«Родина нас просто выбросила». Бывший политзаключенный Андрей Пивоваров — об обмене, жизни в колонии и на воле

Бывший глава «Открытой России», осужденный в 2021 году по статье об «осуществлении деятельности нежелательной организации», 1 августа вышел на свободу после обмена политзаключенными с Западом. Пивоваров провел в колонии больше трех лет и теперь адаптируется к жизни на воле, но уже за пределами Родины. «Такие дела» публикуют его монолог обо всем, что случилось в последние годы с ним и с Россией.

Обмен

В конце июля меня перевезли из исправительной колонии в Сегеже в Санкт-Петербург, а оттуда — в Москву. Когда я расписывался за паек в СИЗО Петербурга, то заметил имя Саши Скочиленко. Тогда у меня появилась мысль о том, что, возможно, это не второе уголовное дело на меня, а нечто иное. Я должен был выйти на свободу через один месяц, но понимал, что вероятность моего выхода в сентябре не гарантирована.

Когда меня увозили из ИК-7 Сегежа, мне отдали все мои вещи. У осужденного лимит — 36 килограммов, что на самом деле совсем немного. В этот вес входят документы по делу, переписка, еда, белье. Мне отдали даже зимнюю куртку и ботинки, которые я носил в минус 39 в карельской колонии. Я спросил: «Зачем мне зимние ботинки? Это же вы мне их выдали!» Но мне ответили: «Берите, берите». Вот так я и ехал с шестью пакетами хлама.

Меня вывели из Лефортова и посадили в автобус. Перед этим я услышал по радио упоминание о каком-то политическом обмене. Уже в автобусе я заметил Илью Яшина, Эвана Гершковича, Лилию Чанышеву, Пола Уилана и понял, что в таком составе это, скорее всего, обмен. Никаких объяснений происходящего ни на одном из этапов мне не дали. Я помню, что одним из последних зашел Владимир Кара-Мурза. Увидев Володю, я немного успокоился: я знал, в каких условиях он содержался и каково было его состояние здоровья.

Сопровождавшие нас сотрудники ФСБ ничего не объясняли. Они лишь говорили: «Приедете на место, там все узнаете, вам выдадут документы». Я представлял себе сцену из фильма, где человек с серым лицом в сером костюме подходит и говорит:

Но ничего подобного не произошло. Нам тихо вручили паспорта в конвертах — без штампов о пересечении границы, без каких-либо дополнительных документов. Получается, что Родина нас просто выбросила.

В автобусе, а затем и в самолете рядом с каждым политзаключенным сидел силовик. Несколько человек ходили по салону. Нас было 16, их — около 20. Контакт с моим «сопровождающим» не задался с самого начала: мы о чем-то поспорили, а потом старались не разговаривать.

Пир

Как только самолет взлетел, наши силовики выставили в проходе столик и разложили на нем вареные яйца, сало и бутерброды. Это напомнило мне поездки в плацкартных вагонах из детства. Они предложили нам присоединиться, но я считал неправильным принимать их угощение. 

В самолете было табло, на котором отображалось, что до места назначения оставалось 2600 километров и 3,5 часа полета. Мы прикинули, что это может быть Турция. Обмены уже проводились там раньше, так что это казалось логичным.

Как только мы приземлились, я заметил в окно еще два самолета. Нас не торопились выпускать, слышались переговоры — очевидно, сверяли списки. Полагаю, что список привезенных отличался от того, который изначально был согласован.

Когда нас наконец-то вывели из самолета, к нам подошли представители Германии. Они достали фотографии, кажется, распечатанные из соцсетей, и начали сверять нас с ними. Немцы спросили, какие у нас есть документы. Некоторые смогли показать только российские паспорта. У меня не было загранпаспорта, и никаких отметок о пересечении границы тоже не было.

Я почти никого из них не знал. Мы очень удивились, увидев среди них двоих детей.

В немецком самолете мне дали телефон, и я смог позвонить Татьяне, моей жене. За три года заключения у нас не было ни одного звонка. Но я помнил ее номер наизусть. Наш разговор был очень эмоциональным. Позже она прилетела в Бонн, где мы наконец встретились. Последний раз я видел Татьяну этой весной.

Первые дни на свободе я почти не спал, было много эмоций. Сейчас потихоньку начинаю приходить в себя: словно был на глубине и только начинаю выплывать.

Колония

Последние год и семь месяцев я провел в исправительной колонии № 7 в Сегеже. Карелия считается одним из самых суровых регионов для осужденных: надзор там осуществляется «до запятой». Все это время я провел в одиночной камере. Мне разрешалось иметь всего три свидания в год.

