«Лечение становится уголовно наказуемым»

Дело педиатра Надежды Буяновой, в основе которого — донос пациентки поликлиники, создало ситуацию, когда любой специалист, работа с которым требует интимной беседы, оказывается не в безопасности. Так, любое высказывание психолога клиент с травмой может интерпретировать как враждебное и написать на специалиста донос, и оспорить его в российском суде вряд ли удастся.

Обвинительный приговор педиатру Надежде Буяновой стал прецедентом, который продемонстрировал уязвимость положения врачей, психологов, психотерапевтов и других специалистов, чья работа подразумевает прямой разговор с пациентом о не всегда приятных, но важных интимных вещах.

Угроза оказаться под уголовным преследованием по делу о фейках об армии и невозможность доказать свою невиновность помещает таких специалистов в заведомо небезопасное рабочее пространство. Об этом же написала у себя в блоге психолог и публицист Людмила Петрановская.

«Приговор Надежде Буяновой ставит крест на идее любой психологической помощи семьям участников “СВО” и самим посткомбатантам. Для ясности: я не считаю, что им нельзя и не надо помогать по моральным соображениям. Мухи отдельно, котлеты отдельно. В этих семьях растут дети, как минимум снижением рисков для них из-за стресса или постстресса родителей заниматься можно и нужно», — пишет специалист.

Она поясняет, что теперь против психолога может быть использовано каждое его слово: «Это значит — никакой конфронтации, никаких неудобных вопросов, никакого поиска правды. Это значит — никакой близости, никакой работы, никакой помощи. Имитация, формальность, саботаж — любыми способами».

Петрановская спрогнозировала существенное ухудшение условий работы для специалистов помогающих профессий, связанных со словом: «Такой опыт — это надругательство над профессиональной идентичностью. И многие будут уходить с тех мест работы, где уклониться невозможно».

«Такие дела» спросили у практикующих психологов, психотерапевтов и других специалистов, работающих с участниками «специальной военной операции» в Украине и их семьями, об уже существующих и новых рисках.

Александр Абезгауз, клинический психолог, Москва

Я работаю клиническим психологом в нескольких государственных и частных центрах помощи семьям мобилизованных. Очень важно учитывать специфику учреждения, где проходит прием.

Например, в частном центре у специалистов больше свободы, в бюджетных учреждениях, финансируемых государством, действуют свои правила. Государственная позиция такова: «Там, на СВО, работают “наши мальчики”, и мы их всячески поддерживаем, желаем скорейшей победы и возвращения живыми и здоровыми». Поэтому логично, что, если ты работаешь в бюджетном учреждении, необходимо прямо или косвенно транслировать именно эту позицию.

На своих приемах я опираюсь на мнение и слова клиента. Некоторые критичны к правительству и самой «специальной военной операции» в Украине, некоторые могут себе позволить очень негативно отзываться о руководстве, об определенных структурах. В таких разговорах я их могу поддержать. 

В конфликтных ситуациях важно вовремя реагировать: извиниться, предложить альтернативу, поддержать клиента. Тогда он, возможно, уйдет, пусть и с негативными чувствами, но домой. А вот если на его первые возражения ответить игнорированием или осуждением, дело может кончиться заявлением в полицию, и это уже гарантирует плохой финал.

Несмотря на риски, я не оставлю свою практику и продолжу оказывать психологическую помощь семьям и участникам СВО. Психолог — это мое призвание, и даже в тюрьме я продолжу помогать людям.

Данила Синицын, психиатр, Санкт-Петербург

Я психиатр, и ко мне на прием часто приходят жены военнослужащих. У каждой из них свое отношение к «специальной военной операции» в Украине: кто-то не поддерживает поступок мужа и находится в отчаянии, кто-то, напротив, одобряет, но боится за его жизнь.

В общении с пациентами я придерживаюсь базового принципа: избегать оценочных суждений и не вовлекаться в обсуждение политических вопросов.

Но если у пациента жалобы, связанные с идеологическими воззрениями, которые мне не близки, они остаются информацией, на основании которой я должен понять, как лучше всего оказать ему помощь. При этом я озвучиваю собственную позицию по политическим и прочим немедицинским моментам.

Да, история Надежды Буяновой усиливает мое общее ощущение небезопасности на приемах с пациентами. Оно не связано с моей профессиональной деятельностью, ведь для оказания помощи не нужно разделять мнение пациента или делиться своим. Я говорю об обычном человеческом чувстве небезопасности, которое возникает из-за отсутствия свободы слова.

Такие ощущения появляются, например, когда пациентом затрагиваются темы сексуальной ориентации или политических воззрений, — мне приходится менять поведение таким образом, чтобы не озвучить что-либо, что формально может быть поводом для уголовного преследования.

Ты не можешь открыто транслировать свои взгляды, потому что есть риск подвергнуться репрессиям за идеи, которые кажутся абсолютно нормальными в рамках той парадигмы, которую я считаю правильной.

Это касается вопросов гендера, сексуальных предпочтений, деторождения. Все это ставит врачей в ситуацию, когда качественное информирование пациентов и лечение по сути становятся уголовно наказуемыми. 

