Привет!

Это редактор «Таких дел» Артем Беседин, и сегодня еженедельную рассылку о наших главных текстах пишу я. Кажется, я уже об этом говорил, но повторюсь: эта работа бывает довольно тяжелой, в первую очередь оттого, что столько человеческих страданий необходимо пропускать через себя каждый день, и, конечно, корреспондентам сложнее, чем редакторам. Но главное, что спасает, — это надежда и любовь, без которых наше издание и наших героев невозможно представить.

Это письмо о разных семьях, которые прошли по таким разным жизненным путям, что сложно их хоть как-то классифицировать.

Вот Ева, ей шесть лет, но она никогда не играла в салки, не каталась на велосипеде и не гуляла вокруг дома. Ей исполнилось три месяца, когда у нее диагностировали СМА. О том, как живет семья Евы, как много для этого нужно сил, надежды и поддержки, очень нежно написал Филиппо Валоти Алебарди.

«Двухлетняя Даша издает какие-то звуки и говорит „мама“, она принесла из коридора новый самокат, который показывает сначала в камеру телефона, а потом пытается поставить рядом с Евой. Та заинтересованно смотрит по сторонам. Судя по рассказам Виктории Ева очень любит сестру и ждет, когда та появится в ее поле зрения с каким-нибудь новым предметом: игрушкой, конструктором лего или самокатом».

А вот Дени, ему семь. Когда он родился, все смеялись: бригада акушеров смотрела какую-то комедию, его мама, Лена, тоже смеялась. Он закричал, и ей сказали, что это грузинский певец родился. И только к трем годам Дени поставили диагноз «синдром Дауна». Его семья изо всех сил старалась это не узнать. Ведь все было хорошо — и почему это должно было поменяться, с какой стати? Анна Поваго рассказывает, как маме Дени помогли принять то, к чему нельзя подготовиться, и как любовь снова победила.

«Сейчас уже все хорошо. Жизнь наладилась. Я честно говорю: „Знала бы — не рожала“. И был бы у меня сейчас кто-то другой вместо Дени, тот, которого я себе выдумала. Будущий директор „Москва-Сити“. Но не надо себя обманывать. Реальность не отменить».

У краснодарского ровесника Дени, мальчика Саши, все, казалось, шло хорошо, но к семи месяцам у него стало слишком много синяков на теле, и в последующие годы его мама, Лиана, знала наизусть, наперечет каждую его ранку, каждую родинку, научилась расшифровывать анализ крови даже в полусне. У Саши первичный иммунодефицит, и до сих пор довольно сложно определить, какой именно — ни один из имеющихся 400 не подходит, а разгадывать такие генетические загадки очень дорого, — но и здесь пришла помощь: фонд, который оплачивает исследования и учит родителей отстаивать свои права. И значит, Саша может продолжать жить не в страхе, бегать по улицам, слушать любимую музыку и есть с друзьями бутеры с колбасой.

Но происходят и чудовищные вещи, от которых перехватывает дух: мы несколько недель назад писали о массовой стерилизации женщин в пансионате Свердловской области. Теперь рассказываем, что бывает, если в психоневрологическом интернате все же удастся забеременеть и родить. Это душераздирающие истории матерей, которые даже после выхода из ПНИ и рождения ребенка не могут стать родителями и даже видеть своих детей.

«Есть очень странная логика, которая делит людей на тех, кто имеет право воспитывать детей и кто не имеет права воспитывать детей. И у этой логики есть много рисков, что любой из нас как родитель может попасть в черный список. Например, я заболела — у меня инсульт. Надо сразу же искать другую семью, которая лучше позаботится о ребенке, чем я, инвалид? Грань между теми, кто, как нам кажется, имеет право на воспитание детей, и теми, кто не имеет, очень тонкая, но закон определяет все очень просто: если я не обращаюсь с ребенком жестоко и не истязаю его, то я имею право его воспитывать».

Но государство находит разные способы вмешиваться в личную жизнь. Камила Туркина собрала несколько историй о том, как российская медицина напрямую или под дикими предлогами пыталась отказывать женщинам в абортах, затягивая сроки и списывая все на пандемию. Один из самых показательных случаев — когда женщину пытались убедить, что она не беременна, а это просто киста: «Подождите два месяца».

Семью Насти и ее дочки Оливии знают многие: Настя ведет популярный блог в инстаграме, где рассказывает о своей жизни и воспитании дочки. Но не только. Анастасия — сестра Анны Павликовой, фигурантки политического дела «Нового величия» и жены заключенного по «дадинской» статье Константина Котова. И она не может воспринимать свою жизнь как что-то частное, отдельное от тяжести судеб своих близких. Анастасия рассказала в очень личном интервью Ксении Мироновой, каково это — когда ты ходишь в суд с ребенком, когда в таком стрессе происходит разрыв с мужем, когда в твою квартиру вламываются люди в форме и ищут экстремистов, когда ты не можешь молчать, потому что у тебя болит.

А вот вмешательство в частную жизнь, которое, похоже, касается — или вот-вот коснется — нас всех. Мобильное приложение «Социальный мониторинг», запущенное московскими властями для контроля над распространением коронавируса, превратилось как минимум в социальное недоразумение, а для некоторых заболевших — в настоящее бедствие. Что происходит: правда ли тотальный контроль и слежка? Что с этим делать и кто поможет разобраться — пишет Анна Ратина.

И отдельным пунктом в этом письме расскажу о самом тяжелом для меня лично тексте этой недели и, возможно, года. То, что он оказался таким, — неожиданность и для меня самого. Этой осенью в Улан-Удэ покончил с собой профессор-историк Николай Абаев. Его знали в Тыве и Бурятии многие, Абаев был окружен учениками и коллегами, у него была жена, дети. Два сына умерли. Каким-то образом так вышло, что профессор покончил с собой в нищете. За три месяца до этого он писал коллегам, что он умирает от истощения, ему начали собирать помощь, но все посыпалось, все разрушилось, как тлеющее лоскутное одеяло: деньги ушли на погашение каких-то кредитов, жена остановила сбор средств в соцсетях, арендодатель выселил из жилья, пенсию стало некуда приносить.

Это действительно беспросветный текст Светы Бураковой о том, что каким бы ты ни был заслуженным и уважаемым человеком, как бы ни было рядом с тобой много людей, когда ты пишешь книги и получаешь титулы, ты не застрахован от того, что окажешься совсем один в немощи и безнадеге, что тебе скажут «Ну, дальше давай сам». И только десяток человек на панихиде будет вспоминать о том, каким ты был славным и непутевым гением.

И вот здесь, мне кажется, надежда только на то, что, читая такие истории, мы будем не забывать о том, что слабых нельзя бросать. Будем растить в себе то, что не позволит такому случиться с нашими близкими. Делать то, что зависит от нас.