«Родилась с мыслью, что хочу изучать животных»
Я родилась в Москве в 1976 году. Мой папа — математик, а мама — инженер-электронщик. Еще у меня есть младший брат Лев. По меркам СССР наша семья была богатой — дедушка, Иосиф Львович Розенфельд, был известным ученым-академиком. Мы имели все блага: квартиру, машину, дачу.
В детстве олицетворением несвободы для меня был детский сад. Там я чувствовала себя как в тюрьме: нужно было есть невкусную еду, ходить парами и спать по расписанию. Казалось, что насилие над личностью начинается уже оттуда.
Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы все это прекратить. К счастью, бабушка, очень добрый и любящий человек, согласилась сидеть со мной и братом. Она водила нас на секции и кружки: мы занимались фигурным катанием, горными лыжами, музыкой.
Мне кажется, я родилась с мыслью, что хочу изучать зверей и птиц. В детстве отказывалась читать книги, если они были «не про животных». В пять лет решила, что буду зоологом и пойду учиться на биологический факультет МГУ.
В семь лет я поступила во французскую спецшколу с преподаванием ряда предметов на французском. Учиться было так интересно, что, когда начинались каникулы, я прямо плакала: как же так, не будет занятий! Несмотря на то что мы жили в СССР, в школе нас не мучили коммунистическими идеями и пионерией.
Я до сих пор с нежностью вспоминаю школу, где меня научили главному — учиться.
В 1989 году, когда мне было 13 лет, родителям изрядно надоело государство абсурда, как характеризовал СССР Довлатов, и они решили эмигрировать в Израиль. Мне пришлось поехать с ними, хотя я сразу сказала, что не буду там жить. Помню чудовищное чувство, что у меня отнимают волю, самостоятельность, что я почему-то должна строить свою жизнь по чужой указке.
Я прожила (точнее, прождала отъезда обратно в Москву) в Израиле год и два месяца. Было сложно: я отрицала все, находилась в сильном стрессе и не хотела ни с кем общаться. Училась дома сама по учебникам, которые мне по почте прислали из московской школы, чтобы, вернувшись, сдать экзамены и поступить обратно в свой класс.
Потом началась война в Персидском заливе. Помню, что иногда приходилось просыпаться среди ночи от звука сирены, надевать противогаз и прятаться в убежище. Но мы все относились к этому с юмором.
Я потратила много сил и нервов, чтобы убедить маму и папу отпустить меня обратно в Россию. В Москве я стала жить с бабушкой и тетей (сестрой отца), вернулась в школу, где училась раньше. Родители, конечно, страшно переживали и помогали нам деньгами.
С бабушкой мы ладили. С ней нельзя было не поладить. Она очаровывала всех: и академиков, и генералов, и милиционеров, и рабочих. В тот период у меня появилось увлечение: я содержала дома разных животных. Бедная бабушка безропотно терпела у себя в квартире, кроме собаки, кучу змей, лягушек, рыбок и птичек. И всех она искренне любила и по собственной инициативе помогала за ними ухаживать.
«Гуси похожи на людей»
В 1993 году я сдала экзамены и поступила на биологический факультет МГУ. Естественно, выбрала кафедру зоологии позвоночных и общей экологии. В то время туда предпочитали набирать мальчиков, потому что это была престижная «полевая кафедра». Впрочем, меня приняли без проблем: я точно знала, чего хочу, и этот напор чувствовался.
В университете я сразу вступила в Дружину по охране природы — популярную в то время молодежную организацию, которую тогда курировал известный ботаник Вадим Тихомиров.
Мы ездили по многим областям, но чаще всего на север Московской области в заказник «Журавлиная родина»: обследовали местность, проводили учеты журавлей, ловили нарушителей режима заказника. В дружине мы с моей собакой Сандером учились работать в поле. Еще я разбиралась в бюрократических тонкостях, связанных с охраной природы, — например, как написать обоснование для создания особо охраняемой природной территории.
После первого курса у меня были две полевые практики: одна на Звенигородской биологической станции, а потом сразу на Беломорской биологической станции. На втором курсе мне захотелось самостоятельности, и я добилась индивидуальной практики. Поехала работать в заповедник «Остров Врангеля» на Чукотку. Для этого требовалось получить задания от каждой кафедры на факультете, выполнить их на острове и по возвращении представить результаты.
