«Немцы никогда не знали точного количества больных»
Как во время фашистской оккупации в Кисловодске продолжали лечить тысячи раненых советских солдат
Это самый драматичный сюжет и самое зловещее и пугающее своей неопределенностью время в истории Кисловодска — несколько дней августа 1942 года. Позже придут самые страшные дни, а спустя пять месяцев — самые долгожданные. Но эти дни — в ожидании неминуемой беды — совершенно точно невыносимы.
В город вот-вот зайдут немцы. На улицах царит безвластие, хаос. Народ тащит из санаториев все, что только можно утащить: мебель, посуду, постельные принадлежности. Грабит склады и магазины. А тем, кто не участвует в грабежах, остается только обреченно смотреть на север и ждать, когда на окраинах появятся передовые отряды захватчиков. Оборонять город некому.
При этом в Кисловодске находятся тысячи советских солдат и офицеров. Они ранены, многие — очень тяжело. Им, как и жителям города, не остается ничего, кроме как покорно ждать своей участи.
Проваленная эвакуация
Власти спешно покинули город 5 августа, как только стало понятно, что скоро враг перережет единственный транспортный коридор на севере. О заблаговременной эвакуации раненых речи быть не могло — такие предложения отметались как паникерство и пахли трибуналом. А когда настал критический момент, оперативно и слаженно организовать эвакуацию не получилось, да и некому уже было этим заниматься.
Грузовиков мало, они переполнены. Под жарким южным солнцем пылили по обочинам вереницы подвод, отчаянно пытаясь проскочить перед приближающимся фронтом. Железная дорога казалась самым удобным и надежным из путей отхода, но ее заблокировали первой, и двум эшелонам с тяжелоранеными пришлось вернуться в Кисловодск. На вокзале их встретил еще один такой состав, локомотив которого сошел с рельсов. Покинуть город теперь можно было только горными тропами. Через Кисловодский парк вверх по склонам уходили последние эвакуационные караваны — те из раненых, кто мог держать в руках оружие, идти или держаться в седле. Шли в ущелья соседней Кабардино-Балкарии, к партизанам. Остальные остались.
Долгие годы после войны о больнице Красного Креста было не принято вспоминать, по крайней мере публично. Но в феврале 1963 года в «Известиях» выходит статья Леонида Бехтерева «Бой без единого выстрела», где он, опираясь на рассказы очевидцев и участников событий, подробно описывает, что происходило в оккупированном Кисловодске. Позже он выпустит книгу «Бой без выстрелов», описав все происходившее в легкой художественной форме, изменив имена и фамилии. Но именно его статья прорвала информационную блокаду. О больнице Красного Креста стали говорить, воспоминаниями — делиться.
На кисловодском вокзале в эти дни было нервно и многолюдно. Санитарные поезда, не успевшие прорваться в тыл, снова разгружали. На перронах — не только врачи и медсестры, им помогала местная молодежь и просто неравнодушные горожане. На носилках — перевязанные, закованные в гипс, теряющие сознание от жары и боли бойцы. Сотни человек. Из вагонов их переносили в расположенное рядом с вокзалом помещение Курзала [сейчас это Кисловодская филармония], которое еще с начала войны служило приемным пунктом.
Многих забирали к себе местные жители, в первую очередь тех, кто мог передвигаться самостоятельно, — их прятали по подвалам и свежевырытым землянкам или расселяли по свободным комнатам, планируя выдавать за своих родственников. Остальных постепенно переправляли в санаторий имени Семашко — ближайший к вокзалу. Туда же стекались раненые из других госпиталей.
В санатории шла работа, которую возглавил военврач Федор Ковтун. В спешном порядке переписывались истории болезней: менялись фамилии и национальности, коммунисты «превращались» в беспартийных, офицеры — в рядовых и даже солдаты — если позволял характер ранений — в гражданских, попавших под случайный обстрел. Не покладая рук работал парикмахер — стриг всех налысо, скрывая визуальные различия между рядовым и командным составом.
10 августа город был уже полностью оккупирован. К этому времени на крыше одного из корпусов санатория имени Семашко вывесили белую простыню с красным крестом. Таким образом госпиталь объявлялся больницей Красного Креста и продолжал работу, руководствуясь международно признанной Конвенцией о военнопленных. Но, так как в ходе войны ни Германия, ни Советский Союз не придерживались требований Гаагской и Женевской конвенций, у врачей не было никакой уверенности, что это сработает.
