Девушка на пяльцах

Неправильные, теплые, яркие — вышивки Юлии Алëшичевой поразили меня еще три года назад, когда я впервые наткнулась на инстаграм-аккаунт «Девушка из 1938 года». А этой осенью в Петербурге, на Севкабеле, прошла персональная выставка «мисс Юлии», как иногда Ян называет бабушку в инстаграме. Вживую ее работы оказались еще более притягательными, одушевленными.

Овальные коты, влюбленные и независимые девушки, интерпретации известных картин и библейских сюжетов. Посетителей выставки Ян встречал сам, рассказывал историю бабушки, просил, по возможности и при желании, написать несколько слов в книгу отзывов. Я написала. А потом написала еще раз — Яну в инстаграме. И он пригласил меня в гости, в Ленинградскую область, в поселок Вырица.

Все началось с пожара

В электричке я вспоминала, что знаю о Юлии Алëшичевой. Детство без отца, который пропал без вести на фронте, но среди отцовских книг. Учеба в лесотехническом техникуме в Эстонии, работа диспетчером на лесотехническом заводе, уборщицей — в школе-интернате, секретарем партийной организации и членом комиссии по условно-досрочному освобождению — это уже в Карелии. Три дочери, одна из которых умерла в младенчестве, — все от первого мужа. Яну он приходится дедушкой.

Ян встречает меня на машине возле станции. Пока мы едем, предупреждает: бабушка думает, что все еще живет в Карелии, иногда ей кажется, что она по-прежнему работает в комиссии по условно-досрочному освобождению. Забывает, кто кому кем приходится. На улицу выходит не каждый день — тяжело, а вот вышивает по-прежнему ежедневно. Упрямо заканчивает каждую вышивку, на что уходит от двух недель до месяца. Мама Яна, Светлана, и ее муж живут с Юлией Михайловной постоянно, а Ян приезжает на несколько дней в неделю.

За забором лает собака. Ян поясняет: «Это Ося, он очень любит прыгать». Как только открываются ворота, веселый упитанный Ося и правда скачет нам навстречу. Его и собаку Сати — воплощение нежности — взяли из приюта. Помимо них, есть еще шесть котов — все, кроме одного, старого британца, уличные, многих пришлось лечить и выхаживать.

Любовь к животным в этой семье явно передается по наследству. В каком-то смысле и история художницы Юлии Алёшичевой началась с животных. Вышивать она научилась в возрасте пяти лет, в 1943 году. Но вернулась к этому занятию только после того, как в 2012 году сгорел ее дачный дом в Карелии, а вместе с ним и любимые кошка с собакой. Тогда, тяжело переживая потерю, она снова взяла в руки разноцветные нитки, иголку и ножницы. После пожара у Юлии Михайловны начала развиваться деменция, и родные забрали ее в Вырицу.

«Девочки помогают»

Ян проводит меня в деревянный дачный дом, где его мама, художница Светлана Гордей, готовит блинчики, а Юлия Михайловна смотрит телевизор — оттуда раздается музыка Моцарта. В ее комнате очень уютно: круглая печь, старинная мебель и часы, из которых, кажется, вот-вот выглянет кукушка. В центре на мольберте стоит картинка с изображением кукольной девушки и новая, еще не оконченная вышивка — женский портрет. У девушки с вышивки разноцветные волосы — коричневые с вкраплениями бирюзового — и бирюзовые глаза с пока что пустыми холщовыми зрачками. А у самой девушки из 1938 года глаза очень живые, пытливые.

— Я вас вижу в первый раз, — то ли утверждает, то ли спрашивает Юлия Михайловна. — Давайте знакомиться!

— Нина — журналист, ей задание дала редакция, чтобы она про твои вышивки написала! — поясняет Ян.

— Кошмар! Чего хорошего-то в них? — удивляется бабушка. О том, что о ней много пишут и даже несколько раз показывали по телевизору, она не помнит.

Вышивки — те самые, с выставки, — уже вернулись на родные стены и, кажется, вот-вот придут в движение. Снова убеждаюсь в том, что они живые. Спрашиваю, почему именно девушки.

— Я не знаю, — задумчиво говорит Юлия Михайловна. — Мне нравятся девочки. Они все время мне помогают, где угодно. В деревне воду носить, дрова таскать, на кладбище идти…

Времена, места и события в ее памяти мгновенно переплетаются, но девочки-девушки-женщины проходят через них не красными — нет — разноцветными нитями.

— Заключенные сидят в тюрьмах и умирают. Наши свободные женщины их как нормальных людей хоронят: сделают еду и родственников соберут. А если родственников нет, то есть дом престарелых — там женщины одинокие, и мы их приглашаем к этим людям, которые гибнут ни за что, которых иначе никто нормально не похоронит…

Я привезла в подарок Юлии Михайловне большую старую книгу с репродукциями, зная, что иногда она сюжеты и героев для своих вышивок находит в них, и бабушка выводит карандашом на форзаце крупными буквами мои имя и фамилию — Фрейман. Спрашивает:

— Как это переводится?

— Свободный человек.