Университет такие поездки не оплачивал, так что я сама заработала на билет — уже не помню сколько. Это сыграло решающую роль: поскольку я вложила свои деньги, дирекция не смогла приказать мне, чем заниматься (а она очень хотела, чтобы я помогала по леммингам). Я выбрала работу на колонии белых гусей. На острове сохранилась единственная в Азии крупная колония этих птиц.
Я провела незабываемые месяцы на острове Врангеля. Сначала работала в стационаре «Пик Тундровый», рядом с которым находилась колония. Там я считала гнезда и смотрела, сколько в них яиц, метила и мерила эти яйца, определяла, сколько птенцов успешно вылупилось, по подскорлуповым оболочкам, считала покидающие колонию выводки.
Затем я кольцевала и метила белых гусей в Тундре Академии вместе с коллегами из США. Они приехали на остров в рамках совместной программы по мониторингу и кольцеванию российской популяции этого вида, который гнездится на Чукотке, а зимует в Северной Америке.
В тот момент я поняла, что гуси — это мое. Меня поразили эти птицы: они отличаются от других уникальным социальным поведением. Гуси похожи на людей. Так, все гуси, казарки и лебеди моногамны, их пары сохраняются на много лет, а иногда — даже на всю жизнь. Первую миграцию птенцы обязательно совершают вместе с родителями: те показывают им, куда лететь. Связи между ними иногда тоже сохраняются на много лет.
Практика на острове Врангеля была интересным опытом.
Из-за задержки вертолета я даже опоздала на практику по зоологии беспозвоночных: эта кафедра не давала задание в поездку, его нужно было выполнить в Москве. Я приехала, когда отработка уже закончилась, и меня хотели отчислить. К счастью, все обошлось — задание перенесли на будущий год (а потом, когда я снова опоздала с Таймыра, еще на год).
Связь с островом Врангеля осталась у меня надолго. Уже потом по собранным там пробам мы с коллегами делали исследования питания не только гусей, но и овцебыков, северных оленей и леммингов. Уникальный остров, как мне кажется, будет вечно задавать вопросы ученым.
В университете мне платили стипендию, но ее не хватало. Чтобы не сидеть полностью на шее у родителей, я решила подрабатывать. Какое-то время занималась промышленным альпинизмом и уборкой квартир, но делать это вскоре надоело — меня больше привлекал интеллектуальный труд. Я стала давать частные уроки французского и заниматься переводами. Работала в журналах «Пари-матч», «Золотой мустанг», подрабатывала синхронным переводчиком на выставках собак и кошек и на семинарах по конному спорту.
На третьем курсе я поехала в экспедицию на Западный Таймыр, в бассейн реки Пура. Это была совместная экспедиция по изучению краснозобой казарки Научно-исследовательского института сельского хозяйства Крайнего Севера (Норильск), Российской академии наук (РАН) и Слимбриджского треста водоплавающих птиц. В нашей команде, кроме меня и Якова Кокорева из Норильска, были голландец, ирландец и шотландка.
Вот в этой экспедиции мне все-таки пришлось выучить английский язык. Позже он тоже пригодился в работе: я переводила ветеринарные учебники, пособия о том, как обращаться с домашними животными, и даже художественную литературу. Ну и, естественно, английский понадобился мне, когда я начала участвовать в международных конференциях за рубежом.
Несмотря на нестабильную экономическую и политическую ситуацию в стране после развала СССР, университетские годы можно назвать лучшими в моей жизни. Пал железный занавес, и мы смогли сотрудничать с учеными всего мира.
«Полевая зоология умирает»
В 1998 году я окончила университет и поступила в аспирантуру в Институт проблем экологии и эволюции имени А. Н. Северцова РАН, тогда — Институт эволюционной морфологии и экологии животных. Там и осталась работать.
Как ученого меня интересуют экология и миграции гусеобразных, а также вопросы их охраны в масштабе пролетных путей. Охрана широко мигрирующих видов, таких как перелетные птицы, — дело очень трудное. Ведь они преодолевают десятки тысяч километров, их путь пролегает через территории разных стран. В каждой — свое законодательство, заповедники и охранный статус разных видов. Если мы будем охранять какой-то вид или популяцию в России, а на пролете в другом государстве ее будут отстреливать (или наоборот), глобально защитить птиц не получится. Поэтому полноценная работа по сохранению вида подразумевает обязательное международное сотрудничество.