Изнанка госпиталя
Поначалу немцы не проявляли особого интереса к тому, что происходит в больничных палатах. В помещения Курзала, где размещались раненые, комендант вместе с врачом и переводчиком пришел только на пятый день оккупации. А у самого госпиталя в первое время дежурил всего один охранник. Но это не означало, что персонал больницы был избавлен от проблем. Раненых нужно было лечить и кормить, а помогать в этом враг точно не собирался.
Спасало припрятанное продовольствие и медикаменты, выручали кисловодчане, делившиеся небогатыми припасами. Была построена небольшая мельница (по другим данным — пекарня): оказывая услуги горожанам, работники оставляли часть муки для раненых. Удалось даже сохранить несколько десятков свиней в подсобном хозяйстве под Кисловодском. Больница продолжала работу, и во многом это была заслуга завхоза Ивана Уткина.
Более тысячи красноармейцев находились в начале оккупации на стационарном лечении. Как минимум столько же, а возможно, и больше ранбольных (так их называют в документах того времени. — Прим. ТД) лечились, так сказать, амбулаторно — спрятанные местными жителями, в тяжелых, зачастую антисанитарных условиях.
Многие из них выжили лишь благодаря Тимофею Гнилорыбову. Профессор, доктор медицинских наук, он приехал в Кисловодск вместе с эвакуированным сюда Ленинградским медицинским институтом. Стараясь не привлекать особого внимания к своей персоне, профессор ничем не выделялся из массы горожан, спешащих по своим делам. Каждый день он проходил немало километров сложными, одному ему понятными маршрутами. Никаких записей, все адреса — только в памяти. А их были сотни. В итоге ему удалось сделать более 200 подпольных операций, четыре из них — на сердце.
По оценке Тимофея Еремеевича, всего в занятом фашистами городе оставалось около 5600 раненых.
Из стенограммы радиопередачи с участием А. А. Колодяжного, одного из раненых солдат, оставшихся в оккупированном Кисловодске:
«Меня и еще четверых бойцов взяла к себе Анна Синенко, проживавшая на Минутке [район Кисловодска]. Муж ее был на фронте, у нее было трое детей и престарелая мать. Жили они очень скромно, в двух небольших комнатках. И вот семья Синенко прибавилась сразу на пять человек. Анна Борисовна и ее дочь Женя, которая была немного старше меня, проявили исключительную заботу о нас, раненых: лечили, подкармливали, делали все, чтобы поднять на ноги.
Первыми ушли, а точнее скрылись из города, мои товарищи по несчастью — старший политрук Павел Лесных и еще двое, фамилии которых не помню. Анисима Кащенко, раненного в обе ноги, запрятали в подвал. А меня, как самого молодого — я был мальчишкой совсем, — Анна Борисовна объявила сыном. Это было очень рискованно. Кто-то донес в немецкую комендатуру, и ее строго предупредили сдать меня в госпиталь».
Новый порядок
Красивый зеленый курорт, не тронутый войной, должен был стать образцовым городом, который захватчики уже готовили к приему своих раненых. Лишний раз настраивать против себя местное население было не в их интересах. Отсюда и снисходительное отношение к тому, что происходило на территории больницы. Немцы были уверены, что пришли сюда навсегда.
Играя в гуманизм, они великодушно позволяли врачам продолжать ставить на ноги солдат, которых им ничего не мешало взять под стражу уже здоровыми. Но у раненых, которые шли на поправку, были немного другие планы.
Леонид Бехтерев писал: «Немцы никогда не знали точного количества больных. По мере выздоровления люди выписывались. Вместе со справкой о полной непригодности к труду и службе — а таких справок было выдано более ста — врачи давали им настоятельный совет: уходить в станицы, в села, подальше от Кисловодска».
Бежать из города удавалось немногим. И первой проблемой был внешний вид. Больничная одежда привлекала внимание под стать тюремной робе. Военное обмундирование было по большей части сожжено, но, даже припрятанное в укромном месте, оно вряд ли могло помочь затеряться среди горожан. Тут на помощь опять приходили местные: кто-то отдавал одежду мужчин, ушедших на фронт, кто-то шил ее из всего, что попадалось под руку.
Но даже под видом гражданских покинуть Кисловодск было непросто. По улицам ходили патрули, на дорогах стояли блокпосты: любая проверка документов могла закончиться фатально. Те, кому все-таки удавалось добраться до партизан, неожиданно сталкивались с еще одной проблемой: их история с работающим госпиталем и побегом из оккупированного Кисловодска звучала попросту неправдоподобно.
