Многосерийный документальный мультимедийный проект информационного портала «Такие Дела» об эпидемии ВИЧ в России.
в
России
России
Загрузка
Начать просмотр
«Когда в Краснотурьинске открыли первый салон красоты, мы с подругой отправились туда, — вспоминает Юля Шевченко, темноволосая женщина в прямоугольных очках. — Нас ужасно постригли. У подруги жутко разболелся зуб. Я тогда училась на последнем курсе медицинского училища и хорошо умела ставить внутривенные инъекции. Мы пошли в аптеку за обезболивающим, и я попросила продавщицу дать нам самое сильное лекарство. Она продала нам желтую упаковку из пяти ампул, а когда мы подходили к дверям, крикнула вслед: “Девочки, а вам для какой боли? Зубной... Ой не знаю, не знаю. Я вам, наверное, слишком сильное лекарство дала”. “Обезболит?” — переспросила я. “Обезболить-то обезболит, только поаккуратнее надо быть”, — ответила она.
На улице я прочла аннотацию, узнала, что действие препарата превосходит действие морфия, и отказалась ставить его подруге. Но поскольку у нас не было денег на новое лекарство, мы пошли домой. Помню, как сейчас, ее реакцию. Я поставила ей полкуба, и она расплылась на диване: “Зашибись! Ты не представляешь, Юлька, насколько мне сейчас хорошо!” Ну, любопытство меня и сгубило... Мы скупили этот препарат в близлежащих аптеках и даже городах. Я помню, как нам хреново было в поезде, когда мы ехали к другу. Все трясется, дурацкий свет, кругом люди. Мы ждали остановки, чтобы поставиться, и не догоняли, что нас уже закумарило».
Юля росла, пересаживаясь с одного наркотика на другой. Ханка, героин, крокодил. Параллельно она успевала учиться и работать на высокооплачиваемых должностях (последнее место, откуда ее уволили, — администрация города). Юля была поздним и долгожданным ребенком. Родители (мама работала в рекламном отделе местной газеты, папа — на заводе) выполняли все капризы единственной дочери, одаривали шубами и золотыми кольцами. А когда ей не хватало человеческого тепла, как говорит Юля, «откупались деньгами».
«Папе пришлось уйти из большого спорта после того, как он получил внутричерепную травму. У него развилась шизофрения. Это, наверное, самый большой страх моего детства. Он слышал голоса.
Дома невозможно было находиться. Неделями он не прикасался к моему дневнику, а тут начинал кричать: “Тащи дневник, сучка!” Всячески унижал меня».
Когда Юля была на четвертом месяце беременности, ей диагностировали ВИЧ (отец ребенка — тоже наркопотребитель). Скорее всего заражение произошло половым путем. Потому что девушка всегда носила в сумочке чистый шприц, болтушку (нафтизиновый флакончик, в котором забалтывался наркотик) и даже жгут. Наркопотребители хихикали над ней.
Юля употребляла наркотики пятнадцать лет. В какой-то момент начала заниматься ритейлом: ей привозили наркотики по одной цене, а она продавала их двум «бегункам-мальчишкам» по другой. В итоге угодила в тюрьму на шесть лет и 11 месяцев — за незаконное приобретение и хранение наркотиков в крупных размерах.
Когда меня посадили, я весила 43 килограмма. Мне безразлично было на ребенка. Я просыпалась, делала укол и снова ложилась спать. Ела и пила наркотики».
Год назад она вышла из тюрьмы и перестала употреблять. Из тех, с кем она начала «торчать», осталось в живых несколько человек.
«Я потеряла все, что у меня было, — плачет Юля. — Родители умерли. Четырехкомнатный коттедж и золотые украшения я “проколола”. Освободилась в пустую квартиру, где даже не было газовой плиты. Беззубая, старая, страшная тетка. В тот момент я поняла, что, если не вытащу себя со дна, этого никто не сделает. Может, сыграло роль еще и то, что всю жизнь я надеялась на маму. Она всячески опекала меня, возила по реабилитационным центрам».
Сегодня Юле 41 год. Она работает в алкомаркете три раза в неделю, а в остальные дни занимается ВИЧ-активизмом.
Единственная общественная организация в Краснотурьинске, которая озабочена проблемами наркопотребителей и ВИЧ-инфицированных — ДОМ (Доверие, Открытость, Милосердие). Вместе с Юлей трудятся еще две девушки: Лена (употребляла наркотики, сейчас муж на «солях») и Марина (в прошлом наркопотребительница, сейчас сорвалась на алкоголе). Все они — равные консультанты, имеют положительный ВИЧ-статус.
Девушки не только сидят в офисе, но и посещают места скопления потенциальных клиентов. Ездят в колонии, чтобы сделать тест на ВИЧ-инфекцию всем желающим (заключенные через клетку просовывают руку для забора крови). Ходят по квартирам и притонам, чтобы выловить «потеряшек» — тех, кто отказывается принимать терапию или сдавать необходимые анализы. Берут за руку и отводят в больницу наркозависимых, которые не хотят или боятся идти на прием к инфекционисту после того, как соскочили с антиретровирусной терапии (позволяет не допустить возникновения стадии СПИДа). Раздают чистые шприцы, чтобы минимизировать риски заражения. Всего на сопровождении ДОМа находятся 400 клиентов.
«Наркоманам наплевать на себя и окружающих, — говорит Юля. — Практикуешь незащищенный секс, колешься, если припрет, одной иглой. Я знаю эту проблему изнутри.
А если не знают, я говорю: спроси у кого-нибудь из “старичков”, кто я такая. Ограждая их, я каждый день борюсь с собой. Я не знаю, что бы со мной было, если бы я увидела перед собой гору героина. Может, отказалась бы. А может... Где-то глубоко во мне сидит старая наркоманка».
Офис организации ДОМ находится с тыльной стороны обычной пятиэтажки (помещение выделила в безвозмездное пользование администрация города), соседи — общество глухих. В коридоре лежат в картонных коробках из-под шприцев детские игрушки и одежда для тех, кто нуждается.
В приемной Ольга Анатольевна режет «бутики с колбасой» и по-домашнему приглашает всех на чай. На подоконнике стоит рассада, на стене висит маленький домик, вышитый крестиком хозяйкой офиса, «Десять заповедей закона божьего» и плакат с надписью «Кто-то может сказать, что наркоман это мразь. А наркоман — это тоже человек, который поранился о наше общество». На стеллаже памперсы и детское питание — для ВИЧ-положительных мамочек. Ящики забиты «бэпэшками» (так называемыми «бич-пакетами» с дошираком) и продуктовыми наборами (тушенка, макароны, рыбные консервы, сгущенка). Последние выдаются после того, как ВИЧ-инфицированные сдадут раз в полгода все необходимые анализы (иммунный статус, манту и др).
