Пролетая над лежбищем нерпы

Чтобы увидеть байкальскую нерпу на Ушканьих островах, нужно вести себя тихо. Нерпа пуглива и, услышав шум, может в секунду исчезнуть в воде. Медленно иду по деревянному настилу, в конце которого — наблюдательный пункт за нерпами, стена с прорезями для глаз. За стеной на солнышке любят греться байкальские тюлени. Но теплый сезон только начался, нерпы может и не быть.

Я сюда летела из Москвы ночь, потом шесть часов тряслась в автобусе, а потом еще два — на катере! Если нерпы не будет, я умру на месте.

Последние десять метров — на цыпочках. Ни в коем случае не разговаривать. Старший научный сотрудник «Заповедного Подлеморья» Андрей Разуваев предупредил, что среди нерп обязательно найдется какой-нибудь один паникер. Среагирует на звук, бросится в ужасе с камня в воду, а следом посыплются остальные.

Затаив дыхание, припадаю к щелочке в стене… Прямо передо мной на камнях у берега толстенькими кабачками лежат нерпы. Есть!!! Очень хочется заорать на весь остров, но сдерживаюсь, потому что наблюдать тогда будет не за кем.

Дубровник в депрессии

Полевые наблюдения — неотъемлемая часть работы ученых-биологов. Они нужны, чтобы получить факты об особенностях поведения, образе жизни и состоянии популяции животных.

Следить за животными в дикой природе сложно: песцу ведь не объяснишь, что ты просто хочешь его посчитать или надеть на него безобидный GPS-трекер. Он боится и удирает. С птицами еще сложнее — попробуй разгляди их среди деревьев или загляни в гнездо на высоте нескольких метров!

Тропа к наблюдательному пункту за нерпамиФото: Евгения Волункова

«Такие длинные учетные ряды в заповеднике у меня у одного в стране, — рассказывает Александр Ананин. — Вот у одного маршрута 1,7 тысячи метров высшая точка и 30 километров протяженность. И медведей там как грязи. На одном участке в прошлом году я девять медведей встретил! Для защиты — одностволка двенадцатого калибра, но это так, в воздух пальнуть. За всю жизнь работы в заповеднике я ни одного медведя не застрелил. Одному только между лап выстрелил, когда он совсем близко подошел и ни на какие звуки не реагировал. Он так посмотрел на меня многозначительно и ушел. Со мной тогда была студентка из Москвы. “Ой, Мишка!” — воскликнула. Как будто мы в зоопарке!»

Обывателю могут показаться глупостью ежегодные походы за птичками по лесам и горам. Если птиц много, не проще ли считать их хотя бы раз в десять лет? Все равно за это время с ними ничего не случится. Обыватель не в курсе, что популяция может впасть в депрессию (так называется стремительное сокращение численности до критической цифры) буквально за несколько лет.

Например, ученые не успели оглянуться, а китайцы уже доедают последнего дубровника. Это не шутка и не фигура речи: совсем недавно желто-коричневую птичку на Байкале (да и много где в России и мире) можно было заметить на каждом кусте. А сегодня встретить дубровника — редкая удача, с 1990 года его численность в мире сократились на 90 процентов (это ударные темпы).

«Эти птицы улетают на зимовку в Юго-Восточную Азию, главным образом в Китай. А там их ловят сетями и едят, — рассказывает Ананин. — Дорогостоящий деликатес! До недавнего времени его было полно на черных рынках, несмотря на охранный статус и довольно жесткое наказание для браконьеров. Еще в Китае верят, что дубровник исполняет желания. Прошепчешь птичке заветное, выпустишь — и будет счастье. Ослабленный жизнью в клетке дубровник далеко улететь не может — прошептав желание, его снова ловят и перепродают. Он, конечно, не выживает».