Со мной работает команда из четырех человек: ГИС-специалист, пилот, специалисты по статистике и базам данных. Мы придерживаемся метода бесконтактного наблюдения за птицами — с 2010 года используем в работе легкую авиацию.
Маленькие самолеты позволяют приближаться к гусеобразным, не пугая их. Мы подлетаем к птицам, фотографируем их, а потом на основе этих фотографий производим подсчет.
В 2016 году наш пилот Георгий Киртаев построил легкий гидросамолет, который позволяет летать на одной скорости с птицами, садиться и подниматься в воздух с неподготовленных площадок, будь то снег, лед или вода. Благодаря этому качество наших учетов и обследований сильно повысилось.
Но есть и трудности, конечно. Например, не везде в России можно купить пригодный для самолета качественный бензин АИ-95. Еще часто приходится долго ждать летной погоды. Полевых пилотов легкой авиации мало: научиться этому сложно, и не каждый готов надолго оставить дом.
Нам повезло, что нашему пилоту Георгию нравится путешествовать с пользой. Он любит изучать птиц и решать сложные задачи: управлять самолетом в разных погодных условиях, совершенствовать его конструкцию.
У нашей команды есть главное правило: мы не герои и выступаем за безопасность для всех участников экспедиции. Мы стараемся летать только в хорошую погоду, наш самолет всегда находится недалеко от источника топлива. С собой берем спальники, палатки, котелок, спутниковый трекер и телефон, запас еды и воды.
Но даже при тщательной подготовке нельзя избежать непредвиденных ситуаций. Например, однажды мы с Георгием летели в условиях «белизны» (плохой видимости. — Прим. ТД). К счастью, это не привело ни к каким последствиям — нам удалось разглядеть землю и сориентироваться, так как площадка была знакомой.
Еще мне не очень нравится встречаться с белыми медведями, но иногда приходится. Они могут повредить самолет — такое случалось уже не единожды. Наши надувные поплавки почему-то напоминают медведям тюленя, их основную добычу. И вот, рвут.
Мне нравится моя профессия: она позволяет отключаться от городской жизни и находиться рядом с природой, в естественной среде. Но если говорить глобально, полевая зоология умирает, ведь такая работа подходит далеко не всем. Молодые биологи хотят изучать все в комфортных условиях: сидя за компьютером или в лаборатории.
Многие студенты-зоологи сейчас даже не видят животных, с которыми работают.
В моде компьютерные модели. Все бросились строить модели ареала, модели угроз, модели черт знает чего. Но исходные данные для такой модели можно получить только в полевых условиях: в болоте, в тундре. Без них не добиться достоверного результата.
Для получения этих данных мы с командой и работаем. На их основе мы даем регионам рекомендации по сохранению разных видов животных: рассказываем, как их правильно расселять и охранять, как нивелировать угрозы в период размножения, как контролировать их численность и выявлять ключевые места этих угроз.
Например, с 2020 по 2023 год мы сотрудничали с проектом Ямало-Ненецкого автономного округа по овцебыкам в природным парке «Ингилор». Оценивали вольерную популяцию, а еще с воздуха искали и фотографировали вольно живущих особей, которых до этого выпустили из питомника.
Округу нужны были рекомендации по дальнейшей работе питомника и принципам расселения овцебыка на Ямале. Мы проводили исследования пастбищ, метили животных и изучали их генетику.
Все овцебыки, которые есть в России, — потомки нескольких особей, завезенных из США и Канады. Это может провоцировать недостаток генетического разнообразия. Близкородственное скрещивание может приводить к развитию болезней.
Мы сравнили генетические показатели овцебыков с острова Врангеля, полуострова Таймыр и Ямала. И выяснили, что на Ямале уровень инбридинга (близкородственного скрещивания. — Прим. ТД) не так высок, как, например, на острове Врангеля.
Еще мы подготовили рекомендации о том, на каких территориях Ямала лучше выпускать овцебыков, как это правильно делать.
В августе 2024 года завершилась наша экспедиция, которая длилась три месяца. Мы с Георгием облетели Магаданскую область, Чукотку и Камчатку (побережье Берингова моря, залив Креста и Парапольский дол), чтобы оценить состояние популяции обыкновенной гаги тихоокеанского подвида, описать птиц Корякского заповедника и подсчитать китов и белух в Охотском и Беринговом морях.