В соседней комнате пахнет ладаном. Парты — как-будто из разных школ и разных времен. Синий ковер подарили добрые люди из соцзащиты, картину с изображением местной церкви — из колонии. Здесь проходят групповые встречи и воскресная школа для детей наркопотребителей и ВИЧ-инфицированных. На кремовых обоях следы от скотча: раньше сюда наклеивали красные капельки крови с именами и возрастом умерших наркопотребителей, а когда открыли воскресную школу, решили содрать. Следов так много, что иконы и детские поделки, которыми теперь украшены стены, не скрывают их.
За этот год умер 61 наркопотребитель (все они были на сопровождении ДОМа), а за последний месяц шесть экспресс-тестов на ВИЧ дали положительный результат.
Председатель организации — Ольга Торопова — энергичная женщина 56 лет. Двадцать лет работала учителем черчения в школе, а теперь думает, говорит и ведет себя как настоящая «классручка». В каждом наркопотребителе пытается разглядеть что-то хорошее, «половичками» зовет тех, кто приобрел ВИЧ половым путем, «веничками» — инъекционным. В телефоне на номерах всех наркопотребителей у нее стоит рингтон рэпера Басты: «Это не я люблю наркотики, это наркотики любят меня» («Зато я сразу понимаю, кто мне звонит»).
«Однажды со “СПИД-центра” мне позвонили и попросили рецепт дезоморфина, тогда этот наркотик только вошел в обиход, — вспоминает она. — Я набираю Мише и спрашиваю, как делается этот наркотик. Он начинает мне диктовать, а потом говорит: “Ольга Анатольевна, идите, сходите в аптеку, купите “Пиралгин”, приходите — сваримся”».
ДОМ открыт для наркопотребителей с 2003 года. Из четырех учредителей в организации осталась только Торопова. Для нее это не просто работа, а образ жизни: Ольга Анатольевна — созависимая. Ее единственный сын употреблял наркотики пятнадцать лет, а в прошлом году сел в колонию за сбыт «солей». Это уже четвертая судимость Антона.
«Когда узнала, что сын употребляет, выла как собака. Тогда не было ребцентров, и я не знала, как его спасти. Я боялась зайти в дом, а когда заходила, боялась выйти на улицу. Я шла с работы, слышала, как из окон домов доносятся русские народные песни, и думала: неужели у них наркоманов нет?! Было так стыдно иметь сына наркомана. Если мне навстречу шла одноклассница, я ускоряла шаг, а столкнувшись с ней лицом к лицу, просила прощения, что некогда поболтать... Я же растила сына одна, работала на севере на две ставки. Наверное, я ему что-то не додала, где-то не выслушала его».
Ольга Анатольевна обожает Антона. «А хотите, я покажу вам своего мальчика? — берет в руки планшет с фотографиями. — Мне кажется, что он у меня самый красивый. Так хочется, чтобы он вышел, женился и родил мне кого-нибудь». Торопова признается, что создала эту организацию из-за наркозависимого сына. В 2000 году ему диагностировали ВИЧ.
«Антон пришел домой и сказал: “Мама, у меня ВИЧ”. Тогда еще не было терапии, больным подписывали смертный приговор. Я шла по улице, видела свадебный кортеж и думала про себя: у моего ребенка не будет ни свадьбы, ни детей. Если бы я не знала про ВИЧ, мне было бы проще жить. Хотя, наверное, я бы сейчас этим ребятам не помогала. Я ведь поначалу создавала эту организацию, чтобы иметь возможность помогать сыну.... Меня муж (отчим Антона) хочет бросить. Он говорит: “Ты своих наркоманов любишь больше, чем меня”»
В офис заходят клиенты «ДОМа». Вася, действующий наркопотребитель, в трениках, c наколкой «Неисправим» на шее и бегающими при разговоре глазами, подсел на героин после службы в армии на второй Чеченской войне. «Торчал» вместе с сыном Ольги Анатольевны. Его сожительница — Аня, наркопотребительница с двадцатилетним стажем, в прошлой жизни работала медсестрой, а сейчас в той же больнице моет полы за девять тысяч рублей в месяц.
— Как только начали выдавать продуктовые наборы, мы стали сюда ходить, — рассказывает Вася. — Я на притоне сам находился, там у пацанов вообще нечего поесть. Они питаются наркотиками. Ждут, когда Ольга Анатольевна откроется, чтобы прийти — хотя бы пакетик «доширака» взять.
— Я здесь чувствую себя как дома, — перебивает Аня. — Здесь можно поговорить и не бояться, что тебя не поймут. Наркотик, по сути, это стремная фигня. Моя мама до сих пор считает всех наркоманов животными.
У Ани и Васи ВИЧ. Всякий раз, когда Аня пытается завязать с наркотиками, вторая половинка тянет ее на дно. Вася дважды сидел за разбойное нападение.
— Я уже полгода не могу найти работу, — жалуется Вася. — Работал на вахте, но меня там кинули и не заплатили денег. Ты пытаешься что-то изменить в своей жизни, а тебя бьют по рукам. Мой брат, вон, пошел устраиваться на работу, а там прочли его фамилию, перепутали со мной и сказали: «Ты на что надеешься, наркоман?!» Я сейчас понимаю, что у меня было больше денег, когда я обманывал и жил за счет других.
— Вася, надо понимать, что в этой жизни мы обидели много людей, — успокаивает Аня. — И за все нужно платить. Я уже не мечтаю восстановиться по профессии. У меня ВИЧ. И я на учете в наркодиспансере.
— Это проблема маленького города, — говорит Вася. Мы здесь у всех на виду. Вот уедешь ты в Екатеринбург, и не будет у тебя на лбу клейма «вичовая наркоманка». Затеряешься в большом городе.
Свердловская область лидирует по количеству ВИЧ-инфицированных в России. По официальной статистике, в столице региона — Екатеринбурге — болен каждый пятидесятый (всего 27 тысяч человек, 1,8% горожан), по неофициальной — каждый двадцать пятый. «Не питайте иллюзий, это ситуация общая для страны. Просто мы работаем на выявляемость и не боимся об этом говорить», — пишет в своем Facebook мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман.
В Екатеринбурге всего две организации занимаются профилактикой ВИЧ в среде наркопотребителей. Одну из них координирует Ваня Жаворонков.
«Однажды на меня вышел итальянский журналист, — рассказывает Ваня. — Он хотел поснимать, как живут и колются наркопотребители. Я помог ему связаться с ними. Через три года он вернулся в Екатеринбург и попросил меня свести его с ребятами. Выяснилось, что из пятнадцати человек в живых остались только двое: один сидит, другой завязал. Все остальные — умерли».
У Вани хриплый голос, глубокий взгляд. Он родился и вырос в маленькой деревушке в Челябинской области, а в 15 лет переехал в Екатеринбург и стал жить один. На левой ладони затертая татуировка — чайка и буква «В» («в честь мамы Вали»), на правой — золотая цепь. Он рассказывает свою жизнь, а потом прерывается и декламирует стихи Есенина («Ты меня не любишь, не жалеешь, Разве я немного не красив?»). Ваня вспоминает, как в детстве спутал поэта с Лениным («Я просто не думал, что чей-то еще портрет может висеть у нас дома»), и как в тринадцать папа-философ («он сначала преподавал в институте, а потом, видимо, под алкоголем накосорезил, и его отправили в сельскую школу учителем») пил с ним вермут и читал наизусть Есенина.
