным, оно должно быть именно на секс, а не только на поцелуи и объятия, его можно отозвать в любой момент. Если один из участников в какой-то момент попросил остановиться или дал понять, что это нужно сделать, а другой продолжает, то это насилие.
В Уголовном кодексе не написано, что смягчающим обстоятельством при изнасиловании или другом виде сексуализированного насилия является то, что человек себя не уважает и считает, что заслужил такое отношение. И в статье Конституции, которая гарантирует нам безопасность, таких оговорок нет. Никого нельзя насиловать — ни того, кто себя уважает, ни того, кто не уважает. Никого. Это важный момент, который почему-то упускается нашим обществом, и вина смещается с того, кто осуществил насилие, на того, кто от него пострадал.
У нас есть расхожий стереотип о том, что если женщина говорит “нет” — это означает “может быть”, если “может быть” — это “да”, а если “да”, то это не женщина. У нас романтизируется настойчивость, а мужественность видится в том, чтобы добиваться своего любыми способами. В том числе это касается так называемой победы над женщиной. И это то, что мы уже двадцать семь лет пытаемся изменить».
Екатерина Юрьева, «Сестры»: «На проработку травмы и на то, чтобы обратиться к специалисту, уже нужны ресурсы и большая смелость. На самом деле не всем пострадавшим нужна помощь психолога, самое важное — это реакция окружения, близких людей. У нас в организации есть два канала поддержки: человек-человек и человек-специалист.
Когда к нам обращаются, мы никогда не говорим: “У нас есть психолог, сходите обязательно, вам помогут”. Мы говорим, что у нас есть сервис как психологические консультации и там помощь оказывают именно психологи, а есть телефон доверия и кризисная почта — там могут быть специально обученные консультантки, это не психотерапия, это другой процесс, из равных позиций. Идея в том, что у каждого человека может быть поддерживающая сестра, к которой можно обратиться.
Первое, что человек слышит, когда звонит по телефону доверия центра “Сестры”, — это: “Телефон доверия, центр “Сестры”, я вас слушаю”. Часто этой фразы достаточно, чтобы человек сказал: “Со мной произошло что-то…” Мы можем спросить: “Связано ли то, что с вами произошло, с профилем нашей организации?” Человек может вообще ничего не говорить. Мы можем выждать паузу и сказать: “Мы можем поговорить о чем-то или помолчать вместе, если вы хотите”, или “Я готова вас выслушать и поддержать. Вы можете в любой момент прервать разговор, если вам некомфортно”, или “Можете сказать, как к вам обращаться, или ничего не говорить”, или “Если я скажу что-то, что вам не подходит, вы можете меня прервать и поправить”.
Просто позвонить и поплакать — это тоже распространенный вариант. Иногда мы ничем не можем помочь, кроме как выслушать человека и пережить с ним этот момент».
«Я думал, что стану каким-то убийцей». История Андрея
Мать меня бросила, когда мне был год. О том, что она ушла, мне рассказал отец, когда я был в первом классе. Это случилось под Новый год, после боя курантов отец вышел в уборную, а она ушла — и все. Я знал, что моя мать существует, но не знал, что она у нас в городе, мне никто не говорил. Такая тоска была по полной семье. Когда я увидел мать, обрадовался, она начала со мной нянькаться, уси-пуси. То денежку даст, то игрушку купит. Я начал ее любить как сын, а потом, после этого случая, эта обида обратно вернулась и все перевернулось полностью. Сейчас у меня с ней отношения не как у матери с сыном, а просто как у знакомых.
В подростковом возрасте я ненавидел женщин, мог одноклассниц унизить, избить. Именно из-за того, что у меня не было матери как таковой, ну она была, но общалась со мной так, на по фиг. Она ушла к тому самому мужику, который со мной это пытался сделать.
Мать меня забрала, когда я был в первом классе. Поведение отчима меня пугало, потому что он постоянно кричал на мою мать, пытался как-то доминировать.
Однажды я пришел из школы, там был отчим. Он каждый день выпивал, для меня это было не ново. Как бы по фиг, пьет и пьет. Он позвал меня, начал спрашивать, что мне задали, буду я делать уроки или нет, «давай я помогу», потом пьяный его бред, который я уже не вспомню. Потом он взял в руки вилку, потому что закусывал ею, согнул ее большим пальцем и сказал: «Если ты не будешь делать уроки, я тебе эту вилку в руку воткну». Он чуть ли не начал это делать, я кричал, плакал, он тоже повышенные тона использовал, и тут вбегает мать в квартиру и говорит: «Фиг ли ты моего сына трогаешь?» — и так далее. Встала на защиту тогда, но мне было страшно.
