Валентин Кондратец сделал для заключенных Башкирии больше, чем вся российская система ФСИН. Благодаря его поддержке заключенные, выходя из колонии, не попадают за решетку снова, а находят свое место в жизни
Фотограф Вадим Брайдов хотел сделать фотоистории про заключенных, которые недавно вышли из колонии. Но после того как он записал истории своих героев, стало понятно, что их объединяет фигура Валентина Кондратца, который и поддерживал их в колонии, и помогал после выхода оттуда.
Эдуард, 39 лет
В 16 лет я врал маме, что подрабатываю, разгружая вагоны. На самом деле подворовывал. У меня как раз появилась первая девушка, ей был 21, хотелось подарки дарить. Учителя появились скоро — в моем подъезде жило несколько воров и один начальник уголовного розыска. Первый срок получил за карманную кражу. Всего ходок было четыре, но давали немного, я не совершал тяжких преступлений.
В тюрьме я долго не работал. В конце девяностых не вылезал из изолятора, были постоянные конфликты с администрацией. Когда заехал в Шакшу (исправительная колония № 3 строгого режима. — Прим. «ТД»), тоже начал с администрацией воевать. Против меня применяли спецсредства — газ, дубинки. И правильно меня били! Я должен был подчиняться, но я этого не делал. Нужно было спокойно сидеть, но мне надо было, чтоб мне сигарет принесли, чаю приготовили. Считал, что вокруг меня Земля крутится. От нездорового самолюбия это все. В Башкирии хорошие условия для заключенных, надо только гордыню свою приунять.
Последний срок провел в Тольятти. Освободился 10 лет назад. Как вышел, в ад попал. Тети, которые ухаживали за моей престарелой мамой, отправили ее в психбольницу по знакомству, пока я был в тюрьме. Никто не хотел с ней жить. Квартиру хотели. Меня уверили: кормят там хорошо, уход. Я пошел за ней после отсидки. Ее обкололи, успокоили до состояния растения. Хотел ее забрать, но санитары остановили меня и избили. Потом все равно забрал ее.
Ко мне зашел двоюродный брат, боксер и не последний человек в одной из серьезнейших криминальных группировок города. Зашел, избил и потребовал продать квартиру, чтоб отмазать от кражи, которую я не совершал. Но полиция установила, что это не я, потому что в это время я был на похоронах своей первой дочери, которая родилась между моими отсидками. Брат больше не приходил, но под наркотиками сжег нашу бабушку. Соседи слышали: у них ссора произошла. Она говорила, что оставит дом мне, а не ему. Затем стекла полетели, а затем он через балкон технику выносил, пока она горела. Говорят, вся группировка оказалась за решеткой после того, как его задержали. Потом двоюродная сестра позвонила: «Зарезали Илюшку-то».
Женщину я себе такую же нашел, Любу. После Шакши съехались. Родила мне дочь, своих двух детей привела. Как-то подошла и говорит: «А я аборт сделала». Мы поссорились тогда крепко. Я увидел, что она начала жить для себя: кололась, гуляла. Я пытался навязать ей свою волю, но пример подать нормальный все равно не мог. Она связалась с черными риэлторами. Каждый день меня у подъезда избивали, требовали переписать квартиру. Однажды проснулся от того, что меня режут — два парня и Люба с ними, требуют подписать все. Я уехал в реабилитационный центр. Приехал, а тут притон: Люба, ее новый сожитель, подруга, моя лежачая мама. Все колются, наркотиками торгуют прямо тут. Вызвал полицию, они приехали, мы вместе зашли на квартиру, а участковый не их выгнал, а меня. Я не виню его, понимаю, ему тоже нужна информация, разработки, а в притоне это все легко получить.
Мама умерла. За девять месяцев Люба написала 53 заявления на меня — хотела избавиться. Потом дома пожар случился — кто-то бутылку с керосином кинул в окно. Люба села, ее лишили родительских прав. Дочь наша у бабушки живет, двое Любиных детей — в интернате.