Cвежий медвежий след на острове в нацпаркеФото: Евгения Волункова

Еще одной причиной депрессии дубровника ученые называют деградацию мест обитания. Там, где совсем недавно домом птиц было поле, сегодня стоят высотки. Птицы и звери вынуждены искать новый дом и дополнительно гибнут в процессе поиска. Не лучшим образом сказывается на животных и применение пестицидов в сельском хозяйстве.

Если бы не ежегодные мониторинги популяции, люди могли бы и не заметить исчезновения дубровника с лица земли. А так ему еще не поздно помочь.

5 декабря 2017 года овсянку дубровника официально признали видом, находящимся на грани исчезновения. Ученые со всего мира вырабатывают стратегии его охраны и спасения.

В 2018 году фонд «Озеро Байкал» запустил первый совместный проект с орнитологами из Байкальского природного биосферного заповедника по защите и изучению популяции дубровника. Фонд выделил 250 тысяч рублей на закупку оборудования для исследования вида. В том числе геологгеров — датчиков освещенности, которые позволяют по длине светового дня определить местонахождение птицы. Маленький передатчик крепится на птицу как рюкзачок и совсем ей не мешает. Это исследование позволит изучить миграцию дубровника, выявить пути пролета и районы зимовки. Так можно будет понять, где виду грозит опасность и где нужно наладить охрану.

«Численность популяции может резко снизиться из-за разных факторов, в том числе из-за природных катаклизмов, — говорит Ананин. — Например, в 2015—2017 годах на Байкале из-за сильных пожаров произошло снижение численности и перераспределение многих видов мелких пеночек. Птицы гибли из-за задымления и недостаточной кормовой базы. Это аномалия, и такие явления мы обязаны отслеживать вовремя».

Я/МЫ большой баклан

О непростой судьбе дубровника Александр Ананин рассказывает мне на берегу, пока мы ждем катер, на котором с ним и Андреем Разуваевым поедем считать гнезда большого баклана. В отличие от дубровника, баклана в заповедной зоне полным-полно, но наблюдать за ним, как и за другими видами, все равно необходимо.

Орнитолог Ананин то и дело отвлекается на птичек прямо посреди разговора.

— Смотрите, турпан долгоносый плавает! У берега! Как в луже!

— А вон касатки! Селезень и утка. Они в Красной книге, тут всего несколько пар живет! Извините, о чем я говорил?

Пока мы разглядываем касаток, к ученым подходит туристка.

— Вы рыбу продаете?

— Нет, не продаем.

— Хмм… А что это у вас за мошки? — кивает на темную тучу возле воды.

— Если ругаться — это хирономиды, — отвечает Ананин (безобидные комары-звонцы. — Прим. ТД).

— А клещики есть?

— А клещики сидят в лесу, ждут.

— А магазина тут нет?

— Нет.

Покачав головой, туристка удаляется.

Александр Ананин на работе, считает гнезда бакланаФото: Евгения Волункова

«Вот они удивляются всегда: “Магазина нет! Как так!”» — говорит Ананин. И тут же вскрикивает: «Смотрите, горная трясогузка!»

На катере ученые рассказывают мне, что наблюдение за большим бакланом — часть большого проекта по изучению численности и состава популяции. Его предложили ученые в 2019 году, когда в Бурятии над этим видом нависла угроза отстрела.

Тогда бурятский Центр защиты леса разместил на сайте сообщение, что, дескать, большой баклан уничтожает лес на территории Забайкальского национального парка. «Вековые сосны стоят по всему острову как изваяния, выгоревшие от ядовитого помета».

То был не первый наезд на большого баклана в этих краях. В 2017 году рыбодобытчики обвинили баклана в уничтожении рыбы на Байкале. В частности, драгоценного промыслового омуля, эндемика озера, которого осталось очень мало — не более 10 тысяч тонн биомассы по сравнению с ранними запасами 25 тысяч тонн. В том же 2017 году на Байкале ввели запрет на промышленную добычу омуля, но на сегодняшний день ситуация улучшилась лишь немного.