Сам эпизод насилия произошел между девятью и десятью годами. Я вернулся из школы, разулся, пошел в комнату разгребать портфель и стоял лицом к шкафу, а спиной к выходу. И он сзади подошел, начал спрашивать про уроки. Я, как обычно, начал ему отвечать. Потом я чувствую, что он как-то ближе ко мне подкрадывается. Он как-то так за плечи двумя руками схватил, потом наклонился, приобнял, и я чувствую пятой точкой, что в меня что-то упирается. И я уже тогда понял, что это не что-то материальное, а что-то вот именно человеческое. И мне стало неприятно, он меня начал еще сильнее держать. Я начал кричать, плакать, мол, отпусти, что ты делаешь, я маме все расскажу. Он сказал: «Мама тебе не поверит». В итоге я каким-то образом вырвался, потому что он был пьяный и хватку ослабил. Я, не раздумывая, с кулака ударил его и попал туда, куда нужно, — туда, чем он упирался в меня. И пока он от боли был скрюченный, я оделся. Даже куртку вроде не взял, просто башмаки напялил, а была осень, холодно, и побежал на улицу.
Вернулся, когда был уверен, что мама уже дома. Я маме все рассказал, естественно. Она на него покричала, мол, какого фига ты делаешь, ты мне ребенка испортишь, развод, все дела. Но в итоге она от него так и не ушла, на следующий день у них как будто все хорошо, а на меня как будто по фиг. А потом через какое-то время она говорила, что этого вообще не было: «Че ты придумываешь, он не мог такого сделать. Он, конечно, выпивает, но не до такой степени».
Отец до сих пор ничего, естественно, не знает. Просто я знаю своего отца: если бы сказал ему, он бы его убил на фиг. Да и я сомневался, что он мне поверит, из-за опыта с матерью, из-за страха. Не говорил другим взрослым, та же ситуация, как с отцом, — страх и неуверенность в их будущих действиях. Тогда, в те времена, если ребенок что-то говорил, это значило, что он преувеличивал. Вот это клише на мне лежало. От своих одноклассников я слышал много рассказов типа: «Я маме рассказал, что меня кто-то побил в школе, а она не поверила, сказала: не накручивай, это вы просто играли».
Появился страх того, что взрослый человек может делать вот это — насилие — и только это и может, в принципе, дать. Максимум он материально может дать доброту — купить что-то вкусненькое, чтобы ты просто об этом забыл и молчал. Такое детство, когда тебе покупают что-то, чтобы ты молчал и тебя могли использовать. Идет опасение других взрослых, дядечек на улицах — а что если он тоже так со мной сделает? Или вижу незнакомую взрослую женщину, а у меня в мыслях: «А вот она по-любому тоже своего ребенка кинула, и он несчастлив».
После этого момента я стал ненавидеть женский пол, потому что думал, что все такие, как моя мать. Где-то до четырнадцати-пятнадцати лет продолжалась вся эта канитель. Мне это мешало жить, были мысли о суициде, и все как-то вверх дном, я не я, личности у меня вообще никакой не было. Поникший постоянно на уроках, все меня гнобили из-за моей тихости, зашуганности. Никто не понимал, почему я такой. А у меня был вот этот стресс, нервы, а отец еще любил меня вкусно накормить, то есть я был полненький. У меня не было друзей как таковых, я сам себе докучал, мне это было некомфортно.
Думал, что либо стану таким же, как мой отчим, либо каким-то убийцей, я не знаю. Либо меня просто не будет на этой земле. Просто у людей, которые глушат это в себе, это выливается во что-то ужасное. Они могут съехать с катушек либо начать делать что-то противозаконное и стать такими же мудаками: кого-то будут насиловать, убивать только женщин или только детей или просто убивать. Когда с тобой такое произошло, по тебе общество видит, что в тебе что-то не так. Тебя гнобят, гнобят, это накапливается. И потом щелчком приходит осознание, что общество не достойно тебя. И эти действия — изнасилование или убийство — притупляют вот эту боль. Ты как будто убил того, кто тебя гнобил, хотя свою жертву мог вообще никогда в жизни раньше не видеть. И появляется наслаждение от того, что становится меньше людей, которые могут тебя зацепить чем-то.