У нас тут церковь православная есть, я хожу туда. На собраниях выходишь в центр таких же заблудших и даешь обещания. Я вот вышел и сказал, что пить не буду. Вот и не пью. На зоне многие верующие. Но далеко не у всех слова до дела доходят.
Как в церковь попал, отдельная история. Шел по улице, все плохо было тогда. Слышу — пение хора. Сильное такое. Думал, в башке что-то замкнуло окончательно. Огляделся, увидел храм. Маленький такой, весь в строительных лесах. Зашел, а там и правда хор поет. Остался сначала поработать на стройке, здесь ремонт давно уже идет. Потом втянулся, сейчас с группой прихожан еду бездомным готовим. Я ведь таким же был — фактически без жилья, с зависимостями, гордыней.
У меня есть мечта — огромный дом где-то найти, поселить там вот всех таких же, как я. И всем вместе работу делать, лучше становиться. Ведь даже если тебя судья незаконно осудила, не злиться надо, а задуматься: почему именно ко мне все это липнет, почему мне так не везет? Как-то очередное заявление бывшей моей дошло до суда, меня посадить опять хотели, с таким-то прошлым судьи не сильно вникают в дело. Но в суд пришел священник Валентин Васильевич Кондратец и говорит: «Эдуард не пьет и не курит уже. А на ее руки посмотрите, они же перепаханы иглой!» И заменили мне наказание обязательными работами.
Тогда я и жену свою нынешнюю встретил. Тоже Любовью ее зовут. С тех пор и вместе. И в церкви вместе работаем, и ремонт вот делаем. Она добрая у меня, хорошая. Свою двухкомнатную квартиру дочери оставила, а сама ко мне переехала. Любовь и спасла меня — во всех смыслах.
В духовном мире мне церковь православная помогла, в физическом — Кондратец. С Валентином Васильевичем я познакомился через таких же, откинувшихся. Черниковка (район Уфы. — Прим. «ТД») — криминально-напряженный район, тут многие Валентина Васильевича знают. Я к нему обратился, когда совсем приперло. Кондратец дошел до главы района, и тогда только арест с квартиры снять удалось. А меня с таким прошлым никто и слушать не хотел. Валентин Васильевич сказал: «Будешь рядом всегда. Пить бросишь, употреблять, постарайся не курить. А я тебе работу найду». И нашел. У них автобаза была, в их приходе бригады электромонтажников, отделочников, вот у них и работал. А сейчас встал на учет в центр занятости и здоровьем заняться решил. Нос, челюсть, ноги — все сломано-переломано, к операциям вот готовлюсь. Если все хорошо будет, ремонт доделаю в квартире и дочь заберу, вместе жить будем.
Юрий, 45 лет
Я вырос в обыкновенной семье, мама — инженер, а папа — слесарь. Как-то затянула улица, легкие деньги нравились. Началась перестройка, появились возможности. Сначала бизнес, затем криминальный бизнес, а затем чистый криминал.
Преступление, за которое я отбывал наказание (семь с половиной лет колонии строгого режима), — это не единственное преступление. Их был целый ряд, но просто за них меня не судили. Но я знаю о них. И мне за многие вещи до сих пор ужасно стыдно и больно.
Не думаю, что моя прошлая жизнь очень интересна. Я пил, употреблял марихуану, любил проводить время в шумных компаниях, любил женщин, красивую жизнь. Но сейчас я практически ничего хорошего не могу вспомнить. Да, внешне это выглядело шикарно: машины были крутые, деньги швырял. Но никто не видел, что происходило внутри, а внутри был ужас. Это когда от любого звонка в дверь внутри все переворачивается. Кто это пришел? То ли посадить тебя, то ли убить.
Когда меня посадили, это стало большим ударом для моей мамы. Она начала искать Бога и нашла его в церкви. На строгом режиме свидания ограничены, и мы мало общались, но меня это сильно впечатлило тогда. Я стал посещать молитвенную комнату, туда можно было прийти и пообщаться с такими же, как ты. Конечно, таких было немного — человек 5—7. Мы не святые были, зона есть зона, мы все там не подарочки. А наш маленький кружок в молитвенной комнате — это плечо, поддержка. Даже если преступник внутренне захотел встать на путь исправления, он не понимает, откуда ему брать поддержку. Вот мы поддерживали друг друга духовно. Валентин Васильевич Кондратец часто посещал нас, регулярно нас наставлял.