Офис инициативной группы, где сегодня работает Ваня, находится в подвальном помещении СПИД-центра, там же вторая организация, занимающаяся проблемами наркопотребителей, — «Жизнь+». На железной двери висят объявления: «Клуб знакомств для ВИЧ-положительных», «Мы готовим равных консультантов», «Здесь по будням равные консультанты, чай с печеньем, презервативы, эмоциональная поддержка, ответы на любые вопросы».
Два раза в неделю Ваня садится в белую газель со знаком красного креста на заднем стекле и едет на аутрич — в места, где живут и «варятся» наркозависимые. Как правило, они не вылезают за пределы своего района — их жизнь подчинена поиску наркотиков. Чтобы достучаться до наркопотребителей, нужно подстраиваться под их жизненный ритм.
Пока Ваня обзванивает клиентов (в телефоне 800 номеров с пометкой «Нарк», «Вич», «Туб»), на откидном столике появляются приборы, необходимые для экспресс-тестирования на ВИЧ, информационные брошюры, шприцы и ампулы налоксона, который спасает при передозировке, но не продается в аптеках без рецепта. Ваня придерживается международного принципа: остановить эпидемию ВИЧ среди наркопотребителей можно, если массово раздавать одноразовые шприцы, регулярно тестировать людей на ВИЧ и помогать придерживаться схемы терапии для снижения вирусной нагрузки.
«В 1999 году, — вспоминает Ваня, — девушка, с которой мы вместе жили и употребляли наркотики, пришла из женской консультации в слезах: “У тебя по-любому СПИД”. Внутри ничего не дрогнуло. Я спокойным голосом сказал ей: “Значит, дорогая, немного ускоримся. Шансов у нас все равно нет”. В тот момент мы вынесли из дома все, что можно было. Я воровал, ночевал на разных квартирах, притонах. Это было дно после восьми лет жесткой системы (регулярного употребления наркотиков, — ТД). Меня мама “хоронила” несколько раз. Я настолько устал, что осознанно шел к смерти. А когда меня посадили за кражу, я даже радовался где-то в глубине души. Понимал, что иначе умру».
Ваня вышел из колонии и уехал к маме в область. Родители к тому времени уже давно были в разводе.
«Мама помогла мне поставить зубы. А потом я снова принялся за свое — прямо там начал варить маковые семечки и колоться “по сезону”. Помню, как-то стою голый по пояс, под мышкой бежит кровь — из-за неудачного укола. Мама увидела меня и заплакала: “Ваня, ты опять начал”».
Тогда Ваня решил уехать в Екатеринбург. В кармане была визитка группы взаимопомощи для наркопотребителей.
«Я пришел в офис, а там сидят одухотворенные лица (смеется), все — в наколках. Сразу понял, что свои. Ко мне подошел парень с вопросом: “Ну что, братан, ты на системе?” Я сказал, что нет. Мы пошли за угол и раскурились планом. Это был 2004 год, и первый ВИЧ-активист, которого я встретил в своей жизни».
Следующий человек, который встретился на Ванином пути к трезвости, была психолог и координатор первого проекта снижения вреда. Молодая девушка пригласила его в свой кабинет.
Я ей тогда сказал: “Блин, ты меня знать не знаешь, а говоришь такие слова, ты правда переживаешь за меня? Я полжизни кололся и воровал. Я, может, завтра тебя ограблю в подъезде, а ты мне говоришь: береги себя”. Она выслушала меня и сказала: “Ну и что?! Ты приходи, ты нам нужен”».
Ваню затянуло. Он начал открывать новые мобильные точки — места, где скапливаются наркопотребители, потихонечку входить к ним в доверие и рассказывать про снижение вреда. Он был первым равным консультантом в первом пункте стационара в Екатеринбурге: сидел в офисе и ждал наркопотребителей на прием. При этом, в течение нескольких лет Ваня все еще употреблял наркотики. Правда, уже не систематически.
«Я знаю на своей шкуре, что такое “аутрич в потреблении”. Я понимаю, насколько это длинный и, возможно, тупиковый процесс. В моем случае активистская деятельность сыграла ключевую роль в том, что я отказался от наркотиков. Люди доверяли мне. Они всячески поддерживали меня и отправляли на семинары про ВИЧ, чтобы я развивался. Это давало мне силы не сдаваться».
Уже семь лет, как Ваня — «чистый», так наркопотребители зовут между собой период воздержания от наркотиков. Тот самый парень, который из компании пятнадцати наркопотребителей остался жив, смог завязать с наркотиками при помощи Вани. Именно Ваня втянул его в ВИЧ-активизм и показал, что можно быть полезным. Парень работал аутричером, несколько раз срывался, а потом снова возвращался «на поле». С каждым разом росла броня.
«Все же зависит от готовности человека. От личного желания. Когда он устал и хочет реально завязать, очень важно, чтобы рядом оказались люди, которые ему смогут помочь. Хотя бы для того, чтобы сказать: “Братан, давай, я в тебя верю”.
Быть на мобильных точках, оставлять свои телефоны, давать всю необходимую информацию о ВИЧ. Только без навязывания, без фраз типа “надо”. Потому что хрен знает, кому что нужно… Сегодня, например, к нам в офис пришла девочка с пересохшими губами — у нее даже паспорта нет. Она дышит на меня очень дешевым алкоголем и говорит: “Я очень хочу помогать людям”. Если какой-нибудь нормальный врач пройдет мимо и услышит наш разговор, то скажет: “Ваня, ты с ума сошел, она же невменяемая”. А я с ней договариваюсь. Предлагаю ей открыть точку, собрать там людей, чтобы мы приехали и пообщались с ними. Я даже обещаю ей немного денег заплатить. Кому-то все это может показаться странным, но я-то знаю, что для нее активизм может стать ниточкой, возможностью выкарабкаться наверх».
В прошлом году Ваня переболел туберкулезом. В голову снова полезли дурные мысли.
«Меня поглощала жалость к себе, а у этого чувства нет дна. Я понял, что и сейчас, будучи чистым, могу впадать в те самые состояния.
Когда человек понимает свою миссию (пусть это и громкое слово), он двигается вперед. Как-то одна женщина спросила меня, чем я занимаюсь. Я рассказал в двух словах про активизм. На что она мне сказала: “Тебе что, делать не хрен? Создай семью и доживи нормально”. А где эта нормальность, кто ее определил? Эта женщина мне маму напомнила. Она мне тоже говорила: “Все живут нормальной жизнью, а ты не можешь”».
Ваня убежден, что государство должно принять участие в проектах снижения вреда и взять на себя финансовое бремя — одних усилий общественников недостаточно. Пока на самом верху не решат кардинально менять наркополитику, вводить заместительную терапию, открывать как можно больше реабилитационных центров для наркопотребителей и адаптационных центров, где люди смогут найти себя после мест лишения свободы, ничего не изменится.
