Белла Рапопорт
блогерка, феминистка, гендерная исследовательница
Для меня холокост — личная трагедия, несмотря на то что мои родственники, по крайней мере известные мне, не сталкивались с этим явлением, потому что они жили в блокаду в Ленинграде. Но полтора миллиона евреев из шести убитых пришлись на территорию бывшего СССР, в том числе на северо-западную часть России, потому что в Гатчине, Пушкине и других оккупированных пригородах даже Ленинграда евреев тоже расстреливали.
Желтая звезда — символ яркий, эффектный, и его очень удобно присваивать. Потому что это такой период в истории, который всем известен. С другой стороны, подробностей толком знать никто не хочет, кроме евреев, видимо, и его удобно апроприировать. Евреи, которых убивали, не считаются чем-то настолько значимым, чтобы уважать акт расправы над ними как общечеловеческую память, ощущать причастность к трагедии. Когда о холокосте в качестве метафоры говорят те, у кого есть дискурсивная власть, он приобретает смысл и важность. Когда я говорила о холокосте, мои скриншоты разносились по всему интернету с насмешками, что я везде его вижу. Когда евреи о нем говорят, это, видимо, означает, что мы вынимаем «еврейскую карту» и начинаем манипулировать. Даже если никто из известных тебе родственников не погиб в холокост, ты все равно рос с осознанием, что людей несколько десятков лет убивали за то, что они евреи. И ты еврейка, как они. Все время сравниваешь: ты живешь, а они — нет.
Большинство русских, хотя мы живем здесь со времен Екатерины, не считает евреев россиянами. В контексте всего этого ужасные желтые звезды, надетые на людей, которые просто не могут попасть в ресторан, могут устраивать только тех, кто мало знает о холокосте. Евреи, я в частности, знают о холокосте довольно много. Мы знаем, что там происходило помимо желтых звезд. Как нагнеталась обстановка, как евреев не принимали ни в одну страну, когда они пытались сбежать из Германии. Как евреев Восточной Европы немцы считали худшего качества, нежели евреев Западной и Центральной Европы. Как по-разному с ними обращались в концлагерях. Перед тем как начали убивать, сколько было унижений! Сколько всего было отвратительного, и это не имеет никакого отношения к тому, что кто-то хочет пожрать в ресторане.
Мне очень не нравится слово «антиваксеры», потому что оно, как и «быдло», очень высокомерное. Те, кто его употребляет, не улучшают ничего в обществе, а создают культурную дистанцию. Тем не менее когда антипрививочники говорят: «Мое тело — мое дело», они, конечно, лукавят. Ведь они говорят не о пирсинге, а том, с чем связаны жизни и здоровье людей, которые их окружают. В случае с коронавирусом не нужно никаких гипербол, потому что он распространился огромными скачками по всей Земле. Если я говорю, что от прививки зависит судьба всего общества, то это даже не преувеличение. Это касается не только прививки от коронавируса — вообще прививок. Я знаю, что у моих родителей есть прививка от оспы. У меня ее уже нет, потому что оспу удалось уничтожить с помощью вакцинации.
Тамара Эйдельман
историк, публицист
Я знаю, что сегодня заимствование символов и элементов чужой культуры считается неприятным для культуры, которую используют. Мне это непонятно. Я предполагаю, что если, условно говоря, североамериканские индейцы видят, что их образы используют другие, то они считают это пренебрежением к своей культуре. Мне кажется, что нет ничего ужасного в том, чтобы использовать какой-то понравившийся символ или образ. Есть же такая вещь, как культурное заимствование. Если писатель в своей книге, что, кстати говоря, в XX веке происходит на каждом шагу, использует какие-то образы древней или далекой культуры — не вижу ничего страшного. Если тут нет глумления, оскорбления, то почему нет?
Но одно дело, если ты берешь вышивку какого-нибудь народа и наносишь себе на платье. А в данном случае это не культура. Желтая шестиконечная звезда — это не проявление культуры, а воспоминание о страшном насилии. Нашивка желтых звезд была первым шагом к изоляции евреев. А потом начинались другие и другие ограничения, что привело к массовому уничтожению. Человек, который за то, что ему не дают без QR-кода сходить в ресторан, приравнивает себя к жертвам холокоста… Я бы сказала, что это приписывание себе чужих страданий.