С просторов интернета: «Рыбы не то что мало — ее совсем нет! Причина — баклан, который расплодился в кошмарном количестве, охотится стаями, ныряет до 20 метров и сжирает все и вся».

В 2018 году минсельхоз Бурятии предложил регулировать на Байкале численность популяции большого баклана. Проще говоря, отстреливать птицу. И тут за баклана вступились ученые.

«Прежде чем начать искусственно регулировать численность баклана, нужно изучить его влияние на экосистему озера. А также изучить состояние популяции, — заявил Ананин. — Потому что даже приблизительных данных о количестве баклана в Бурятии и на побережье Байкала нет». Так бакланам в каком-то смысле отсрочили смерть от отстрела — проект по изучению популяции растянулся на несколько лет и подходит к концу только сейчас.

«Все говорят, что бакланы поедают до килограмма рыбы в день! — перекрикивает Ананин шум катера. — Но на самом деле ежедневно большому баклану достаточно 400—500 граммов рыбы. Так что слухи о его прожорливости сильно преувеличены. Что касается лесов, то это вообще смешно. Не так уж и много деревьев он портит, особенно на фоне массовых вырубок».

Мы идем на остров Голый, излюбленное место обитания колоний большого баклана и монгольской чайки в Чивыркуйском заливе. Остров голый в прямом смысле: засохшие деревья, усыпанные гнездами, издалека кажутся искусственными.

Андрей Разуваев закрепляет фотоловушки на деревьяхФото: Евгения Волункова

«Как вы думаете, почему деревья белые?» — спрашивает Ананин. Медлю с ответом, и ученый говорит: «Это птичий помет! Из-за его насыщенности азотом деревья высыхают».

На Голом суета. Кричат бакланы, слетевшие с гнезд, стоило нам ступить на землю. Им беспокойно вторят монгольские чайки, рассевшиеся по краю берега. Здесь, в траве, у них гнезда, не дай боже криволапый человек наступит на яйца.

«В прошлый раз меня чуть чайка не зашибла насмерть, — рассказывает Ананин. — Налетела и стукнула в голову клювом до кровищи. За тридцать семь лет первый раз со мной такое. Хорошо, я в шапке был! Голова закружилась, чуть сознание не потерял».

Орнитолог достает блокнот и отправляется к деревьям — надо пересчитать все гнезда. Стволы и ветки покрыты толстым слоем засохшего помета. Похоже на побелку, если бы не едкий запах (что-то химически рыбное). Ученый предлагает мне вскарабкаться на дерево и заглянуть в гнезда.

Вдох, выдох. Хватаюсь руками за бакланье дерьмо и карабкаюсь вверх. Через минуту вся моя одежда, руки и голова белые. Ананин смеется и говорит, что это еще ничего. Иногда, во влажную погоду, им приходится в буквальном смысле утопать по колено в этом помете.

Большинство гнезд пусты, но в одном все-таки нахожу двоих едва вылупившихся птенцов. Лысые, полупрозрачные, совершенно беззащитные бакланчики внушают жалость. И не зря.

На земле Ананин говорит мне, что чайки только и ждут, когда мать на секундочку покинет гнездо, чтобы сожрать птенцов. Монгольская чайка — главный враг баклана и естественный регулятор его численности. Чайки едят яйца баклана. Едят едва вылупившихся птенцов. А если птенец подросший, сбрасывают его с обрыва на камни и жрут то, что там, внизу, расплескалось. При этом баклан чаячьи яйца не трогает. Он, в отличие от чайки, которая ест что попало, питается исключительно рыбой.

«Как-то мы наткнулись на подросшего птенца монгольской чайки, — рассказывает Андрей Разуваев. — Он от страха проблевался. Я решил посмотреть, что он ел. А там жуки какие-то, мухи… То есть все, что мимо летит, он клювом тык, тык! Ничем не гнушаются!»