«Я не экономист, но понимаю: скупой платит дважды. Мы помогаем Сирии, а у нас в тубонаре (тубдиспансере, — ТД) каждый день в мешках уносят людей, дети начинают с двенадцати лет колоться. Наверху заняты решением внешнеполитических проблем, а что дома происходит, не замечают. Они думают, если посадят троих наркоманов, а еще трое умрут, то проблема рассосется... Сейчас Медведев принял указ — протестировать всех на ВИЧ-инфекцию. Но вы лучше дайте им информацию, адекватные люди сами протестируются.
В крошечной комнате, где помещаются только диванчик и столик, переглядываются две светлоглазые женщины — Светлана Просвирина и Наташа Князева. Знают друг друга давно. Жили в одном дворе, вместе употребляли наркотики, сидели в одной камере, а теперь работают в общественной организации «Статус плюс» в Калининграде. Обе ВИЧ-положительные.
У Наташи Князевой длинные, прямые волосы цвета меди, высокие скулы и кошачьи глаза. В молодости говорили, что она похожа на певицу Ирину Понаровскую — такая же «породистая». В белых джинсах с ободранными коленками — по последней моде, и простеньком черном пуховике она бегает по Калининграду на высоких каблуках и экономит на транспорте («Здоровей буду и кошке куплю влажный корм»). Одному наркопотребителю помогает выбить лекарства, другому — получить инвалидность, секс-работницу защищает в суде. Наташе 41 год, она — волонтер «Статус плюса».
Судьбу Наташи можно читать по рукам. Вчера вечером она покрыла ногти черным лаком с блестками, а кот Мутик (он же Мутант) оставил свежие царапины. Багрово-фиолетовые вены, которые змеятся по кистям рук — наследство прошлой жизни. Вены сгорели из-за ангидрида — безводного уксуса 95%, который добавляют в маковую солому для приготовления наркотика. После того, как по венам «пускали» ханку вперемешку с димедролом, руки хотелось прятать в карман — твердые как стекло, синющие трубки выступали на коже и не протыкались иглой.
У Наташи загорелое лицо. Только пигментация — не память летнего отпуска, а побочный эффект от антиретровирусной терапии.
Бессрочную инвалидность Наташа получила «по полету». Шесть лет назад приняла дозу, пошла в гости к родственникам отмечать Крещенские морозы — и не смогла отказаться от пары рюмок водки. «У них такая политика — не пьешь, значит, колешься». Поскольку туалет был занят, Наташа вышла на балкон. Падал снег. Переносить водку с героином она не могла. Свесилась с перил, положила два пальца в рот, придавила диафрагму, полетела с пятого этажа на асфальт и пережила клиническую смерть. В доме никто не заметил ее отсутствия. «Это мелочи жизни, я восстановилась», — говорит Наташа. Только таз теперь навсегда останется узким, как у подростка, и рука плохо гнется — внутри титановый штифт.
В 1991 году родители Наташи (мама — акушер-гинеколог, лишилась диплома из-за криминального аборта на дому в 1986 году, папа — прораб на стройке) узнали, что у дочери ВИЧ. Выделили ей отдельную посуду, не разрешали мыться в ванной, предлагали снять отдельное жилье. «У меня еще двое детей, собирай манатки и уматывай», — орала мама на шестнадцатилетнюю дочь.
Наташа ушла из дома и пустилась «во все тяжкие».
«В голове была одна мысль — завтра я умру, а значит, нужно успеть пожить. У меня не было средств к существованию, и я пошла на фирму к секс-работницам. Поскольку сексом на трезвую голову я заниматься не могла, начала употреблять наркотики. Маляс, ханка, героин...»
Сначала Наташа работала на «Бродвее» — так она называет секс-работу на улице, затем в фирме «Кармен, Мерлин, Анжелика» («ее владелец брал девушек через постель — проверял качество работы, а теперь стал депутатом») и, наконец, в гостинице «Калининград». Две трети заработанных денег тратила на младшую сестру. Ворованный товар продавала, а на вырученные деньги покупала тридцатиграммовые золотые цепи и приносила их домой вместе с чеком, чтобы «не придрались» к сестре.
Впервые Наташа попала на зону, когда ей стукнуло двадцать четыре года. Потом еще несколько раз «каталась». Грабеж, мошенничество, кража — типичные статьи для наркопотребителей. В общей сложности Наташа просидела 15 лет и восемь месяцев. Еще 10 — занималась секс-работой.
В Чувашии, где отбывала первый срок, попала под лечение инсулиновой комой (искусственное вызывание комы с помощью введения больших доз инсулина) от наркомании. Ее потом врачи на семинары приглашали, как диковинную зверюшку — посмотреть, все ли в порядке с головой.
Наташа все время ерзает на стуле, теребит край одежды, поправляет волосы. Два года назад она вышла из тюрьмы. Сначала кололась, а потом узнала, что у нее цирроз-фиброз четвертой степени и решила остановиться.
«Я пришла домой, а муж все вынес оттуда — даже весы продал. Поставила ультиматум: либо завязываешь с наркотиками, либо разводимся. Он лег в ребцентр, а я переламывалась “на сухую” (без применения лекарств — ТД). Надо же пожить для себя. Если оглянуться назад, то я в этой жизни ничего не видела. Десять лет на море не была, в кинотеатры никогда не ходила».
В ВИЧ-активизме Наташа новичок. В «Статус плюсе» она с февраля.
После того как мне дали восемь лет за грабеж, а моей соседке по камере — три года за убийство матери, я начала изучать уголовное право. В итоге от восьмилетнего срока откусила себе два с половиной года. И другим помогала писать надзорные жалобы. Самое проигрышное дело — человеку два месяца скинули, самое выигрышное — четыре года и девять месяцев. У меня был спортивный интерес. Я переписывала УПК и правила внутреннего распорядка исправительных учреждений от руки, чтобы лучше в голове откладывалось».
Сегодня Наташа выезжает в реабилитационные центры для наркозависимых и проводит там экспресс-тесты на ВИЧ, а по ночам выходит на «Бродвей» — привокзальную улицу, чтобы раздать секс-работницам презервативы, свои визитки и информационные брошюрки. Наташа и сама — как «живая» памятка — говорит с ними на одном языке. Раньше она стояла на «Бродвее», чтобы заработать на дурь, а сегодня пытается вразумить беременную секс-работницу с ВИЧ начать принимать антиретровирусную терапию. Жить по мечте можно и без диплома юриста.
А еще Наташа занимается социально-правовым сопровождением шести клиентов. Кейсы рассчитаны на полгода и преследуют определенные цели. Например, добиться оформления инвалидности для ВИЧ-инфицированного с низким иммунным статусом и сопутствующими заболеваниями или получать антиретровирусную терапию за секс-работницу, которая не хочет лишний раз покидать рабочее место.