В пятнадцать лет у меня как будто тумблер в голове переключился. Я вспомнил, что у моей тети есть знакомая психолог. Я пришел к тете и сказал, что мне нужна помощь, и попросил, чтобы она меня связала с психологом. Я отслужил в армии, окончил колледж, у меня есть любимая девушка, я переехал к ней в другой город. Я проработал свои травмы, потом пять лет обучался и сам стал психологом. Есть люди, которые страдают так же, как я, а то и хуже. И им нужно помогать. В нашей стране домогательства и изнасилования — это частый случай, к сожалению.
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «Важно искать помощь, подключать взрослых. Но когда способ “рассказать родителям” не срабатывает, появляется огромное отчаяние, нежелание больше кому-то говорить. Ребенок думает, что если близкие не поддержали, то от всех остальных и вовсе ждать нечего. Тут важно понимать, что для ребенка это слишком сложная ситуация и лучше находить варианты помощи. Нужно помнить, что есть другие взрослые, кроме родителей. Сексуализированное насилие — это преступление, и есть плохо работающая, но система, которая должна определенным образом реагировать.
Мы с каждым подростком ищем свой вариант, но в целом можно обратиться в специализированные центры, которые работают с проблемой сексуализированного насилия, позвонить на всероссийский телефон доверия. На него можно позвонить из любого региона, он работает двадцать четыре часа в сутки. Там есть разные специалисты. Тема сексуализированного насилия над ребенком до сих пор табуирована, и не все специалисты информированы об этом. Поэтому гарантии того, что ребенок сразу получит квалифицированную помощь, нет. Если не получилось сразу, можно попробовать позвонить еще раз. Это не говорит о том, что конкретно этого ребенка нарочно отвергают».
Анжела Пиаже, «Тебе поверят»: «Ребенку стоит знать о том, что он имеет право искать и запрашивать помощь. Он или она не виноваты в ситуации насилия — это незыблемый факт. Поэтому стоит запрашивать помощь до тех пор, пока ее не окажут».
Ксения Шашунова, «Тебе поверят»: «Дети, которые находятся в ситуации насилия, даже если они становятся свидетелями насилия в семье например, идентифицируются либо с человеком, который пострадал от насилия, либо с тем, кто совершает насилие. Парни чаще идентифицируются с автором насилия. Это способ совладать с травмой. Один из маркеров сексуализированного насилия — это когда ребенок проявляет сексуализированную агрессию к другим детям. Есть очень большая вероятность, что и с ним насилие произошло.
У меня были клиенты, которые говорят о своем страхе совершить насилие над детьми. Эта мысль периодически у них возникает, и она их очень пугает. Но это мысль, а не действие — она может возникать, у нее могут быть определенные причины, но это не значит, что ты ужасный человек. Такое может быть, но с этим можно очень по-разному обходиться. С такой проблемой тоже можно обратиться к психологу».
Пострадавшие от сексуализированного насилия могут обратиться за помощью в «Тебе поверят» — там подросткам и взрослым до двадцати лет доступно восемь консультаций с психологом. В центре «Сестры» работает телефон доверия 8-499-901-02-01, кризисная почта online@sisters-help.ru и тоже доступны консультации психологов как для подростков, так и для взрослых. В фонде «Сохраняя жизнь» можно получить психологическую и юридическую помощь, специалисты фонда сопровождают пострадавших от сексуализированного насилия при обращении в Следственный комитет. Все организации работают бесплатно и соблюдают условия анонимности. По тому же принципу работает телефон доверия для детей, подростков и их родителей 8-800-200-01-22.
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране и предлагаем способы их решения. За девять лет мы собрали 300 миллионов рублей в пользу проверенных благотворительных организаций.
«Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям: с их помощью мы оплачиваем работу авторов, фотографов и редакторов, ездим в командировки и проводим исследования. Мы просим вас оформить пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать.
Оформив регулярное пожертвование на сумму от 500 рублей, вы сможете присоединиться к «Таким друзьям» — сообществу близких по духу людей. Здесь вас ждут мастер-классы и воркшопы, общение с редакцией, обсуждение текстов и встречи с их героями.
Станьте частью перемен — оформите ежемесячное пожертвование. Спасибо, что вы с нами!
Помочь нам