Баклан и нерпа ответить не могут

Пока Ананин считает гнезда глазами, Разуваев с той же целью запускает квадрокоптер. В порядке эксперимента (коптеры только недавно появились в распоряжении ученых, по сравнению с «глазным» учетом это высокие технологии — Прим. ТД) он делает ортофотоплан острова. По заранее заданной траектории коптер пролетит над деревьями максимально низко, чтобы на фотографиях было видно гнезда.

Лежа на боку с пультом управления, ученый улыбается: «Очень удобно, не надо нигде лазать. Потом я загружу снимки для Афанасьевича — и он будет считать. Лишь бы [коптер] вернулся. В деревьях запутается или в воду упадет — и все. У меня зарплата 25 тысяч, а подотчетной техники на пару миллионов. Не расплачусь никогда».

Разуваев — биолог-охотовед. Раньше работал в Забайкальском национальном парке старшим государственным инспектором. В «Заповедном Подлеморье» Разуваев занимается мониторингом охотничье-промысловых видов животных и с недавних пор пытается подключать к наблюдениям технологии.

«У меня в июле наблюдение за нерпами, в октябре учет ондатры, сентябрь — пролет водоплавающих птиц, потом начинается зимний учет. И в промежутках, например, помогаю Александру Афанасьевичу с учетом птиц. Круглогодичное, в общем, наблюдение».

Разуваев рассказывает, что, когда в 2001 году он пришел работать в нацпарк, здесь было четырнадцать рыбодобывающих организаций (сейчас четыре) и процветало браконьерство. «Промысловики превышали квоту на улов. Сколько поймается — столько и ловили. По всему заливу были разбросаны браконьерские сети. Инспектор из-за них не может проехать по озеру на мотолодке. А на него еще кричат: “Эй, ты куда прешь?” Такой был беспредел. Потом с этим справился “Заповедный спецназ”, навели порядок. Но браконьерство все равно есть».

Андрей Разуваев ищет фотоловушкиФото: Евгения Волункова

По словам Разуваева, рыбодобывающие организации за год вылавливают в водоемах Забайкальского нацпарка около трехсот тонн рыбы разных видов. Это только по официальным данным, без браконьерской добычи.

В 2019 году было возбуждено семьдесят шесть уголовных дел против браконьеров. У них забрали больше пяти тонн омуля. А сколько браконьеров остались незамеченными?

«Это один из основных рыбопромысловых районов, поэтому баклан тут мешает, — говорит ученый. — С 2000 года на моих глазах численность рыбы сократилась по всему Байкалу. Но ущерб был нанесен еще до того, как появился баклан. (В 1969 году из-за неуемной добычи на вылов омуля был наложен шестилетний запрет, и потом еще семь лет его можно было ловить только в научных целях. Баклана на озере тогда не было и в помине. — Прим. ТД.) Ну понятно, что, когда популяция уже повреждена, она в депрессии, баклан может усугубить проблему. Идет маленький косяк омуля на нерест, для восстановления популяции недостаточный, и тут еще бакланы. А если бы шел косяк в миллион голов, то стая баклана не нанесла бы ему заметного вреда. Себя же никто не хочет винить, мол, мы не проконтролировали, мы недоглядели. Проще всего в исчезновении рыбы обвинить тех, кто ответить не может. Баклан не может, и нерпа не может. Так что на них все и валят».

Без вины виноватая

Еще одно без вины виноватое в исчезновении рыбы на Байкале животное — нерпа.

Сложно представить, что байкальский эндемик, премилое существо с высоким уровнем эмоционального интеллекта, совсем недавно предлагали, как и баклана, отстреливать в целях сохранения численности рыбы.

«Нерпу обвиняют в том, что она слишком много кушает, — говорит Андрей Разуваев. — И кушает не то, что надо, например омуля. При этом депрессия у омуля не результат деятельности баклана или нерпы. Это двуногие сухопутные “нерпы” поработали, потому что ловили кто сколько может, далеко выходя за рамки лицензии».