«На первом месте — отчетность, а не сохранение вида»
Охраной природы в России сейчас занимается Министерство природных ресурсов и экологии, но я считаю, что это должна делать отдельная служба. Нельзя смешивать животных и нефть, газ, воду. Необходимо два отдельных ведомства, чтобы одно курировало заповедники и другие охраняемые территории (по аналогии со Службой национальных парков США), а другое занималось использованием и сохранением диких животных (подобно Службе рыбы и дичи США).
Мы с командой можем лишь рекомендовать государству, что можно и нужно изменить. Хочется, чтобы оно к нам прислушивалось. Заставить услышать в некоторых вопросах пока не получается. Это касается охоты, Красных книг регионов и России, изменений в законах «Об охоте…» и «О животном мире».
Ключевая проблема — группа людей, в основном депутатов и олигархов, которые хотят сделать так, чтобы можно было стрелять в животных на любых территориях без ограничений на законодательном уровне. Они навязывают законы через Минприроды, и многие из них принимают, в то время как рекомендации по охране природы от ученых игнорируют.
Например, в 2021 году в федеральные законы «Об охоте…» и «О животном мире» внесли сомнительные поправки по охоте на краснокнижные виды, которые позволяли не только отлавливать таких животных, но и, по сути, отстреливать их. Эти изменения вызвали беспокойство у научного сообщества: ученые подписали петицию «Не допустим охоты на исчезающие виды животных в России».
После этого Минприроды разъяснило поправки к законам. В документе говорилось, что существует только пять исключительных случаев, когда допускается добыча этих животных, например устранение угрозы человеку или защита от массовых заболеваний домашних питомцев. Охота в перечень не входит. Но на самом деле все это прикрытие. Если поправки к закону будут приняты в нынешней редакции размытых формулировок, то прощайте, краснокнижные виды. Недавно в Общественной палате снова обсуждали поправки к законам, позволяющим охотиться на краснокнижные виды.
Я считаю, охотиться можно, но делать это необходимо без ущерба для популяции вида. Чтобы узнать количество безопасно изымаемых из популяции особей, требуются свежие данные мониторинга, которым мы с командой и занимаемся.
Сейчас мой ориентир в работе — Северная Америка. Там получается делать хороший мониторинг на больших территориях: США, Канада, Мексика. Например, на Аляске работают 11 экипажей легких самолетов, которые занимаются только водоплавающими птицами, в то время как в России есть лишь мы с пилотом Георгием.
Еще в Северной Америке существуют Советы по пролетным путям. Они разрабатывают планы по охране водоплавающих птиц: помогают создавать охраняемые территории, а также контролируют охоту.
Чтобы защитить птиц во время миграции, Северная Америка сотрудничает с другими странами. Есть, например, партнерство по Восточно-Азиатско-Австралийскому пролетному пути. Оно объединяет организации из стран Юго-Восточной Азии, Японии, Китая, Австралии, Новой Зеландии и США.
Пока Россия не планирует вступать ни в какие международные соглашения по мигрирующим птицам.
Еще одна проблема в сфере охраны природы — бюрократизация. Это касается не только России, но и других стран. Государства выделяют деньги на определенный срок. По окончании этого периода птица по-прежнему нуждается в охране, но это уже никому не интересно. Чаще всего на первом месте стоит отчетность, а не сохранение вида.
Денег на науку и охрану природы в России выделяют все меньше. В 2021 году упразднили гранты от Российского фонда фундаментальных исследований. Теперь он присоединен к Российскому научному фонду, поэтому поддержку могут получить лишь крупные проекты под руководством уже известных ученых.
С февраля 2022 года работать стало еще сложнее. Больше нет возможности сотрудничать по зарубежным проектам, нельзя получать иностранные гранты. И, увы, мы привыкаем жить так и стараемся продолжать заниматься своим делом.
В 2025 году мы хотим снова поработать на острове Врангеля. Нужно будет провести учеты гусеобразных и околоводных птиц, обследовать труднодоступные участки острова на присутствие оленей и овцебыков. Я вернусь туда спустя 30 лет. Надеюсь, все получится.