— «Сво-бод-ный че-ло-век», — пишет она.

И снова вспоминает о работе с несвободными людьми.

«Тере-тере, вана кере»

В комнату заглядывает дочь Юлии Михайловны, Светлана:

— Вы же знаете, что такое деменция?

Я знаю. Светлана зовет нас за стол, на который ставит блины с вареньем, сметаной и творогом, просит угощаться и исчезает в солнечном осеннем саду.

Ян помогает бабушке усесться, проверяет, достаточно ли сладкий у нее чай, спрашивает:

— О чем думаешь?

— Думаю, кто ты мне есть.

— Я твой внук.

— Ты моей…

— Светы сын.

— А Света — это моя дочь…

Юлия Михайловна на секунду задумывается, а потом обращается ко мне:

— Кушай-кушай, миленькая. Доешь всё!

Кажется, ей не так и важно, кто я и откуда, — важно позаботиться о человеке.

Она коротко и просто рассказывает о своей жизни, как из родной Калининской (теперь уже Тверской) области, со станции Спирово, отправилась в Эстонию, а потом в Карелию.

— Я спировская, отучилась в школе, восемь классов закончила, а потом поступила в техникум в Эстонии, в Пярну. В Эстонию меня поехать заставили, но мне там понравилось, конечно. Мне везде было хорошо. И эстонский я быстро выучила. Тере-тере, вана кере, — говорит она. Ян с улыбкой поясняет: в переводе с эстонского это «привет-привет, старая карга». — Четыре года я училась, изучила эстонский язык. Окончила лесотехникум, лесная промышленность…

Ян отвлекается на телефонный звонок — его просят привезти бабушкину вышивку на очередную выставку. Тем временем воспоминания снова переносят ее в Карелию, в комиссию по условно-досрочному освобождению:

— У меня была такая обязанность — с людьми работать, чтобы они не врали, не пили. Учила их, работала с ними, подсказывала, как, что, чего, зачем… Что не надо воровать, драться. Я и сейчас еще по партийной линии должна над ними шефствовать. Но это все ерунда. Если сам человек — человек, то он и будет человеком.

Ян предлагает погулять, подышать воздухом — Юлия Михайловна давно не выходила.

— Сейчас ботиночки тебе надену, бабуля.

Но она вдруг спрашивает:

— Янис, у тебя дети есть? А ты женат?

Ян тоже спрашивает бабушку:

— А сколько раз ты замужем была?

Правильный ответ — три раза, но Юлия Михайловна вспоминает только первого мужа, который утонул в возрасте 33 лет, — дедушку Яна.

— Я один раз замужем, я с ним и живу. Вовка Кузнецов. Мы вместе учились, вместе в техникуме, вместе все делали…

Родственники ангела

Яну нужно помочь бабушке переодеться, и я выхожу на крошечную кухню. Светлана предлагает пока посмотреть дом. Он не похож ни на какой другой — здесь повсюду найденная и отреставрированная Светланой мебель, ее авторские куклы и миниатюрные скульптуры: девушки-птицы, девушки — героини известных картин, только увиденные на свой лад. Что, к примеру, держит в руках знаменитая шоколадница, уж не яд ли?

Если у Юлии Михайловны девушки с репродукций превращаются в вышивки, то Светлана выводит их в третье измерение. По первому образованию Светлана Гордей — специалист по парогенераторам и турбинным установкам, по второму — экономист, реставрировать мебель научилась сама, а скульптуре училась у Романа Шустрова — известного петербургского скульптора, создателя «Петербургского ангела». Жизнь Романа унес ковид, жизнь его жены Марии — разлука с Романом. Это другая история. Но, присмотревшись к некоторым фигуркам, сделанным Светланой, я вижу знакомый — ангельский, шустровский — наклон головы. Что, впрочем, вовсе не делает их менее самобытными.

Кровать на ножках от старинного рояля, преображенные шкафы, чемоданы — все это работа Светланы. Как и картины в тяжелых старинных рамах: живопись — тоже ее.

Даже дачный парник она превратила в галерею — на потолке здесь висит люстра.

Коммунисты не улыбаются

Ян помог бабушке утеплиться и устроиться в саду, принес старый альбом, и она перелистывает его, пытаясь вспомнить имена, лица, события, но они мгновенно спутываются, как разноцветные нитки, образуя причудливый клубок.

Ее память словно поезд, в окнах которого проносятся разные города, пейзажи, люди. Кому-то из них удается докричаться до нее сквозь толщу времени, а кому-то нет, ей будто бы и весело, и страшно от того, как все меняется, как летит жизнь: вот на фотографиях она сама еще девчонка, а вот уже ее внук в том же возрасте.

— Вот Дом культуры, куда мы ходили танцевать. Это моя сестра Ида. А я — Юля. Мама еще жива. Ей уже под сто…

Вокруг невероятная красота, мы словно внутри картины, на которой изображена идеальная золотая осень.

— Это моя подруга Лена Харченко… Ой, да что же это — умерла 7 декабря четвертого года…

А это мои маленькие.