Остров ГолыйФото: Евгения Волункова

В 2017 году, когда чиновники минприроды Бурятии заявили, что нерпу пора начать отлавливать в целях искусственного регулирования растущей популяции, зверька спас шум, который подняли ученые. Буквально: вы с ума сошли? Уникальное животное, единственное млекопитающее Байкала, такое больше нигде не встретишь! Ее надо изучать и сохранять, а не отстреливать! И тучи над нерпой рассеялись. Правда, неясно, надолго ли.

Против искусственной регуляции численности нерпы ученые выступают и потому, что нерпа справляется с этим сама.

«Впервые на Ушканы я попал в 2000 году и сразу застал массовый мор нерпы, тогда на берегах островов было много трупов, — рассказывает Разуваев. — Потом мор прекратился, численность начала потихоньку возрастать, и за двадцать лет нерпы стало заметно больше».

По словам ученого, эпизоотия (широкое распространение инфекции) среди нерп случается эпизодически. Например, в 1987—1988 годах от чумы плотоядных погибло около 15 тысяч нерп. В 2017 году на южном побережье Байкала нашли тела 141 нерпы, в 2018-м на восточном берегу озера обнаружили 13 мертвых нерп.

«Считайте, у нерпы есть свой ковид, — говорит Разуваев. — В любом случае смысла в искусственном регулировании популяции мы пока не видим».

Охранный статус сегодня нерпе не присвоен, считается, что у нее все хорошо. В качестве промысла она больше не интересна. Даже коренные жители, имеющие квоту на добычу нерпы, ее полностью не выбирают. «Пушнина стоит мало, а со шкурой много возни. Бельков давно не убивают тоже. Маленький, тщедушный, нечего с него взять. Плюс их трудно поймать, потому что логово в снегу, снег плотный. Его не видно».

Андрей Разуваев делает ортофотоплан Ушканьих острововФото: Евгения Волункова

И все-таки трудности у нерпы есть. Загрязняются вода и почва. Глобальное изменение климата потихоньку лишает нерпу льдов, в которых она размножается, и рыбы. Нерпа болеет: участились случаи смерти животных от асфиксии и сердечной недостаточности.

Состояние популяции нерпы изучено плохо. Никто не знает, сколько ее и как она себя чувствует на самом деле. Получается ли у нее адаптироваться к изменяющейся окружающей среде и что будет происходить с популяцией дальше.

В 2019 году при содействии фонда «Озеро Байкал» ученые поймали и пометили спутниковыми передатчиками 15 нерп, чтобы узнать побольше о том, какие участки озера они используют в разное время года и какие у них пути миграции. По данным фонда, ученые собрали 174 образца биологического материала нерп для дальнейших исследований — генетических и гормональных.

Эти исследования важны, чтобы принимать более обоснованные решения для грамотного сохранения уникального вида и предотвращать критические изменения его численности.

Не та, кем кажется

Наблюдать за нерпой можно бесконечно. Если постоять у «окошечка» полчаса, а еще лучше — затаиться в траве у берега, можно отчетливо понять, кто здесь гость, а кто — житель.

«Когда я тут впервые оказалась и понаблюдала за нерпами, сразу почувствовала, что я здесь чужая, — говорит инспектор по охране Юлиана. — Нерпы живут своей жизнью, все они — очень разные, со своим характером и особенностями».

Я разглядываю нерп, а они — меня. Смотрят кто с любопытством, кто с подозрением. Стараюсь не делать резких движений, но вдруг одна нерпа спрыгивает в воду, а за ней — еще с десяток. Но кто-то остается.

«Вот кто его знает, что ему там привиделось? — говорит Андрей Разуваев. — Как-то мы сидели с напарником тихо, и вдруг один ни с того ни с сего так же сиганул в воду. Напарник говорит: “Они же видят сны, вдруг ему приснился кошмар!” Вообще, забавно за ними наблюдать. У них, как у людей, есть такие молодые паникеры, а есть бывалые старики. Они так лениво посмотрят на тех, кто поднял панику, и остаются лежать дальше: “А? Че? Ну ладно, бегите, я останусь, будь что будет”».

