Прекращено за смертью обвиняемых

В апреле-мае 1940 года были расстреляны почти 22 тысячи польских военных, которых взяли в плен после вторжения СССР в Польшу в сентябре 1939 года. Расстрелянные 79 лет назад поляки до сих пор не реабилитированы, а вокруг катынского преступления ведутся споры. В 1994 году группа следователей из военной прокуратуры пыталась поставить в этом деле точку, но им не дали этого сделать.

Анатолий ЯблоковФото: Международный Мемориал

25 лет назад Анатолий Яблоков служил следователем в Главной военной прокуратуре и писал постановление о прекращении уголовного дела номер 159. Список обвиняемых по делу начинался со Сталина, Молотова, Ворошилова, Микояна, Кагановича и Калинина. Их действия (а также ряда других обвиняемых) Яблоков квалифицировал как преступления, предусмотренные пунктами a, b и c шестой статьи Устава Международного военного трибунала в Нюрнберге (преступления против мира, военные преступления, преступления против человечности). 

Яблоков размножил постановление в четырех экземплярах, подписал его и отправил копии начальству.

Начало расследования

Расследование катынского преступления Главной военной прокуратурой началось в сентябре 1990 года. Откладывать следствие было больше нельзя — с началом перестройки поляки все настойчивее требовали от советской стороны внести ясность в расстрел польских офицеров. В 1987 году заработала совместная историческая комиссия «по трудным вопросам», которая была призвана ликвидировать «белые пятна» в истории двух стран.

Лаврентий Павлович Берия (1899-1953 )Фото: Фотохроника ТАСС

Были найдены документы, подтверждающие вину Советского Союза, а 13 апреля 1990 года ТАСС опубликовал заявление, где ответственность за расстрел возлагалась на Берию, Меркулова и «подручных».

Главой следственной группы назначили Александра Третецкого. Следователь вспоминает, что не смог отказаться от дела: «“У нас тут есть дело, касающееся польских военнопленных”, — сказал начальник и спросил, кому бы его можно отдать, я ответил, что подумаю. Вышел от него, но, не дойдя до своего кабинета и развернувшись на пятке посреди коридора, я зашагал обратно, почувствовав, что это мое дело. Уже тогда я знал, что за расстрелом поляков стояло НКВД. “Я возьмусь за это дело”, — сказал я». (Здесь и далее воспоминания участников расследования приведены по книге «Катынский синдром в советско-польских отношениях».)

Анатолий Яблоков, тогда 35-летний следователь, присоединился к группе почти сразу. До этого он входил в группу по реабилитации жертв политических репрессий, поэтому дело о массовом расстреле поляков его не слишком удивило. Следователи стали собирать документы, чтобы установить в том числе места массовых захоронений, но натолкнулись на стену в органах госбезопасности: «Мы запросы шлем, а нам в ответ такие обтекаемые формулировки: “В настоящий момент представить эти документы мы не имеем возможности”», — вспоминает юрист Анатолий Яблоков, сидя в своем кабинете в Правовом центре. 

Польский флаг на могиле расстрелянного польского офицера Александра Велебновски в Медном. 16 мая 2019 г.Фото: SERGEI ILNITSKY/EPA/ТАСС

Но постепенно у следователей выстраивалась полная картина преступления, и 25 июля 1991 года в пригороде Харькова, на территории дач КГБ, начались раскопки.

В ямах с расстрелянными нашли атрибуты с польской военной формы и документы с датами не позднее весны 1940 года. Вскоре раскопки были проведены в Тверской области (также в районе ведомственных дач рядом с поселком Медное) и в Смоленской (в Катынском лесу). Везде были найдены массовые захоронения польских военнопленных, расстрелянных в 1940 году органами НКВД. 4421 человек был расстрелян в Катыни, 6311 — в Медном, и 3820 — в Харькове.

Катынская ложь

Академик Николай Бурденко (1876–1946)Фото: И.Мальского /Фотохроника ТАСС

Официальной позицией Советского Союза по Катынскому делу было заявление комиссии Бурденко, опубликованное в «Известиях» 26 января 1944 года. Выводы комиссии, куда вошли в том числе митрополит Николай (Ярушевич), писатель Алексей Толстой и академик Николай Бурденко, были намеренно сфальсифицированы: незадолго до начала работы комиссии на место расстрела выехала следственная группа НКВД, которая вскрыла ямы, подложила туда нужные документы и подготовила свидетелей для комиссии. Это доказала следственная группа Третецкого-Яблокова.

В 90-х следственная группа изучила записки, которыми обменялись Бурденко и Меркулов (народный комиссар внутренней безопасности), и стало ясно: Бурденко о подлоге знал.

«Этой комиссии выпало сыграть неблаговидную роль, оформив выводы, которые за них сделали сотрудники НКВД, — рассуждает сегодня Яблоков. — Мы проанализировали и ключевые документы, на которые опиралась версия комиссии: например, открытку заключенного Кучинского, датированную 1941 годом. Мы выяснили, что Кучинский вообще расстрелян не был, а за два месяца до расстрела был переведен в Москву, где по запросу НКВД мог написать любое письмо».