Вера без дел мертва. Если верующий человек живет не по предписаниям, то непонятно, что он за верующий такой. Мне вера дает уверенность, что я умру и буду жить в раю, несмотря на то что я совершил кучу грехов. Я должен жить так, как я верю. В какой-то степени это понимание дало мне шанс не только переродится, но и просто выжить. Я освободился раньше, по УДО. Когда вышел, должен был отмечаться и там, и там, и там. Сначала инспектор и опер давали фотографии, спрашивали, знаю ли я кого-то. А потом я принес им Новый Завет, они полистали, поговорили со мной и сказали: «Не приходи больше, ты нам больше не интересен».
Мой сосед говорил, что, мол, вот ты освободишься, тебе станет хорошо, ты попьешь пивка. Будут девочки, и ты веру забудешь. Я не знал, что ответить, потому что я раньше никогда не освобождался. А когда я пришел туда свой пример показать, меня слушали очень внимательно.
Конечно, как только я вышел, сразу же нашлись люди, которые предложили мне выпивку, девочек — все, чего не было в колонии. Благодаря таким служителям, как Валентин Васильевич, я устоял на своем пути. Я не вернулся к той жизни, от которой ушел, из-за которой я отбывал срок.
Когда я вышел, церковь встретила меня как родного. Здесь уже знали меня и тут же предложили посещать зоны, рассказывать о Боге и своем опыте. Сейчас все сложнее попасть на зону проповедовать. Пускают далеко не всегда. Когда я сидел, нас знали все церкви, за нас молились. Кто сейчас там, мы не знаем. За кого молиться, кого поддерживать, мы не знаем, кого пригласить, кому помочь на выходе. Но работникам пенитенциарной системы это не нужно. Их учат не доверять заключенным. Я их понимаю, но, если они не хотят, чтобы человек возвращался на зону, надо помогать ему.
Моя жизнь полностью протекает в лоне церкви. Здесь же я встретил свою жену, у нас уже пятеро детей.
Единственное полезное, что ФСИН предлагает заключенным, так это образование. Я пока сидел, приобрел четыре профессии. Выучился на столяра, установщика деревообрабатывающего оборудования, сварщика и электрика. Я и работал потом электриком, и те навыки, которые я приобрел, мне пригодились. Здорово, что я не просто так потерял годы отсидки, но и чему-то научился. Сейчас у меня шестой разряд, я бригадир, мастер. Оформляю документы на один нефтехимический завод, у меня будет целая бригада.
Валентин Кондратец, 62 года
Администратор регионального объединения церквей евангельских христиан-баптистов по Башкирии и заместитель председателя общественного совета при ГУФСИН Башкирии
Кондратец встречается с осужденными ИК-4, г. СалаватФото: Вадим Брайдов
Работая на заводе, в начале 90-х я уверовал. Уже через год меня взяли на диаконскую службу в баптистскую церковь. Наша церковь вела тюремное служение, и меня взяли с собой в ИК-3. Через некоторое время в администрации ФСИН заметили положительный эффект и стали меня пускать уже и в другие зоны. За примерно 20 лет мы охватили все зоны Башкирии.
Я теперь вхожу в общественный совет при УФСИН по Башкирии, поэтому стараюсь больше про нравственные законы говорить, они основы любых религий. Я не акцентирую внимания ни на баптизме, ни даже на христианстве. Моя цель — чтобы хоть три из 10 заповедей заключенные смогли соблюсти, это основные нравственные законы все-таки. Поэтому воспринимают меня и христиане, и мусульмане. Немного Коран изучаю, у нас ведь много мусульман. Были у нас и буддисты из Тувы и Хакасии, сидели за зверские преступления. Я связался с буддийскими монахами, они мне прислали выписки о нравственных канонах, и я зачитал их заключенным. Те были очень благодарны.
И очень часто меня просят молиться за заключенных и их семьи так, как я умею, а не так, как принято.