В колонии я не сталкивался с физическими издевательствами, но психологически было нелегко. Например, у нас три часа в день через громкоговоритель включали правила внутреннего распорядка. Ты не мог ни читать, ни писать письма, ни спать, только слушать этот самый громкоговоритель. Ежедневно нужно было убирать камеру по 2,5 часа. Ты уже все вымыл до блеска, грязи не осталось, но ты должен продолжать убираться, иначе последует дисциплинарное взыскание. Потом мне объяснили логику, которой руководствуется ФСИН: в колонии все устроено так, чтобы человек больше не захотел сюда возвращаться. Так и работает наша система.

С другими заключенными я не общался. Когда меня выводили к адвокату или в санчасть, сопровождавшие меня освобождали проход, уводя других осужденных в бараки. Если на пути кто-то встречался, охранники кричали, чтобы те отворачивались.

Изоляция была наиболее неприятным фактором. Первые три месяца я провел в ПКТ. Там не было радио, не было новостей, дни сливались в один. Из событий — только прогулка.

И все пространство до безобразия забито камерами. Стоило только попробовать снять шапку или расстегнуть пуговицу, как следовал звонок: либо предупреждение, либо сразу рапорт.

У тебя есть свободное время, но спать или сидеть на кровати нельзя — можно только ходить по кругу. Однажды я решил заняться спортом в свое свободное время — отжимался и приседал. Это вызвало большой интерес у администрации. Они прибежали и спросили, почему я занимаюсь спортом. Я объяснил, что это было мое личное время. Но мне сказали, что спортивные упражнения разрешены только на прогулке.

Я как-то попал в тюремную больницу с незначительным заболеванием. Больница ничем не отличалась от обычной камеры: те же условия, только еще и лечение. Кровати там не пристегиваются в отличие от ПКТ, но сидеть или лежать на них без разрешения врача нельзя. Меня продержали там всего день или два и отправили обратно. Конечно, толком меня не вылечили.

Свадьба

Самым ярким впечатлением в колонии была моя свадьба с Татьяной 26 июля 2023 года. Это был сложный квест, в основном для невесты. Она ездила в Сегежский ЗАГС, где выяснилось, что документы в колонии были оформлены неправильно, и ей пришлось уговаривать сотрудников все равно нас расписать.

Даже в день свадьбы я был обязан соблюдать распорядок. Помню, что у меня была уборка, мне выдали швабру и ведро. Через десять минут приходит оперативник и говорит: «Собирайтесь, забираем вас». А как мне собираться? У меня не было ни костюма, ни бабочки, так что я пошел в той же тюремной робе.

Меня привели на кухню для сотрудников, это было помещение без окон. Там меня уже ждала Татьяна. С нами были два оперативника. Мне очень хотелось записать нашу свадьбу на видео или сделать фото, но единственная камера была на видеорегистраторе в этой кухне. Разумеется, запись нам не отдали.

Вся процедура заняла минут семь. После этого мне напомнили, что время уборки еще не закончилось, снова выдали швабру и ведро, сказав, что «уборка сама себя не сделает». Вот так и завершилось наше бракосочетание.

Письма

За время заключения я получил огромное количество писем. Мне отправляли весточки не только из России, но и из Германии, США, Израиля, Латвии, Испании, Португалии. Я записывал контакты каждого, кто мне писал, а уже на свободе начал искать их в соцсетях и общаться.

Конечно, там была цензура: вырезали все слова о боевых действиях, критику власти. Я советую не писать политзаключенным слишком грустные новости, чтобы не вгонять их в еще большую депрессию. Поделитесь веселыми историями из своей жизни. Для меня такие письма были очень ценными. А еще мне присылали мемы. Например: 

Об этом меме я узнал именно из писем. Поэтому я призываю людей писать письма политзаключенным. И не только тем, кто находится в фокусе общественного внимания. Сейчас многие, кто делает антивоенные высказывания и получает за это огромные сроки, остаются вне поля зрения. Очень важно на первом этапе поддержать человека, чтобы он понимал, что за ним стоит большое сообщество.

Я уверен, что обмен для многих заключенных стал лучом надежды. Он показывает тем, кто остался, что они не одни, что их не бросили на произвол судьбы, что за политических заключенных продолжают бороться. Пропаганда пытается убедить нас, что мы окружены врагами и никому не важно, что происходит с россиянами. Но это не так.

Мир сильно изменился за эти три года, пока я был в заключении. То, что тогда казалось репрессиями, теперь воспринимается как нечто легкое, к сожалению. В 2010-х две недели в спецприемнике казались ужасом, а сейчас пять лет — уже не такой страшный срок. Хотя это чудовищный срок!

Я остаюсь российским политиком и не отступаю от своих убеждений, за которые и сидел и которые в заключении только укрепились. У меня есть непреодолимое желание вернуться в Россию, и это желание превалирует над всеми остальными. Мне грустно, потому что у меня фактически отобрали Родину. Но я не теряю надежды однажды вернуться домой.

• Теги:
• нежелательная организация
• политзаключенные
• политические репрессии