«Чувство отвращения и брезгливости»

Следователям удалось найти живых сотрудников НКВД, причастных к преступлению. Это были генерал-майоры НКВД Петр Сопруненко и Дмитрий Токарев, генерал-лейтенант НКВД, один из организаторов убийства Троцкого, Павел Судоплатов и сотрудник УНКВД Харьковской области Митрофан Сыромятников.

Портреты полицейских и офицера погранслужбы в мемориальном комплексе «Медное»Фото: SERGEI ILNITSKY/EPA/ТАСС

По воспоминаниям следователей, бывшие сотрудники НКВД пытались уйти от допроса и снять с себя малейшую ответственность за расстрел. Яблоков так описывает встречу с Токаревым: в назначенный день с утра Токарев перестал отвечать на его звонки. Яблоков пришел к нему домой, осмотрел дверь и увидел, что ключ вставлен в замок с внутренней стороны: «Тогда я стал демонстративно громко стучать в дверь и окна и звать по имени-отчеству Токарева […] Примерно через десять минут дверь открыл сам Токарев.

Польское военное кладбище в МедномФото: SERGEI ILNITSKY/EPA/ТАСС

Нам пришлось сделать вид, что мы столкнулись с естественным поведением человека его возраста. Первое впечатление о Токареве как о неизлечимо больном старике подтверждалось всей его долговязой, сгорбленной, высохшей фигурой, медленной, неуверенной, шаркающей походкой, слабым извиняющимся голосом и больным взглядом выцветших глаз».

Дмитрий Токарев, генерал-лейтенант НКВД (1902—1993). Фото из коллекции Константина БогуславскогоФото: из коллекции Константина Богуславского

Однако в ходе допроса Токарев оказался иным человеком: он быстро вспоминал обстоятельства подготовки к расстрелу, но отрицал свою причастность к преступлению. Он также вспомнил, что расстрельщики набирались из шоферов и низовых чинов НКВД, и рассказал, как он сам, угрожая расстрелом, уговорил отказавшегося расстреливать поляков шофера Бондарева изменить свое решение, — этот поступок Токарев объяснял тем, что за отказ Бондарева все равно бы убили, а так он спас ему жизнь.

Кроме этого, Токарев рассказал, как к расстрелу готовились в здании Калининского УНКВД: обшили звукопоглощающим материалом двери и стены камеры, которая предназначалась для расстрела заключенных, нашли экскаватор, чтобы засыпать ямы с расстрелянными. «Под давлением собранных следователями доказательств Токарев не смог отрицать того факта, что лично организовывал расстрел поляков в УНКВД Калинина (Твери): давал указания освободить внутреннюю тюрьму, назначил исполнителей операции…» — пишет Яблоков в воспоминаниях.

Петр Сопруненко, начальник управления по военнопленным и интернированным, решил отрицать все. Его тоже допрашивали дома, в квартире на Садово-Самотечной. «Квартира Сопруненко отличалась более богатым убранством, наличием антикварных вещей и картин, но и какой-то затхлостью и запущенностью, неухоженностью», — вспоминает Яблоков.

Когда Сопруненко спросили на допросе, был ли он на совещании у первого заместителя Берии Кобулова, где и было объявлено, что поляков решили расстрелять, Сопруненко, опустив голову, вполголоса сказал:

— Не помню, не знаю. Наверное, я был там.

— Что было сказано на этом совещании?

— Не помню.

[…]

Раскопки на полигоне «Медное», август 1991 г. Слева направо: полковник Александр Третецкий, руководитель следственной группы Главной военной прокуратуры СССР, капеллан Катынских семей ксендз Здислав Пешковский, зам. генпрокурора Польши Стефан Снежко. По свидетельству Алексея Памятных, каждый вечер тем летом после эксгумации заканчивался совместной молитвойФото: Алексей Памятных/Мемориал

— Токарев говорит, что вы еще и с докладом выступали?

— Боже упаси!

Читайте также Мой дедушка — чекист   Дети и внуки людей, которые были частью советской репрессивной машины, рассказывают, как узнали об этом и как это знание повлияло на их жизнь  

Впоследствии Сопруненко признался, что на совещании был и даже держал в руках резолюцию Политбюро с подписью Сталина. Но остальное отрицать продолжал. Следователи демонстрировали ему копии документов за подписью Сопруненко, где он указывал отправить поляков из лагеря в Тверь на расстрел и просил соблюдать «строжайшую конспирацию».

— Почему вы просили соблюдать строжайшую конспирацию?

— А отчего ж ее не соблюдать? […]

— А в тюрьму для чего тогда их направляли? Не знали ли вы тогда, что их тогда уже предполагается расстрелять?

— Нет, я ничего не знал.

Следователи вспоминают, что Сопруненко, открещиваясь от преступления, вместе с дочерьми выработал версию, что в даты расстрела он ездил в Выборг на обмен военнопленными с Финляндией. Когда ему показали документы, где значилось, что обмен происходил в другие, не совпадающие с расстрелом даты, Сопруненко заявил, что его подпись на всех документах, которые демонстрируют следователи, подделана, вероятно, его заместителем Хохловым.