Прецедент с Буяновой радикально не меняет мой подход к взаимодействию с пациентами, но теперь мне приходится продолжать работу с оглядкой.

Зачастую такие человеческие проявления, как агрессия, ксенофобия, неприятие чужого мнения, являются одной из граней ментального состояния человека, нуждающегося в помощи. Мне кажется, что я должен оказывать одинаково качественную помощь любому человеку, который за ней обратился. Так что, оказывая ее людям, отличающимся от меня по взглядам, я надеюсь, что гуманизма и терпимости в нашем обществе будет немного больше.

Роберт Родионов, психолог, Московская область

Когда я работал психотерапевтом в центре реабилитации после травм и операций в Московской области, ко мне на прием пришла мама с ребенком. Ситуация была классической: папа воюет в Украине, мама на нервах, а у ребенка — психологическая травма.

При работе с родственниками участников СВО важно понимать, что мы имеем дело с людьми, у которых появились новые «преимущества», — они действительно начинают считать себя новой элитой, думая: «Теперь я имею право на особое отношение, на проход без очереди, на излишние требования». Но зачастую это ощущение элитарности — мнимое, это компенсация прошлых неудач, это вынужденная мера, это то, как они спасают свою психику. 

Поэтому важно быть крайне осторожным и понимать, что нет никаких гарантий твоей собственной безопасности — того, что сам участник боевых действий или его семья, находясь в травмированном психическом состоянии, не решат написать донос.

Сейчас я в эмиграции, но по-прежнему принимаю клиентов из России. Я не делю их на тех, кто за, и тех, кто против, — я работаю с людьми с психологическими травмами, с теми, кто пережил потерю. При этом даже онлайн мне приходится фильтровать слова. Часто я это делаю даже не из-за страха за себя, а из-за бережности к людям: эта тема может быть очень болезненной.

Искренних отношений с клиентом в таких условиях добиться очень сложно: терапевт постоянно находится в напряжении, выбирает слова. Даже если клиент кажется мне абсолютно адекватным и говорит: «Я против боевых действий», любое мое слово, жест или даже их отсутствие могут случайно задеть болевую точку, и тогда я рискую оказаться под ударом.

Терапия с клиентом — это независимые отношения или отношения со здоровой зависимостью, в которых обе стороны чувствуют безопасность. Но когда у одного из участников появляется безусловное преимущество — например, возможность написать донос, — безопасность разрушается. Один становится обслуживающим персоналом для другого. 

Получается, для меня ощущение небезопасности появляется тогда, когда в наш с пациентом терапевтический процесс включается третий компонент: возможность воздействовать на терапевта внешними средствами. Как я на это реагирую? Для начала оцениваю, могу ли я говорить с клиентом прямо. Если я понимаю, что его состояние позволяет это делать, я говорю. Если нет — приходится действовать более осторожно. Но я всегда стараюсь оставаться терапевтом настолько, насколько это возможно.

Елена Зайцева, психолог, Уфа

Я психолог в частной клинике, а также детский невролог в государственной поликлинике. Но именно в поликлинике я беседую с семьями участников «специальной военной операции» в Украине. А все потому, что, когда у ребенка возникают проблемы со сном и поведением, родители сначала обращаются к детскому неврологу. Психоневрологический диспансер у нас в городе расположен на окраине, и детей туда редко водят, к тому же в России не принято сразу обращаться к психологу.

Родители никогда не начинают прием с обсуждения темы СВО. Обычно разговор идет о жалобах: «Ребенок стал агрессивным, раздражительным, плохо спит по ночам». Я уточняю: «Когда это началось?», «С чем вы это связываете?» Почти всегда пациенты сами говорят, что это, вероятно, связано с СВО, и начинают рассказывать о своих проблемах.

Я не пытаюсь разобраться, кто прав, кто виноват. Есть ребенок, который точно ни в чем не виноват и которому плохо, ему нужно помочь.

Мое первое правило на приемах — держать свои личные взгляды в стороне. Я отношусь к вопросам войны так же, как к религии: отбрасываю все предубеждения. Поэтому я не оцениваю, герой войны или убийца.

Конечно, дело Буяновой влияет на самоощущение на работе — все стало более непредсказуемо. Ты как медицинский специалист со своей стороны можешь соблюдать нейтралитет, но на приеме может оказаться человек с деформированной, искаженной из-за травмы психикой, он может видеть в тебе врага. Какую бурю чувств способна вызвать даже малейшая «не та» эмоция, представить невозможно. На мне может быть желтая рубашка и голубой платок, что может вызвать агрессию. Это же может быть истолковано как политическая позиция. Я понимаю, что эти люди подавлены и растеряны: их близкие месяцами находятся в зоне боевых действий, они скучают по мужьям и отцам. Но, с другой стороны, я тоже чувствую себя небезопасно: в любой момент на меня напишут донос, и в нынешних реалиях защитить себя я не смогу.

• Теги:
• донос
• медицина
• психологическая помощь
• репрессии