Нерпы на Ушканьих островахФото: Евгения Волункова

Желание подойти и погладить оставшихся нерп сдержать очень трудно. «Ты что, она не дастся, может даже тяпнуть», — предупреждает Разуваев. Говорит, что нерпы не такие милые, как мне кажется. «Вот вы думаете, зачем нерпы чешут бока друг другу? Заботятся? Нет, и даже не чешут. Это способ обороняться и борьба за место под солнцем. Они же все запихиваются на один камень, и те, кто лезет снизу, чешут тех, кто лежит наверху. Двигайся, мол. Ему больно, и он отползает».

Разуваеву легко говорить: он не раз трогал нерпу в научных целях или в целях спасения: периодически нерпы запутываются в рыболовных сетях — и сотрудники нацпарка приходят на помощь.

Юлиана с восторгом рассказывает, как однажды трогала нерпенка.

«Стою на смотровой, разглядываю нерп и думаю: “Ну вот вы рядом тут лежите, как же вас потрогать? Какие вы?” Утром иду на берег — и пожалуйста! — под пирсом нерпенок. Мы подумали: спит или раненый. Подошли — он испугался, уплыл. А потом смотрю, опять на своем месте. Мы с телефонами к нему на цыпочках подбираемся. Нерпенок нас видит, но не шевелится. Мы подошли, одна сотрудница аккуратно положила ему на голову ладошку. Он вздрогнул, но не убежал. Достали его, осмотрели. Так я впервые заглянула в эти бездонные нерпячьи глаза, погладила лобик, носик… Может, он болел, раз так спокойно себя вел, но видимых повреждений не было. Отпустили его обратно».

Можно всех посчитать

Разуваев говорит, что численность нерпы на Байкале сегодня — примерно 130 тысяч особей с погрешностью 30 процентов. Погрешность велика оттого, что сосчитать нерпу сложно.

Осенью ученые из байкальского филиала ВНИРО отлавливают до нескольких сотен нерп. Выявляют количество самок, в том числе беременных, узнавая структуру популяции. Это довольно жестокий инвазивный метод учета: нерпы задыхаются в сетях, многие погибают. Весной ученые подсчитывают количество щенных логовищ. Зная их количество на учетной площади и структуру популяции, экстраполируют данные на всю популяцию.

Такой подсчет ведется не по всему озеру, а лишь местами (материальная база полевых работ скудная, весной по льду ходить тяжело, да и людей не хватает). Так что сколько на самом деле нерп на Байкале — совершенно неясно.

Александр Ананин не расстается с блокнотом, в который записывает количество птиц и гнездФото: Евгения Волункова

«Чтобы получить очень приблизительную цифру с большой погрешностью, надо отловить очень много животных, — говорит Андрей Разуваев. — При этом их туши по закону нельзя никак использовать в хозяйственных целях, они должны быть уничтожены».

В традиционный метод учета нерпы Разуваев, как и в случае с бакланом, добавляет учет с воздуха. С квадрокоптера отлично видно не только нерп на берегу, но и тех, кто в воде (озеро прозрачное, видно даже, как нерпа «рулит» хвостом).

«Сегодня я облечу три острова, — комментирует Разуваев, собирая коптер и стряхивая с него муравьев. — В прошлый раз я также разложился тут. Флешку достал, батарейки… Отвлекся, потом гляжу — а муравьи мою флешку уже понесли».

Когда коптер возвращается к Андрею, он идет проверять фотоловушки, развешанные на деревьях по берегу. У него их здесь восемь штук, все направлены на озеро, туда, где появляются нерпы. Камера срабатывает каждые три часа, так что через неделю в распоряжении Андрея оказываются десятки фотографий. Разуваев установил фотоловушки, еще когда на озере лежал лед и нерпы тут не было. Это тоже метод визуального учета, который поможет понять, когда здесь впервые в сезоне появляется нерпа и сколько ее.