Наверное, больница мало чем отличалась бы от концлагерного лазарета, пусть и с чрезвычайно мягким режимом, если бы не одно обстоятельство. Пациентам, по крайней мере некоторым, разрешалось свободно гулять по Кисловодску. Колодяжный проводил в городе большую часть дня, возвращался только под вечер. Переписанная история болезни, согласно которой он был болен туберкулезом, и соответствующая справка позволяли ему беспрепятственно покидать больницу. Бежать он даже не пытался, понимая, что шансов на успех немного. Прогуливаясь по тихим улицам и курортному парку, он наблюдал за тем, как город меняется под новой властью.
Одним из первых распоряжений оккупантов стал приказ вернуть все, что успели растащить из санаториев. После долгих лет запустения возобновила службу Пантелеймоновская церковь. Учителям Кисловодска было приказано подготовить школы к началу нового учебного года. А преподавательскому составу медицинского института — он не успел эвакуироваться — сделать набор студентов и начать занятия. Объявлялась свобода торговли и ремесел.
Но у нового порядка была и другая сторона. Пытки и казни стали обычным делом. Долина реки Подкумок за городом превратилась в расстрельный полигон. Наказание следовало за недоносительство, поддержку партизан, распространение «фейков» о германской армии. Характерной приметой нового времени стали и желтые звезды, нашитые на одежду граждан соответствующей национальности. Еврейский комитет должен был поставлять бесплатную рабочую силу для нужд города и заниматься сбором контрибуции. Одежду, обувь, часы, драгоценности, деньги — евреев вынуждали отдавать все, что представляло хоть какую-то ценность. Наверняка они надеялись, что таким образом удастся купить свободу и жизнь. Надежда все еще жила и 7 сентября, когда еврейское население Кисловодска собрали на товарной станции и «в целях заселения некоторых местностей в Украине» загрузили в вагоны. Состав дошел лишь до Минеральных Вод. Там, возле стекольного завода, их всех расстреляли. Более 1,5 тысячи человек. Впрочем, многие евреи прекрасно понимали, что сулит им эта поездка. Так, доктор Файнберг — известный в городе терапевт — накануне принял вместе с семьей смертельную дозу морфия. Их вовремя нашли, отправили в больницу и откачали. А потом расстреляли.
Эшелоны обреченных
Два с половиной месяца продолжала работать больница. Немцы наверняка с самого начала догадывались, что в ее палатах лежат не только беспартийные и рядовые. Но формального повода для репрессий не было. Дал его Алексей Зайчиков, работавший бухгалтером в санатории «Смена». Однажды он пришел в комендатуру и в подробностях рассказал, кого именно лечат врачи в госпитале.
Федора Ковтуна арестовали. Ему вынесли смертный приговор за укрывательство коммунистов и офицеров. Спастись доктору удалось чудом — переводчица коменданта намеренно допустила ошибку в переводе приказа о расстреле, который должны были проводить полицаи из местных.
В конце октября комендатура приказала очистить помещения санатория. Оставшимся раненым объявили, что их отправляют в Житомир, где о них обязательно позаботятся. О характере этой «заботы» догадаться было несложно, и врачи до последнего старались любыми способами избавить от этой участи как можно больше пациентов. Несколько десятков человек переправили в карачаевскую больницу на окраине Кисловодска. Надпись «тиф» на дверях их новой палаты начисто отбила всякий интерес гитлеровцев к раненым. У семерых офицеров неожиданно проявились симптомы тяжелых психических расстройств, и они срочно были вывезены в Горячеводскую психиатрическую лечебницу как душевнобольные.
Около четырехсот человек все же отправили эшелонами на запад. Фельдшер Надежда Лысова была одной из тех, кто сопровождал раненых. И одной из немногих, кому удалось выжить. Для нее как медика эта дорога стала изощренной пыткой. Она видела, как без лекарств и еды в духоте и тесноте закрытых вагонов раненым становилось только хуже. Видела, как они умирали сами, как их пристреливали — безнадежно ослабевших и не оказывающих сопротивления. Но практически ничем не могла помочь.
Конечной точкой маршрута стал не Житомир, а концентрационный лагерь подо Львовом. Надежда не задержалась там надолго. Ей повезло. Как молодую и физически здоровую девушку ее отправили на работы во Францию. Там ей удалось установить связь с местным подпольем, но этот факт не остался без внимания гестапо. Как следствие — арест, нечеловеческие пытки и смертный приговор. В последний момент девушку спасли французские партизаны. Окончание войны она встретила вместе с ними — в движении Сопротивления. По возвращении на Родину ее ждали допросы с пристрастием, а затем — полгода в психиатрической лечебнице. Отчасти из-за ужасов пережитого, но главным образом потому, что ее рассказам никто не верил.