Я не вижу причины, почему из этого сделали такую проблему. Вообще-то нам всем в роддоме делают БЦЖ, прививку от полиомиелита. И это огромное достижение современной цивилизации! Когда я была маленькой, всех прививали от оспы. Поэтому оспы больше нет. Конечно, бывает так, что человек болен и ему прививаться нельзя. Но это, скорее, исключение. Социальная дискриминация была бы, если бы прививали только богатых, а бедных — нет. QR-коды — это не решение. Не потому, что Егор Бероев не может сходить в ресторан, а потому, что нашли крайних — рестораторов. А вот съезд «Единой России» можно проводить, и в фан-зоне можно толпиться. Все должно было быть по-другому. Другие меры, пропаганда, локдаун, который не вводят, потому что тогда нужно платить предпринимателям.
Я знаю, что одна американская сенаторша, которая надела звезду, мало того что публично извинилась в Конгрессе, ее обязали посетить Музей холокоста в Вашингтоне, чтобы она поняла, с чем сравнивает свои ограничения. В Германии попробуй только как-то неправильно сказать о холокосте, нацизме — у них страшный комплекс вины, которую они искупают, прорабатывают. Там тоже хватает нетерпимых, неофашистов, но общество выстраивает атмосферу неприятия этого, такие люди — маргиналы. А у нас этого нет, инициатива не поступает ни от государства, ни от общества. Я не сомневаюсь, что мои дедушка и бабушка были бы шокированы. Под этой звездой мучили, убивали миллионы родных и близких, в частности моих. У нас в стране не стыдно сказать «я расист» или «я презираю всех женщин». С другой стороны, он никого не презирает, а примазывается к жертвам. У нас плохо развито чувство такта, с этим плоховато.
В обществе говорят о холокосте: у нас есть фонд холокоста, Еврейский музей и центр толерантности. Конечно, преступно мало информации о холокосте в школьной программе, что очень печально. Но мне кажется, что дело больше не в этом, а в том, что в стране мало говорится о терпимости, о трагических судьбах разных народов. Есть же масса учебных и психологических программ, которые помогают снимать этническое напряжение. Но в России они не разрабатываются или разрабатываются незаметно. Пока у нас нормально употреблять любые насмешливые прозвища в адрес представителей различных народов, ничего хорошего не будет. И холокостом можно играть.
Александра Архипова
антрополог, фольклорист
Желтая звезда как знак холокоста известна всем, хотя на самом деле евреи во время войны носили не только желтые звезды и не везде. Тем не менее желтая звезда стала символом жертв, символом геноцида. И что гораздо важнее — это международный узнаваемый знак. Поэтому он очень часто используется как способ привлечения внимания к нуждам большой группы, представители которой считают, что их незаконно преследуют и принуждают к чему-нибудь.
Бероев, который вышел с желтой звездой, и распространение сейчас ношения желтой звезды среди российских противников прививок — не универсальное явление. Это началось с США и сейчас, в общем, распространено и в Западной Европе. Скорее, наши антипрививочники подхватили западную тенденцию. Что интереснее, до того как стали носить желтую звезду, они начали говорить о геноциде. Еще до момента начала вакцинации, до декабря 2020-го, противники будущей вакцины говорили, что, когда будет изобретена вакцина, будет принуждение — а это есть нарушение общечеловеческих прав, — и активно к этому готовились. Поэтому разговор о том, что сейчас разворачивается геноцид против российских противников прививок, очень частотный, а это приводит к мысли о том, что борьба с геноцидом должна быть как-то оформлена. Она требует своего знака. Так появляется желтая звезда.
Использование знака жертв холокоста совершенно неприемлемо, на мой взгляд, потому что оно сознательно мешает контексты. Люди, которые надевают желтые звезды, выставляют себя жертвами геноцида, которого нет, и тем самым издеваются над памятью погибших. Если такая тенденция будет продолжаться, тогда в принципе желтую звезду можно надевать по любому поводу. Например, если кто-то будет протестовать против платной парковки. Плата за парковку — это тоже в некотором смысле принуждение, раздражающее действие, которое влияет на твою жизнь.
У нас политическая элита предпочитает игнорировать существование антипрививочников и не рассматривать его как весомую угрозу. Я бы сказала так, поэтому всякие истории заметаются под ковер. Я сужу по тому, что у нас существуют законы о фейках — уголовные и административные, — и по ним было очень много людей оштрафовано в 2020-м, да и сейчас начинается за слухи о неправомерных политических и социальных решениях. Но реальные противники прививки, которые выступают на YouTube, собирают большие площадки, устраивают антивакционную лигу, не преследуются властями.