Плита с именами польских офицеров в мемориальном комплексе «Медное»Фото: Михаил Воскресенский/РИА Новости

Дочери Сопруненко присутствовали при допросе, перебивали следователей и подсказывали отцу ответы: «Как и многие родственники бывших сотрудников НКВД, они боялись, что преданные огласке сведения о прошлом их близких могут отрицательно сказаться на их собственной судьбе, благосостоянии и положении в обществе». Но многочисленные документы, почерковедческие и криминалистические экспертизы доказали личное участие Сопруненко в расстрелах поляков, считает Яблоков.

Описывая допросы бывших сотрудников НКВД, Яблоков вспоминает, что у его коллег возникало «чувство отвращения и брезгливости», когда им приходилось слушать «будничные повествования об ужасающих деталях массовых убийств».

«Безымянная масса анонимных жертв»

В 1994 году Яблоков, который к тому времени стал уже руководителем следственной группы, написал постановление о прекращении уголовного дела. «От меня требовали закончить дело. Тогда я вынес два постановления о прекращении: одно на десяти листах, как меня и просило начальство, где была квалификация “превышение служебных полномочий”. Но я отказался его подписывать, так как я с ним полностью не согласен. А второе постановление я вынес на 200 листах.

Иосиф Сталин, Климент Ворошилов, Анастас Микоян и Вячеслав Молотов на трибуне Мавзолея В. И. Ленина 7 ноября 1935 годаФото: РИА Новости

Там была совершенно другая квалификация, преступление против человечности, где написал, что Сталин, Молотов, Ворошилов, Микоян, Каганович виновны в преступлении, что было установлено в ходе расследования. Все, после этого дело у меня изымают, меня от дела отстраняют, передают все Шаламаеву, меня из группы вывели, и на этом мое участие в этом деле закончилось». На вопрос, понимал ли он тогда, что начальство не согласится с таким постановлением, Яблоков усмехается:

«Я должен был дать правовую оценку действиям Сталина. Как и любому следователю, мне необходимо было установить, кто совершил преступление, мотивы совершения преступления, кто пострадал, где захоронен, и реабилитировать погибших». На следующий день постановление о прекращении дела номер 159 было отменено, дело снова было открыто.

А через год молодого следователя из Главной военной прокуратуры вынудили уйти: по словам Яблокова, ему просто перестали давать дела и его карьера как следователя закончилась. В 2004 году дело было прекращено окончательно за смертью обвиняемых и засекречено.

Польские флаги на деревянных крестах польского военного кладбища в Медном. 16 мая 2019 г.Фото: SERGEI ILNITSKY/EPA/ТАСС

А годом позже родственники расстрелянных офицеров, которые подали в прокуратуру заявление о реабилитации своих родных, получили ответ: в реабилитации им отказали.

«Мы в “Мемориале” узнали, что родственникам поляков отказывают в реабилитации в 2005 году, — рассказывает историк Александр Гурьянов. — Основание у отказов военной прокуратуры такое: “документы не сохранились”. Тогда “Мемориал” сам отправил в Главную военную прокуратуру заявление о реабилитации на 16 человек, и у нас началось длинное бодание. Сначала в ГВП пользовались формулировкой “отказ в реабилитации”, но в таком случае должно быть постановление об отказе, которое должно быть направлено в суд.

Александр Гурьянов в Мемориальном комплексе «Медное»Фото: Международный Мемориал

Мы доказывали, что для каждого из расстрелянных можно собрать комплекс документов, так называемую доказательную цепочку, и установить, что именно этот человек и был расстрелян в операции, предпринятой по решению Политбюро 5 марта 1940 года. Но прокуратура игнорировала наши доводы и изобрела такую формулу: мы не отказываем в реабилитации, а просто не имеем возможности приступить к процедуре реабилитации, так как нет материалов». Дела на расстрелянных поляков — документы, на нехватку которых ссылается прокуратура, — были намеренно уничтожены в 1959 году по инициативе председателя КГБ Шелепина.

Гурьянов с коллегами из «Мемориала» почти восемь лет собирали данные о расстрелянных в Медном поляках: собирали биографические справки на расстрелянных, переписывались с родственниками, изучали документы НКВД и материалы расследования 90-х.

«Толчком к началу работы были отказы в реабилитации и их основание: прокуратура отказывается признавать жертвой любого поименно названного и хочет, чтобы поляки оставались некой безымянной массой анонимных жертв. Мы собираемся представить собранные документы прокуратуре, но не рассчитываем, что после этого прокуроры сразу изменят свое решение. Мы хотим в первую очередь противостоять анонимности, к которой стремится наша власть, избегая конкретных имен жертв репрессий».

Польское военное кладбище в Медном

В последнее время участились случаи, когда публично вновь высказываются сомнения, что поляки были расстреляны и были расстреляны именно НКВД. В августе прошлого года в эфире телеканала «Вести Тверь» вышел сюжет, где косвенно утверждается, что никаких польских военнопленных в захоронении нет.

Сейчас общество «Мемориал» собирает деньги на издание книги памяти «Медное». Поддержать сбор можно здесь.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!