Это их дом

Перед тем как уехать с Ушканов, мы усаживаемся у самого берега выпить чаю.

Из воды выглядывают усатые морды и с любопытством нас разглядывают. Одной такой я подмигиваю, а она, фыркнув, уходит под воду.

Как и Юлиана, я отчетливо чувствую, что нахожусь у них в гостях. И не могу взять в толк, как может человек взять и решиться кого-то убить, потому что якобы «развелось слишком много».

Андрей Разуваев настроил фотоловушку так, чтобы она не реагировала на движение, а делала по одному кадру каждые три часаФото: Евгения Волункова

«Нас на въезде на КПП туристы спросили как-то: “У вас тут медведей много?” — “Много”. — “А почему вы не отстреливаете?” — “Ну вообще-то, они здесь живут. Это их дом, их здесь охраняют, а вы едете к ним в гости”, — говорит Разуваев. — Человеческая жизнь, конечно, ценнее. Медведь ведь может и убить, и тогда нас спросят, почему мы не принимаем меры. Но убивать жалко… Я хотел грант получить на ружье для дротиков. Чтобы, если мишка вышел в рекреационную зону, выстрелить в него, усыпить и отвезти на лодке на другой берег. Грант не дали. Идея хорошая, но страшная, конечно. А вдруг он проснется в лодке? Что тогда делать? Выпрыгивать? Но это реальный способ сохранить мишке жизнь».

Разуваев ворчит, что люди сами виноваты в том, что животные к ним приходят. Молодые медведи ходят по мусоркам, которые оставляют туристы. Прикармливаются и привыкают.

«Наварили туристы каши, супа, куда девать остатки? Огляделись по сторонам — и в кусты. Медведь учуял — поел. А их еще специально кормят и фотографируют: “Ой, какой маленький, хороший!” А он же растет. И скоро выходит к туристам уже огромный медведь.

Андрей Разуваев возле пункта наблюдения за нерпамиФото: Евгения Волункова

У нас была история в бухте Бабушек (так называют место, где каждый год летом жили три бабушки-подружки), когда медведь старушек подчистую ограбил. Они там стояли летом дикарями, естественно, привозили кучу еды. И вот медведь, которого они маленьким прикормили, пришел к ним подросший и все разворошил, пожрал из котелка. Одна бабушка котелком начала колотить его по голове. Как в мультике, когда старушка льва по голове лупит: «Плохая киска!» Помяла котелок, а медведю хоть бы что. Он взял каретку с яйцами и на задних лапах в лес пошагал.

По словам Андрея, таких медведей неоднократно приходилось отстреливать уже до осени. До второго года они доживают, только если сами уходят на нормальное природное питание: кедровые орехи, ягоды и тому подобное, достаточное для накопления жира для зимнего сна.

***

Когда мы садимся в катер, несколько нерп провожают нас взглядом. Мимо пролетают небольшие стайки бакланов, в воде играет рыба. Что было бы в этом заповедном уголке, если бы сюда заявился человек на полных своих, неуемных правах?

Почему человек вырубает леса гектарами ради строительства городов, а баклану нельзя обосрать парочку островков? Почему нашему виду можно ловить омуля сетями, а нерпе нельзя для пропитания добывать по одной?

Ушканьи островаФото: Евгения Волункова

Ход моих мыслей прерывает вопль Разуваева: «Смотрите, смотрите, медведь! Да вот же, на берегу, улепетывает в лес! Да что ж вы ничего не видите, красивый такой, эх!»

Если вы дочитали этот текст до конца, значит, вам дороги птицы, нерпы, медведи и наша просьба покажется вам уместной. Пожалуйста, поддержите любым пожертвованием фонд «Озеро Байкал»! Ведь именно он помогает изучать и сохранять уникальные виды животных в этом регионе, и ему мы будем обязаны тем, что наши правнуки смогут понаблюдать за нерпами.

Редактор — Инна Кравченко

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!