«Одна секс-работница находится в реабилитационном центре, а на нее продолжают шить дела. Если эта девушка сама пойдет писать жалобу, то ее скорее всего закроют. Поэтому я сейчас собираю справки, чтобы в суде, как ее законный представитель, опротестовать три штрафа за занятие простиутцией, нецензурную брань и распитие алкогольных напитков в общественном месте. Правоохранительные органы зачастую вменяют девочкам то, на что у них есть план. Например, посадить двадцать пьяных».
Раньше у «Статус плюс» был офис в СПИД-центре. После постановки диагноза врачи направляли своих пациентов к равным консультантам: «Вон там люди с ВИЧ живут 15 лет, заводят семью и детей — сходи, пообщайся». И это работало.
А потом закончился грант «Глобального фонда», который давал России деньги на лекарства при условии, что она будет развивать вот такие медицинские сервисы (группы поддержки, равное консультирование) — и у государства пропал интерес к общественникам.
«Вдобавок ко всему, когда в стране начались перебои с лекарствами, пациенты стали ходить к нам и жаловаться на смену схемы лечения, — вспоминает председатель организации Светлана Просвирина. — Врачи говорили им, что меняют схему из-за анализов, но мы-то не могли врать таким, как мы. После наших консультаций пациенты шли к ним и начали отстаивать права на адекватное лечение. Врачи возмущались: “Вы что, медики, зачем вы лезете в нашу работу?” Но надо понимать, что к тому времени нас уже обучил “Глобальный фонд”. А в нашей системе здравоохранения принято отправлять на конференции и семинары главврачей и заведующих лечебной части, а не простых инфекционистов, которые каждый день общаются с ВИЧ-инфицированными и выписывают им таблетки».
По словам Светланы, официальной причиной выселения центра стала реорганизация здравоохранения. СПИД-центр присоединили к инфекционной больнице и не смогли там найти места для кабинета с равными консультантами.
В прошлом году «Статус плюс» получил мини-грант «Глобального фонда» — полмиллиона рублей. Грант закончится в конце этого года, другого финансирования у организации нет. В штате работают пять человек, зарплаты у них мизерные — пять-шесть тысяч рублей в месяц. Большая часть перебивается за счет пенсии по инвалидности.
Председатель «Статус плюс» пять раз писала заявки на региональные субсидии, но только однажды смогла получить финансирование — 300 тысяч рублей на экспресс-тестирование населения. «Под шумок» она еще и реабилитационные центры для наркозависимых объездила, где сидят потенциальные клиенты. Этот проект вообще писался ради них. Так часто бывает. Организации понимают, что местные власти охотнее выделяют средства для профилактики ВИЧ среди общего населения, чем среди наркопотребителей или секс-работников, и идут на маленькие хитрости.
«Как правило, бюджетные деньги получают военно-патриотические или ветеранские организации, — объясняет Светлана. — А если и хотят как-то отметиться про ВИЧ, то устраивают велопробеги или футбольные матчи “против СПИДа”. Такая тенденция по всей стране».
Светлана Просвирнина узнала про свой статус в тюрьме. Шел 1996 год.
«Вызывает меня к себе дяденька и говорит: “Стой там! Ты сейчас подпишешь бумагу, вот здесь я положу ее. Ручку можешь оставить себе. В общем, если ты еще кого-нибудь заразишь СПИДом, то тебе накинут пять лет к сроку”. Так я узнала, что у меня ВИЧ».
Светлана написала письмо маме, а та ей ответила: «За что боролась, на то и напоролась». Ревели всей камерой.
Светлана с 14-и лет употребляет наркотики. Тогда это было модно. Сначала ездили в Литву. Не было границ и таможни. Покупали у тамошних цыган сухой мак и ели. Потом научились вываривать его. Когда распался Советский Союз и закрылись границы, цыгане с литовскими фамилиями переехали в Калининградскую область. И разбили табор.
«Это был самый крутой и устойчивый трафик, — улыбается Светлана. — Они переправляли дурь фурами и откупались от таможни. А мы ездили в табор закупаться. Какое-то время они продавали сухой мак, а потом поняли, что гораздо выгоднее делать готовый продукт. Они варили раствор в тазах, хранили в трехлитровых банках. Ты приезжаешь туда, а они тебе из общего таза выдают дозу. В то время шприцы особо не продавались в аптеках. И если у человека не было с собой шприца, то наркоторговцы прямо на месте кололи его своим. Каждый день по десять-двадцать человек заражались ВИЧ-инфекцией — и так весь город».
Десять лет жизни Света провела на зоне. Последний раз ей дали восемь лет — за сбыт и хранение наркотиков, но отсидела она полсрока.
«В СИЗО я заболела туберкулезом. Восемь девушек с ВИЧ посадили в туберкулезный корпус. Типа, и то и другое страшно – сидите там все вместе. Не заболела туберкулезом только пара человек. Меня в итоге судили, отправили в колонию. А через некоторое время мне стало очень плохо: начался туберкулез легких. Врачи видели, что я чахну, но не знали, что делать. Таблеток не было, анализов тоже. У меня четыре клетки было (У человека с неповрежденной иммунной системой иммунный статус, как правило, составляет 800-1200 клеток — ТД), я весила 30 килограммов. Наглядное пособие по четвертой стадии СПИДа. Когда увидели, что мне совсем плохо — выпустили, чтобы умерла дома. Но я выкарабкалась и к наркотикам больше не притрагивалась. Мне кажется, у меня биохимия поменялась. Я как будто умерла и заново родилась».
В 2006 году в Калининград приехал Владимир Познер с телемарафоном «Время жить». Он ездил по всей стране и в каждом городе искал гвоздь программы — человека, живущего с ВИЧ. Врачи из СПИД-центра попросили Светлану принять участие в программе. Она тогда и не подозревала, что в мире есть ВИЧ-активизм.
«Съемочная бригада очень переживала, что меня кто-нибудь узнает. Они купили мне черный парик, очки на половину лица. Просили говорить грубым голосом и надеть то, чего я никогда не носила. Я успела сказать только одну фразу, пожаловаться на свою личную проблему — меня тогда не брали на работу. Познер обратился с вопросом к чиновникам, они начали ругаться между собой. У них своя проблема была: администрация хотела забрать у СПИД-центра помещение и назначить своего главврача. Я в тот момент поняла, что никому нет до нас дела. Мы должны сами постоять за себя».
После этой передачи Светлана начала интересоваться организациями, которые занимаются проблемами ВИЧ-инфицированных калининградцев. И потихонечку втянулась. Сначала вела группу взаимопомощи, работала в аутриче, училась в профилактических программах «Глобального фонда», а потом открыла свою организацию.
«Я занимаюсь активизмом, потому что от этого зависит моя жизнь. А что может быть дороже? Сохранить лицо?
Мне повезло, что я дожила до терапии, но у меня на глазах умирали лучшие друзья. Эта работа еще и дисциплинирует. Ты занимаешься активизмом в первую очередь для себя. Нельзя выглядеть развалюхой и спасать людей».