Обратите внимание, похожие вещи происходят во Франции, например, и не только там. Я прочитала не так давно большое исследование, показывающее, что принудительная вакцинация работает в разы хуже, чем добровольная. Люди чувствуют, что их права нарушаются, что это некоторое насилие над их телом. В результате, даже если они вакцинированы, они все равно, например, не соблюдают меры предосторожности: ношение масок, социальную дистанцию… В результате вакцина работает не так, как должна была бы. Необходимо использование большого количества трюков для того, чтобы ложно классифицироваться. Во всех случаях, когда вакцинация проходит добровольно, она дает гораздо больший медицинский эффект.
Люди, которые не прививаются, не составляют однородную массу. Некоторые из них действительно последовательные сторонники отказа от любых вакцин, их головы наполнены различными медицинскими мифами. А некоторые не готовы привиться именно российским «Спутником», их процент довольно большой, потому что они, как правило, не доверяют правительству либо отечественной медицине либо верят знакомым врачам, которые отговаривают их прививаться, либо плохо понимают, как конкретно устроена прививка. И во всем этом большая доля вины нашего правительства, тех, кто отвечал за кампанию вакцинации. Она была абсолютно не продумана, что привело к плохим результатам, в частности к появлению большого количества людей, которые отказываются прививаться. Не все они убежденные антипрививочники по своей сути.
Александр Черкасов
председатель правозащитного центра «Мемориал»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента
Рассуждения о правах человека в условиях пандемии последние полтора года в Рунете отдают инфантилизмом неофитов. Неофитов не эпидемиологии, здесь мы все неофиты, но неофитов права. Люди, которые узнали о правах человека и их неотчуждаемости, борются за права человека с вирусом, во-первых. Во-вторых, считают, что гражданские и политические права не могут ни в коем случае быть ограничены. Здесь есть два заблуждения. Когда ты борешься с властью, когда твой оппонент — это репрессивный режим, конечно, твоя несгибаемая позиция в бунте важна. Но когда твой противник — это бактерия, вирус, медведь, ему все равно, какие у тебя политические убеждения. И вообще, попытка подменить борьбу за гражданские права борьбой с эпидемическими ограничениями кажется способом ухода от одной повестки дня в другую, казалось бы, более безопасную.
В частности, они могут быть ограничены в условиях чрезвычайного положения, введенного по самым разным обстоятельствам, одним из которых является эпидемия. И если процедура этого ограничения соблюдена, то ваши права не абсолютны. Собственно, поэтому ни карантин, ни масочный режим, ни многое другое не есть абсолютное посягательство. Другое дело, что в России все это вводится в обход режима чрезвычайного положения и без использования тех предусмотренных законом механизмов, которые должны, по идее, обеспечить и гарантии каких-то материальных компенсаций как работникам, так и работодателям в условиях эпидемических ограничений. У нас это происходит точно так же, как было с первой и второй чеченскими войнами, без введения правового режима, который бы позволил в законном порядке ограничить права граждан.
Да, прививка или ограничения для непривитых, или ограничения для заболевших или тех, кто мог заболеть, — это очень важные способы не заразить других людей. Это как раз тот случай, когда права одного человека могут существенно нарушить права другого человека, включая право на жизнь. И вообще говоря, в нормальной стране все это могло бы быть проведено в рамках закона. При этом замечу, что таких нормальных стран не так уж и много. Мы наблюдаем и в европейских странах, и в Англии, которая отделилась от Европы, но зато привила значительную часть своего населения, и в Соединенных Штатах, и в Израиле существенные антипрививочные движения. Насколько репрессивными должны быть действия против непривитых в этих странах для победы над пандемией, насколько вообще существует перспектива победы над инфекцией — это вопрос обсуждения. Вопрос открытого обсуждения законодательных основ для вводимых ограничений, вопрос открытого обсуждения опасности тех или иных штаммов и так далее.
То, что мы наблюдаем сейчас в России, — это результат более чем два десятилетия продолжающегося режима, где никакие важные для общества проблемы не обсуждаются открыто, где общественное недоверие к любым инициативам власти является чуть ли не автоматической реакцией большой части населения. И к сожалению, это автоматическое недоверие распространяется и на вакцинацию.