Вот меня наградили. Дают мне грамоту, и я потом уеду в санаторий.

Это мой муж Вовка. Мой Кузнецов.

Это моя подруга или сестра.

Януле четыре года и десять месяцев.

Вот я, а вот муж подруги. Чтобы ей насолить, он в шутку меня целует. А я молчу — пусть целует! Мы с ней так договорились.

Курорт «Пярну», санаторий «Ципрус».

Это девочки мои рабочие.

Дом культуры. Памятник Ленину.

Это я, а это мой охламон — товарищ, который дружил со мной. Мы еще ребята.

Тут наше управление культуры в Каменном Бору.

Это Марина или я — не помню. Вот я старая корова, все забываю!

Вот мои старческие подруги — вместе работали.

Вот мои начальники по работе — один, второй, третий…

— А почему столько мужчин, а ты одна женщина? — спрашивает Ян.

— А я одна женщина-коммунист. А это все мужики-коммунисты.

— Ты ими командовала?

— Конечно! На всех совещаниях по всей Карелии!

— А почему никто не улыбается?

— А чего улыбаться, когда у нас все такое сложное?

— А почему здесь на фотографии люди не улыбаются, а тут улыбаются?

— Потому что здесь одни, а тут другие! Там-то все партийные! А здесь девушки хохочут. Это не коммунисты.

— А коммунисты что, не улыбаются?

— Коммунисты серьезные!..

Ян делает несколько кадров, пока бабушка перелистывает альбом.

— Это я выхожу замуж…

— Да это же Марина выходит замуж, дочка твоя! Чуть у своей дочери жениха не отбила! — смеется Ян. И Юлия Михайловна тоже смеется.

Когда с альбомом покончено, бабушка превращается в того самого коммуниста, который не улыбается, — начинает командовать Яном, а заодно и мной, чтобы убрали листья, почистили стол и скамейку в саду.

Мне удается отвертеться, а вот все остальные и правда заняты работой. Юлии Михайловне Ян тоже приносит работу — неоконченную вышивку, и она с энтузиазмом за нее берется. Вышивает так, словно рисует кистью — широкими быстрыми движениями дорисовывает очередной девушке прическу. Говорит:

— Каждый день вышиваю, и тут, и дома, и везде. Мама научила меня иголку с ниткой держать. Нас в Калининской области было у нее четыре девчонки и один мальчишка. Мальчишка в армию ушел…

Как назвать картину

Собаки и коты подходят к ней, как животные к диснеевской Белоснежке, нежно тычутся в колени, ластятся. Особенно пятнистая кошечка Эльза, которая приехала вместе с хозяйкой из Карелии.

— Красиво и хорошо — куда ты, туда и кошка! И собака, — говорит Юлия Михайловна. — Вот еще надо бы заставить кого-нибудь залезть на крышу, собрать листья…

С соседней скамейки смеется Светлана — она присела ненадолго отдохнуть:

— У нас не забалуешь!

— Волосы сделаю — возьмусь за рукава, потом юбка, а потом, уже под конец, морду белыми нитками вышью… — планирует Юлия Михайловна.

— У мамы на столе была открытка с девушкой, — продолжает Светлана. — Захожу — мама вышивает, и по мотивам открытки у нее получается такая милая девочка, такая красивая, нежненькая. Побежала на улицу что-то делать, возвращаюсь — а у девочки на вышивке уже огромная грудь! И уже совсем другой образ.

Ян придумывает названия для бабушкиных вышивок, задавая ей шутливые вопросы, исходя из случайных обмолвок.

— Бабуля, как назвать эту картину? — спрашивает он про новую вышивку.

— А нам все равно! — напевает бабушка, и тут же снова командует. — Пока весь двор не уберешь, я никуда не пойду!.. Я девок своих еще пятилетних, как начинала рука держать ножницы, учила вышивать, они умеют. Отстриги тут (это мне)! Янис, не ходи взад-вперед без толку!.. Я редко тут бываю, а если и бываю, то не остаюсь ночевать — уезжаю к себе.

Куда это — к себе? Где она сейчас — рядом с сестрами и мамой в Калининской области? В Пярну? В Карелии? В Вырице?

По дороге на станцию мы с Яном говорим о том, как мало известно о деменции, хотя она очень и очень распространена, сколько тонкостей и хитростей надо постичь, чтобы ухаживать за человеком, у которого она развивается. Как было бы здорово, если бы об этом знали и говорили больше, не отмахивались от людей с таким диагнозом, не путали его с другими болезнями. Сколько людей с деменцией, столько и миров, в которых перепутано, закольцовано время. Каждый из таких миров — лабиринт со своим Минотавром, а девушка из 1938 года — кто она? Может быть, Ариадна, которая своими цветными нитями помогает из этого лабиринта выбраться?

Скоро я сяду в электричку, за окном которой будут мелькать пейзажи, а Ян вернется к бабушке, в памяти которой так же быстро проносятся люди, события и времена. Этот поезд не остановить. Но если любишь того, кто мчится в нем сквозь время, дорога будет не такой мучительной.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!