Зачастую наркопотребители боятся идти к врачу. Избегают осуждений, упреков. Они чувствуют себя виноватыми и не решаются отстаивать свои права. Это закрытая группа — завоевать доверие наркопотребителей непросто. У активистов из «Статус плюса» получается это сделать. Они, бывшие наркопотребители и люди, живущие с ВИЧ, берут за руку своих клиентов и ведут в больницу, пишут за них жалобы. У каждого свой путь к трезвости, но медицинская помощь (регулярные тесты, контроль над лечением, стерильные шприцы) нужны им здесь и сейчас.
«У меня был один клиент — без определенного места жительства, наркопотребитель с серьезной стадией ВИЧ-инфекции. Мы нашли ему крышу над головой, помогли дойти до врача и оформить пенсию по инвалидности. Спустя некоторое время меня окликнул здоровый и красивый парень. Я стояла в растерянности и не могла понять, кто это. Такая счастливая была. Для меня результат работы — когда я не могу узнать своего клиента. На мой взгляд, сколько ты мероприятий устроил в год, сколько госслужащих на них пришло — все это ни о чем не говорит. Самая важная часть в активизме — это возможность помогать людям. Я остаюсь собой, несмотря на болезнь. Я себе нравлюсь».
«Здравствуйте! Да, девушек много. Прямо рядом с метро. 1100 рублей за час. Выбор шикарный. Молоденькие, красивые, да. Конечно, русские девчонки есть, — кладет трубку администратор. — Девочки, показ!»
Так начинается работа в типичном салоне (слово «бордель» в сообществе не приветствуется) Санкт-Петербурга. Администратор приглашает клиента в пустую комнату, предлагает ему чай или кофе. По очереди в комнату входят девочки (так принято обращаться к секс-работницам), называют свой номер и удаляются. Когда клиент определяется с выбором, девочка уводит его в свою рабочую комнату, застилает чистую простыню, выдает чистое полотенце и провожает в душ.
Салон находится в обычной многоэтажке обычного района. Как «Сбербанк» и «Алкомаркет». Это обычная квартира с отдельным входом и скромной вывеской на железной двери: «Эконом-отель». Сразу же за дверью железная клетка — это для безопасности. Посетитель сначала попадает в клетку, а потом уже в квартиру. Справа от двери тумба с самыми обычными мужскими резиновыми тапками.
В салоне ждут «Серебряную Розу». Активистки заранее обзванивают администраторов салонов и интересуются, сколько девочек сегодня вышло на работу. Случается, что две, а случается, что двадцать. Два раза в неделю активистки складывают в черные пакеты для мусора коробки с презервативами и лубрикантами, садятся в «УАЗ-патриот» и едут на аутрич. Они рассказывают о путях передачи ВИЧ, мотивируют сдать экспресс-тест и проводят его прямо в салоне. Не каждая секс-работница может найти время, чтобы дойти до СПИД-центра и протестироваться на ВИЧ-инфекцию. Некоторые наплевательски относятся к своему здоровью.
В салоне активисток встречает администратор — женщина за пятьдесят в домашнем халате и тапках. Обычно она отвечает на звонки, следит за чистотой и черной бухгалтерией, а за десять минут до конца сеанса стучится в дверь и предупреждает, что время на исходе.
От длинного коридора расходятся по обе стороны маленькие комнаты, на дверях висят разноцветные полотенца. Сушатся. В первой комнате стоят сразу несколько кроватей, друг от друга их отделяют тряпочные ширмы. Напротив — офис администратора. Здесь работает холодильник, из которого девочки таскают ломтики дыни, и пароварка, в которой подогревается узбекский плов. На зеркале толстый слой пыли, на тумбочке — пиво, водка, кока-кола, на экране компьютера — таблица Excel. Это «черная касса», куда администратор вносит всю информацию по сделкам. Пахнет дешевым лаком для волос.
В салоне сегодня работают восемь девочек. Некоторые прямо здесь живут. Три славянки, азиатка и четыре африканки подходят к активистке «Серебряной Розы» Марии Шкоруп (в прошлом работала администратором похожего салона), называют свой кодовый номер (для сохранения конфиденциальности и ведения отчетности такая система практикуется во всех некоммерческих организациях) и получают стандартный набор: коробку презервативов и несколько тюбиков с лубрикантами. Одна из девочек открывает спортивную сумку, из которой вываливаются кружевные трусы.
— Через гандон, — перебивает другая.
Мария рассказывает о настоящих путях передачи ВИЧ-инфекции. А потом снова обращается к девочке.
— Ты дома предохраняешься?
— Нет, мне муж не изменяет и по таким конторам не ходит.
У большинства секс-работниц есть официальный или гражданский муж. Некоторые девочки даже их содержат. Салонные секс-работницы редко употребляют наркотики. Из ста человек — максимум пять-семь. В 2012 году, по опросам «Серебряной розы», у 12,9% девочек, работающих в салонах, был положительный ВИЧ-статус. Сейчас — только у 6%. За последний квартал в «Серебряную розу» обратились 900 новых человек. Всего в Санкт-Петербурге, по подсчетам организации, около 45 тысяч секс-работников.
— А кто вас финансирует? — обращается к активистке «Серебряной Розы» администратор «эконом-отеля».
— «Глобальный фонд по борьбе со СПИДом». Сейчас первостепенная задача — профилактика ВИЧ-инфекции, потому что у нас в стране эпидемия, — отвечает Мария.
— Много СПИДа, наверное, в Питере?
— Если говорить о тех, кто официально зарегистрирован, то в каждом доме, в каждой парадной есть хотя бы один ВИЧ-инфицированный.
— Ужас! Вот эти алкоголики, наркоманы...
— Да прекрати! — по-свойски возражает Мария. — Сейчас ВИЧ передается половым путем. Поэтому мы настоятельно просим девочек не спать с клиентами без презерватива. Он даже сам может не знать, чем болеет. И аргумент, что он женат, не считается. Вы прекрасно знаете оборотную сторону мужчин.
За дополнительную плату некоторые девушки, и вправду, соглашаются на секс без презерватива. Эта услуга стоит от 300 до 500 рублей.
«В низкобюджетных салонах час работы стоит 1100 рублей, из них сама девочка получает 500, администратор — 100, еще 500 идут в кассу конторы. — объясняет Мария. — Для девочки заработать 500 рублей сверху это неплохо. А потом они обрабатывают себя хлоргексидином и думают, что это спасет их от инфекций».
«Серебряная Роза» — незарегистрированное движение работников секс-индустрии (одним из поводов для отказа в официальной регистрации послужило отсутствие их в общероссийском классификаторе профессий). Для того, чтобы заниматься профилактикой ВИЧ-инфекции и получить грант от «Глобального фонда», им пришлось объединиться с другой питерской организацией.
После того как в апреле этого года националист Вячеслав Дацик ворвался в один из салонов и заставил одиннадцать девушек пройти голыми до отделения полиции, решено было оснастить офис «Серебряной Розы» системой видеонаблюдения и «тревожной кнопкой». Коллеги и юристы настояли на том, чтобы лидер движения Ирина Маслова носила «тревожную кнопку» в сумочке.