В России нет института общественного мнения; научных, журналистских иерархий и так далее. Вообще говоря, Россия как будто изучила работу нобелевского лауреата 2001 года Джорджа Акерлофа и сделала все наоборот. Акерлоф в своей работе, посвященной, как ни странно, рынку подержанных автомобилей в Соединенных Штатах начала 70-х годов, показал, что рынок не всегда работает, а иногда работает в сторону ухудшающего отбора. Он работает в сторону ухудшающего отбора в условиях, как написал Акерлоф, асимметричной информации, когда нет эксперта, который сказал бы: «Товарищи, эта машина — утопленник. Ты ее купишь, но она у тебя будет гнить. А эта машина с накрученным пробегом» — и так далее. Когда нет автомеханика, который присутствовал бы при каждом акте покупки и авторитетно устанавливал бы, насколько хорош тот или иной товар, нет возможности совершить обоснованный выбор, проще впарить некачественный товар. Такого рода «экспертиза» не уничтожает некачественные товары, а просто отправляет их в соответствующую нишу. Есть ресторан высокой кухни, есть ресторан средней руки, есть ресторан быстрого питания, а есть «Обжорка» с чебуреками неизвестно из чего. Но ты всегда знаешь, что ты ешь за эти деньги. Когда экспертов нет, происходит то, что произошло в российском политическом секторе и секторе гражданского общества. Все сводится к тому, что нет людей, которые могут публично высказываться на любую тему, и их мнение уважаемо. Вот есть такие эксперты, признанные эксперты, к их мнению прислушиваются. Оно приводит к тому, что и политические партии, и вакцины, и все что угодно пользуется спросом отнюдь не в соответствии с его качеством.
Что здесь делать? Не знаю. Восстанавливать этот самый институт независимой экспертизы. Признанных критиков, признанных экспертов в каждой области. Правда, сейчас все эти эксперты были бы названы иностранными агентами по одной простой причине: они высказываются на общественно значимые темы и финансируются не из кормушки. Потому что, например, невозможно финансировать ревизора какой-нибудь столовой из холодильника этой самой столовой. Вот он выходит, держа под мышкой увесистый сверток, обернутый пергаминовой бумагой и перевязанный шпагатом, и говорит: «Все хорошо, все свежее!» Ты этому не доверяешь, потому что понимаешь, что здесь существует конфликт интересов. Когда начнет возникать это самое сообщество экспертов, которое лишено конфликта интересов, или по крайней мере этот конфликт интересов явно приговорен, тогда можно ждать доверия к тем или иным вакцинам, тем или иным действиям правительства, в частности в условиях пандемии.
Я сейчас нахожусь в парадоксальной ситуации: я вроде бы человек с двумя «желтыми звездами» иностранного агента по той причине, что здесь-таки да, мне навесили дискриминирующие, стигматизирующие знаки. Хотя у меня есть способ замолчать, тогда эти знаки будут сняты. Но тем не менее я, человек с двумя лейблами иностранных агентов, говорю о том, что не все действия правительства деструктивны. Но кто мне поверит, когда правительству не верят люди, которые вроде бы являются опорой нынешней власти. Не верят решениям в области карантина, в области иных санитарных ограничений, в области прививки. К сожалению, скорость вакцинации подтверждает такие опасения.
Слово «геноцид» очень популярно, и соревнование геноцидов — один из самых увлекательных видов спорта последних десятилетий. Люди всегда сопоставляют себя с чем-то известным: с 1937 годом, с геноцидом, с концом света. Перевод ситуации в абсолютные категории — вообще очень популярно. Абсолютные категории, когда считать что-либо невозможно. Там есть добро и зло. Нет вычисления опасности относительной вакцинации, болезни, ношения масок и так далее. Там нет точного расчета того, что более, что менее опасно. Но это тоже наша общая болезнь, потому что любую ситуацию, не только эпидемическую, люди склонны возводить в абсолютные категории, не учитывая детали, не рассчитывая относительные вероятности последствия того или иного решения, возводя то или иное решение к абсолютному добру или абсолютному злу. Невозможно выстроить здравую политику, здравую стратегию, когда ты действуешь исключительно в абсолютных категориях — ноль или единичка, хорошо или плохо, — вместо того чтобы точно просчитывать результаты того или иного решения.
Сам термин «культурная апроприация» — это некий симулякр. Вся христианская культура основана на том, что люди отнюдь не иудейского вероисповедания и еврейской национальности читают, изображают и так далее обитателей Палестины двухтысячелетней давности. Речь идет о другом: желтая звезда касается конкретных исторических событий, связанных с тем, что люди были ограничены в правах или убиты на основании тех обстоятельств, которые не могли изменить. То есть варианта отречься от чего-то, сделать прививку и выйти из ворот Аушвица не было. И когда люди, лишенные возможности посетить кафе, сравнивают себя с теми, кто был лишен жизни, это как минимум потеря вкуса и нравственного чувства.