О судьбе раненых, попавших в концентрационный лагерь, неизвестно ничего. Но несколько человек смогли бежать по дороге. Один из них — Колодяжный. Ему удалось выбраться из поезда на станции Ясиноватая — на тот момент это был глубокий тыл врага. Выжить на оккупированной территории, чтобы найти возможность прорваться к своим, помогла та самая справка из госпиталя, согласно которой он был негоден к службе и болен туберкулезом.
«Уходят люди, а вместе с ними и воспоминания»
В январе 1943 года Кисловодск был освобожден. Вместе с войсками вернулась и прежняя власть, которой надо было отвести от себя удар за просчеты при отступлении. Нужны были козлы отпущения, и на эту роль прекрасно подходили те, кто оставался в городе. Медикам пришлось оправдываться.
В письме на имя Розалии Землячки, зампредседателя Совета народных комиссаров СССР, старший судебный психиатр Ленинграда М. Гонтарев рассказывает, как коллектив врачей, вопреки всему, продолжал работу при немцах. Пережив пять месяцев оккупации города, он знал об этом не понаслышке. Гонтарев пишет: «Разговор об этом здесь, в Кисловодске, среди “власть имущих” считается “неприличным”. И даже больше: многие из этого коллектива находятся под злейшим остракизмом, постоянно ощущая к себе настороженно-подозрительное отношение и пренебрежение. <…> Лица, которые должны нести ответственность за свою трусость, неумение в нужный момент сохранить присутствие духа и организовать эвакуацию раненых, стараются нейтрализовать окраску этого факта, давая поведению людей, исправивших их ошибки, порочащую рекомендацию».
Одним остракизмом дело не ограничилось. Федор Ковтун и его помощники были осуждены за пособничество врагу. Сам Федор провел десять лет в лагерях и только после смерти Сталина был освобожден и реабилитирован. В отличие от Ковтуна Тимофею Гнилорыбову удалось избежать репрессий. Возможно, потому, что вскоре после освобождения Кисловодска вместе со своим медицинским институтом он отправился вслед за продвигающейся линией фронта.
Бехтерев в своей статье ни слова не говорит о преследованиях медиков. Его материал заканчивается красивыми словами о том, что советские люди должны знать и помнить патриотический подвиг врачей.
Об этом и помнили. Остальное постепенно стиралось из коллективной памяти.
«Очень большое значение имели бы воспоминания тех, кому во время войны было лет 40—50, — считает Рахима Гочияева, старший научный сотрудник Кисловодского историко-краеведческого музея “Крепость”. — Но целенаправленной работы по их сбору и систематизации не было ни сразу после войны, ни десятилетиями позже». Рахима Калмуковна работает в музее с 1985 года. Рассказывает, что именно ее поколению сотрудников постепенно удалось превратить небольшой доморощенный музей в значимое для города культурно-просветительское пространство. «У нас тогда был очень большой объем работы, и все охватить никак не получалось. А потом уже стало поздно: очень многие люди ушли, а вместе с ними и воспоминания. Еще лет пять назад на наши мероприятия приходили те, кто работал в военных госпиталях Кисловодска, с ними можно было пообщаться. А теперь уже никто не приходит».
Тем не менее воссоздать историю больницы Красного Креста получилось именно благодаря фондам музея, где собрана коллекция разнообразных документов и свидетельств о тех событиях. Правда, Рахима Калмуковна признается, что они не особо востребованы: «Прошедшую войну сегодня принято воспринимать скорее как череду героических подвигов — в узкие рамки школьных учебников помещаются только они. Детали мало кому интересны. Хорошо, что иногда появляются люди, которые готовы рассказать эту историю».
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране и предлагаем способы их решения. За девять лет мы собрали 300 миллионов рублей в пользу проверенных благотворительных организаций.
«Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям: с их помощью мы оплачиваем работу авторов, фотографов и редакторов, ездим в командировки и проводим исследования. Мы просим вас оформить пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать.
Оформив регулярное пожертвование на сумму от 500 рублей, вы сможете присоединиться к «Таким друзьям» — сообществу близких по духу людей. Здесь вас ждут мастер-классы и воркшопы, общение с редакцией, обсуждение текстов и встречи с их героями.
Станьте частью перемен — оформите ежемесячное пожертвование. Спасибо, что вы с нами!
Помочь нам