Движение защищает права секс-работников, добивается декриминализации проституции и отмены ст 6.11 КоАП РФ («Занятие проституцией»).
«Если сегодня не заниматься профилактикой ВИЧ-инфекции среди секс-работниц, наркопотребителей и мужчин, практикующих секс с мужчинами, то нагрузка на бюджет увеличится через несколько лет, — поясняет Ирина.
Но наше государство не только не умеет и не хочет работать с этими людьми, но и развивает стигму в отношении их».
У «Серебряной Розы» есть доверенные специалисты: гинекологи-дерматовенерологи. Это самые обычные врачи женских консультаций, которые в личном порядке изъявили желание работать с секс-работницами. Они знают, как корректно общаться с девочками, принимают бесплатно и анонимно (приемы оплачивает «Серебряная Роза»).
«Сейчас очень важно научить девочек обращаться в систему общественного здравоохранения, — говорит Ирина. — У потребителей наркотиков, секс-работниц и мужчин, имеющих секс с мужчинами, есть куча страхов и комплексов на этот счет. Мы должны сделать так, чтобы у них появилась внутренняя уверенность, что в медучреждении их не сожрут, не посмотрят косо. Пройдет время, и у них выработается привычка заботиться о своем здоровье».
Без аутрич-работы невозможно установить контакт с секс-работницами. Сарафанное радио помогает привлекать новые салоны — девочки сами звонят активистам «Серебряной Розы» и приглашают в гости.
«Девочкам проще общаться с нами на своей территории, — говорит Ирина. — По-крайней мере, в начале нашего знакомства. Они боятся ходить в незнакомые места, переживают, что там их могут ждать полицейские. Поэтому очень важно выезжать в салоны и устанавливать личный контакт с секс-работницами. Разве какой-либо врач или государственный соцработник пойдет туда, чтобы подарить им пачку презервативов и рассказать о том, что полицейский не может задерживать их по своему усмотрению?
Сегодня в России существуют пять некоммерческих организаций, которые занимаются профилактикой ВИЧ среди секс-работников. В Екатеринбурге это «Новая жизнь».
Поздно вечером председатель организации Вера Коваленко паркует машину у сауны. Здесь работает ее старая знакомая — администратор Таня, в фланелевых штанах тигровой расцветки и сожженными венами на кистях рук. Обе женщины в свое время сидели в колонии: Вера за убийство, Таня за хранение и сбыт героина.
Сауна находится в укромном месте, вокруг — магазин с автозапчастями, автомойка, автосервис, автостоянка. Всего за 500 рублей в сауне можно снять три комнаты на один час. В гостиной ярко-зеленые стены, кожаный диван, бокалы разной формы для алкоголя, DVD-проигрыватель с попсовыми клипами, огромный стол, а на нем два связанных крючком голубя — мальчик и девочка. Праздник начинается здесь... Во второй комнате помещается только огромная кровать и картина с водопадом-ночником на стене. Третья комната — это баня и маленький бассейн. В прихожей губки и крем для чистки обуви.
За две или три тысячи рублей клиенту может составить компанию девочка. Есть фирмы и секс-работницы, которые специализируются именно на работе с саунами. Девочки сидят весь вечер в машине и ждут звонка. Администраторы — ключевые игроки на рынке. Именно они решают, в какую фирму позвонить и каких девочек пригласить на кастинг. В телефоне Тани номера 70 фирм, с каждой сделки она имеет процент.
«Девочки могут работать в одной фирме, но иметь разные ценники, — рассказывает Вера. — Многое зависит от внешности. Между девочками большая конкуренция и разрозненность. Они жалуются, наговаривают друг на друга. Наркотики употребляют только 5%. Но они долго не уживаются в фирмах. Хозяевам не выгодно держать таких девочек. Из-за риска потерять работу они даже нам боятся признаться, что употребляют».
решить попутные проблемы — кому-то помочь найти работу, кого-то поддержать в трудную минуту. Бывает, что девочка приходит и просит полежать пару часов на нашем диванчике. Она не готова к терапии, не нуждается в профессионалах. Приходит сюда, чтобы собрать себя. Ей нужно человеческое тепло. Они там живут по пять человек в одной квартире, все границы размыты — друг другу боятся открыться».
Зачастую девочки занимаются секс-работой, чтобы оплатить ипотеку или учебу младшей сестры в институте. Одна девочка учится на юрфаке, другая проходит практику в педиатрическом отделении, третья всю жизнь работала в милиции. Беременные копят деньги на рождение ребенка. Одной девочке родители всю жизнь говорили, что она никчемная. «Ничего из тебя не выйдет, Настенька». Сегодня она работает круглыми сутками, чтобы доказать обратное — купить машину, получить водительские права и поехать к маме.
Секс-работницы умудряются совмещать семью и работу. Бывает, что муж мало зарабатывает: в семь утра уходит на завод, а в пять вечера возвращается назад. За это время жена успевает сварить суп, навести дома порядок и подзаработать. Она снимает комнату по соседству от дома, а мужу говорит, что прибирается в мини-отеле. Бывает, что девочка переехала из маленькой деревушки в Екатеринбург, полюбила кого-то, родила от него ребенка, а он прогнал ее из дома. У нее нет образования, нет собственного жилья, но есть ребенок на руках. Куда она пойдет?
«Я приезжаю на фирму с экспресс-тестами на ВИЧ, — рассказывает равный консультант “Новой жизни” Лена Трофимова, — а там какая-нибудь девочка говорит: “Этот ваш ВИЧ — ерунда какая-то, и тесты у вас фигня, я им не верю”. Я тогда прямо перед ними делаю тест. Когда видят, что результат положительный, начинают прислушиваться ко мне. Я им тогда рассказываю, что семнадцать лет назад тоже думала, что ВИЧ — это хрень, и допускала секс без презерватива.
Если в работе все защищено, то доверительные отношения могут подвести.
За этот год «Новая жизнь» сделала тысячу экспресс-тестов на ВИЧ, среди них был выявлен положительный результат только у 18 человек. Но это верхушка айсберга. Из-за страха потерять работу тестируются далеко не все. Чтобы завоевать доверие девочки, которая действительно рискует, нужно приехать к ней пять-семь раз и решить ее попутные проблемы.
«Когда у девочки выявляется ВИЧ, мы становимся лучшими друзьями, — говорит Вера. — Она скрывает одну тайну, а тут еще появляется другая. Ни сутенер, ни коллеги не должны знать о положительном статусе. Мы — единственные, кто в курсе».
Трехлетний грант от «Глобального фонда» закончится в 2017 году (2,5 миллиона рублей). Без помощи государства «Новой жизни» не справиться. В организации хотят, чтобы местные власти признали секс-работниц «женщинами в трудной жизненной ситуации» (такая формулировка у государства есть) и выделили деньги на профилактику ВИЧ-инфекции. Большую помощь в работе оказал бы автобус, на котором можно было бы ездить на стоянки к дальнобойщикам.
У «Гуманитарного действия» в Санкт-Петербурге есть автобус, на котором они по вечерам отправляются на аутрич к уличным секс-работницам.
За вечер машина останавливается пять раз: в одном районе, на разных улицах. Здесь девочки работают или живут. Они уже знают расписание автобуса и ждут на специальных остановках. Около тридцати девочек удастся объехать за этот вечер. Все они употребляют наркотики, часть из них с положительным ВИЧ-статусом.
«уличного метадона». Многие, по словам психолога «Гуманитарного действия», в детстве были жертвами домашнего насилия. Красные опухшие руки и свежие язвочки на кистях, неокрашенные корни волос, малиновая помада, колготки в сетку, желтые, кое-где почерневшие зубы, прокуренный голос и запах дешевого алкоголя. Одна секс-работница приходит с восьмилетней дочерью, играющей с фантиком в руках.
Девочки не стоят без дела. Пока автобус приглушил мотор, Наташа работает. К худощавой секс-работнице за сорок подъезжает иномарка, за рулем — молодой парень. Машина отъезжает в кусты, не гасит фары, а через одиннадцать минут возвращается назад. Наташа подтягивает штаны. Девочки никогда не скажут клиенту о своем статусе. Страшно. Одну коллегу в Калининграде клиент задушил колготками. Подруги подозревали, что он узнал про ВИЧ.
Активисты «Гуманитарного действия» накладывают девочкам в пакеты шприцы (здесь большой выбор: «инсулинки», «двушки», «красные шапочки»), презервативы, заживляющие мази для язвочек на коже, «хлорики» (хлоргексидин), коробки с детским питанием. А между делом ненавязчиво рассказывают о том, как можно переломаться и важно предохраняться, предлагают пройти тест на ВИЧ-инфекцию. Обращаются к ним с нежностью: «Любанька», «Настюха», «Машуля». С координатором гендерного направления девочки всегда в контакте. Звонят, чтобы попросить о помощи или просто выговориться.
Паша Храпийчук — активист «Гуманитарного действия».
«Не отмыться до сих пор», — виновато улыбается Паша. Под ногтями черная грязь. Накануне он измазался в машинной смазке. Пытался починить старенькую шестерку с янтарной ручкой переключения передач, купленную за «сорок косарей». «Деревенский шик», — говорит Паша и жмет на газ. Он везет в «СПИД-центр» десятилетнюю Настю. У девочки ВИЧ, она отказница. Бабушка попросила Пашу взять Настю на сопровождение, довезти до психолога и вернуть обратно на окраину Санкт-Петербурга.
Паша — невысокий парень в огромных наушниках и с сумкой через плечо. Он начал употреблять наркотики на первом курсе медучилища. В 16 лет. «Это был 1991 год, когда Курт Кобейн приплыл в Россию со своим “Невермайндом”, — вспоминает Паша. — Торчать стало модно. Мама тогда была на первой стадии своего алкоголизма, искренне верила, что выпивает, а не бухает. Батя прятался в работу. Трудоголик, сварщик».
Паша работал за услуги. Тогда еще практиковались «наркотропы»: от барыги и обратно. Ограниченный круг людей имел доступ к продавцу наркотиков. Это была услуга, за которую взималась определенная плата. Паше платили за «ноги». Он встречался с людьми, забирал деньги, шел к барыге, возвращался с наркотиками, забирал свою долю. Со временем сменилась «наркосцена», и все перешли на закладки. Продавать номера телефонов барыг получалось недолго, они разлетались по городу как снаряды.
А еще, Паша подрабатывал на внутривенных инъекциях, которые научился ставить в училище. К нему приходили наркопотребители, чтобы он их «поставил». Люди были без вен — все уже было «проторчено». А Паша мог и в шею, и в лоб, и в «метро» (подмышечная вена). За это они расплачивались наркотиками.
В 2006 году у Паши обнаружили ВИЧ.
«Я очень долго удивлялся, почему его нет, — говорит Паша. — У моей барышни был ВИЧ, я не надеялся, что пронесет. Достаточно легко процесс принятия случился. Ну, ВИЧ и ВИЧ — идем дальше. Все-таки наркотики очень вкусные. Хотелось надышаться перед смертью».
В декабре 2012 года он приехал в ребцентр — «на ломках», а через год стал его волонтером. Начал участвовать в группах взаимопомощи, общаться с наркопотребителями и контролировать себя. Любимые наркотики уже не «жгли» руки.
«У любого здорового человека есть потребность приносить пользу, — объясняет Паша. — Обществу, жене, детям, себе. Мое выздоровление запустила программа “Двенадцать шагов”. Они как мои костыли.
Это же элементарно: как я могу дать тебе в долг денег, если у меня самого их нет».
Реабилитацию Паша проходил в центре, где практикуется программа духовного роста «Двенадцать шагов». Последний шаг в этой программе звучит так: «Достигнув духовного пробуждения в результате выполнения этих шагов, мы старались нести весть об этом другим наркоманам и применять эти принципы во всех наших делах».
«Я не смог вернуться к обычной жизни, — говорит Паша. — Пытался устроиться на обычную работу. Пытался жить с обычными женщинами, но ничего не выходило. Не то пальто».
Пять месяцев назад Паша пришел в «Гуманитарное действие». Сначала он ездил с синим автобусом к наркопотребителям, забирал кровь на ВИЧ, менял использованные шприцы на чистые, консультировал по поводу лечения. Этот автобус знаком Паше по прошлой жизни -— восемнадцать лет назад он и сам был его клиентом.
«Я привык думать, что медицина — это мое призвание. Но из-за диагноза мне закрылась дорога в любую процедурку. Это было трагедией моей жизни, пока я не понял, что у меня есть другая возможность помогать людям. Один человек, который увлекается эзотерикой, однажды сказал мне, что ни фига я не целитель. Я — учитель».
«Учителя лечат души», — говорю я
«Да, именно в этом и был ее месседж. Не бейся об эту стену. Твой выход — активизм. Там не нужна медицинская справка, где напротив ВИЧ-инфекции стоит прочерк».
Последние два месяца Паша сидит в пункте профилактики ВИЧ-инфекции в районном наркодиспансере. Консультирует, сопровождает в другие медучреждения, меняет грязные шприцы на новые, ходит по притонам.
«Сейчас я буду хвастаться, — довольно улыбается Паша и достает визитницу из кармана. — Представляешь, что у меня есть?! Первый раз в жизни. Я смутился, что здесь я Павел Юрьевич. Ну какой я Павел Юрьевич? Я просто Павел. Соцработник Паша».
Звенит будильник. Паша достает таблетницу. Закидывает в рот шесть таблеток и проглатывает, не запивая. Антиретровирусная терапия. «Опыт не пропьешь».
«Человек, который ищет наркотики — ищет более яркую жизнь. Наркотики все украшают. Я хоть и завязал с наркотой, но так или иначе стремился к более красочной жизни. Это история про вкушение запретного плода — назад дороги нет. Я поэтому и не смог вернуться к серым будням.
0
