«Никто» спасает память

Виктор Панов доставал старинные надгробия из мусора, выкапывал из земли. Изучал стершиеся надписи на ощупь, разгадывал, словно ребусы. За каждой такой надписью люди. От небытия их отделяет только память

Однажды летним вечером мы с друзьями гуляли по старинному Казанскому кладбищу на окраине Пушкина. И вдруг с нами заговорил худой печальный человек с длинными волосами. Он сокрушался, что уничтожается надгробие архитектора Никитина — на его месте хотят сделать новое захоронение.

Незнакомец стал рассказывать, как после революции разграбили многие склепы, а после войны перелицовывали старинные надгробия, как он находил их в мусоре и земле. Говорил о них так, словно речь шла не о камнях, а о людях, которых еще можно спасти. Рассказывал, как писал статьи, книги, как общался с кладбищенскими, музейными работниками и священниками, но со временем достучаться до них становилось все сложнее. От вопросов о себе отмахнулся, только нехотя представился по нашей просьбе — Виктор Панов.

Я вспомнила, что уже встречала это имя.

«Доброму и честному труженику»

Библиотекарь приносит мне толстую подшивку пожелтевших «Царскосельских газет» начала нулевых со статьями Панова.

«Обозревая в очередной раз старые заброшенные памятные надгробия центральной части Казанского кладбища, не “перелицованные” в советское время, я неожиданно наткнулся на неприметный обломок скромного памятника с надписью-посвящением в нетрадиционном дательном падеже — “Доброму и честному труженику академику архитектуры…” Далее надпись обрывалась на месте отчества “Степа…” — очевидно, Степанович. Ни имени, ни фамилии с годами жизни. Не раз потом, рассматривая полустершиеся строки, пытался угадать имя, последняя буква которого, согласно дательному падежу, оканчивалась, кажется на “ю”. Букв в имени, судя по расстоянию, получалось от силы шесть, то есть Игорю, Андрею…»

Чтобы разгадать загадку, Панов перечитал всю литературу о царскосельских архитекторах и дореволюционный справочник «Петербургский некрополь» — 2850 страниц с фамилиями, датами, местами захоронения петербуржцев. Но тайна раскрылась в разговоре с коллегой-краеведом Шмелевым — тот интересовался архитектором Николаем Степановичем Никитиным и упомянул, что на его могиле должна быть надпись: «Дорогому и честному труженику…» Не «дорогому», а «доброму», инициалы Никитина во многих книгах переврали, но Панов понял, чье надгробие нашел.

Николай Степанович Никитин не был архитектурной звездой. Строил и перестраивал, чаще по проектам других зодчих, но иногда и по собственным чертежам — спроектировал и возвел Гостиный Двор, одно из главных зданий городского центра. Теперь здесь рынок, магазины, кафешки, всевозможные службы и офисы. К Гостиному Двору стекается весь город. А человек, который его построил, умер в 1881 году и почти всеми забыт.

На Казанском кладбище Панов подводит меня к обрубленному, скособоченному надгробию и с горечью показывает уведомление. Если никто не начнет ухаживать за памятником, вскоре его смогут убрать и похоронить здесь кого-то другого. Много лет Панов пытался привлечь к этому камню внимание. Теперь переживает, что никому «добрый честный труженик» больше не интересен.

Панов и сам добрый честный труженик, который бесплатно годами проделывает колоссальную работу, пытаясь воскресить память о давно умерших людях.

Краевед-самоучка

Краеведы, которые пишут о кладбищах, обычно опираются на справочное издание «Петербургский некрополь» первой четверти ХХ века. Панову удалось почти невозможное — существенно дополнить и уточнить данные из этого справочника по Царскому Селу.

«Петербургский некрополь» подготовил знаменитый библиограф, историк литературы Владимир Саитов. Он был секретарем Императорского русского исторического общества, служил в Императорской публичной библиотеке, а в советское время сотрудничал с Академией наук, работая над изданием сочинений Пушкина. Притом что Саитов учился в гимназии только до пятого класса, а потом всю жизнь занимался самообразованием! А что же Панов? Кто он и откуда?

Оказалось, тоже самоучка. В отличие от Саитова, Виктор Анатольевич  (который просит обходиться без «Анатольевича») окончил девять классов школы (самокритично говорит, что был троечником и не имел «никаких способностей ни к чему»). Читая книги и статьи Панова, ни за что не подумаешь, что гуманитарное образование автора закончилось в школе. Пишет он изящно, порой иронично — превосходный публицист.

После школы Виктор отучился на радиотехника, окончил курсы оператора газовой котельной, но устроиться на работу по специальности не мог. Одно время работал в Институте телевидения: «бумажки разносил». Перебивался разными заработками.

Историей Панов интересовался с ранних лет, сначала его привлекали Франция и Америка — с улыбкой поясняет, что начитался Гюго и насмотрелся фильмов про индейцев. 

В конце 1980-х Виктор заинтересовался краеведением, а переломный момент в его жизни произошел в 1991-м: он крестился, окончил исторические курсы при городском музее. Вот только «завалился на экзамене». «Мне дали слово у Знаменской церкви — у места, которое я лучше всего знал, — вспоминает Панов. — Я начал что-то говорить, но запнулся и завалил все полностью. Из меня плохой экскурсовод, особенно если я волнуюсь. Но я эти курсы окончил не для того, чтобы экскурсоводом быть, а для повышения исторической грамотности».

С тех пор он стал «дежурить при церквях», вступил в общество «Русское знамя» — неформальную организацию, которая добивалась возвращения исторического названия Петербургу и признания официальным российским флагом бело-сине-красного.

Когда этот флаг наконец подняли, Панов «был наверху здания администрации в костюме фельдфебеля»: в тот день он снимался в массовке исторического фильма. В июле 1991-го он вместе с другими членами «Русского знамени» устанавливал первый и единственный в Советской России крест — памятник участникам Белого движения. В том же году общество прекратило свое существование, но Панов уже всерьез увлекся историей.

«Хотел заняться реконструкцией и вообще изучением стрельцов. Как увидел их знамена, одежду — был в восхищении…»

Как волонтер Панов участвовал в археологических раскопках на Валааме и в Пушкине. Он и сейчас хотел бы продолжать раскопки в Царском Селе, вблизи Знаменской церкви, но утратил связь с археологами, да и новые служители церкви такую деятельность, похоже, не приветствуют. 

С 1991 года регулярно писал краеведческие статьи  («как энтузиаст», без гонораров и благодарностей), а в конце девяностых — начале нулевых «дежурил в часовне» на Казанском кладбище: работал сторожем.

В 2001 году ночью на кладбище был налет, неизвестные повредили несколько старинных памятников. Об этом Панов тоже написал в пушкинской газете. А на следующий год его избили. Били по голове, и последствия тяжелой травмы сказываются до сих пор. Но как только здоровье позволило, Виктор Анатольевич начал вплотную заниматься старой частью Казанского и всем Кузьминским кладбищами. Нападение он со своей работой не связывает.

Книги вместо плана

В 2003 году тогдашний директор Историко-литературного музея Пушкина Наталья Давыдова поручила Панову обследовать Казанское кладбище — старинные участки. Он должен был просто наносить на старый план исторические захоронения, а в итоге сделал новую карту Казанского, составил список из 150 неучтенных надгробий, которые представляют исторический и художественный интерес, написал серию статей и целую книгу «Царскосельский некрополь. Казанское кладбище». Его книга не первая, но Панов постарался учесть абсолютно все надгробия, посвященные людям, которые были похоронены до революции и несколькими годами позже. В отличие от многих краеведов и историков, его интересуют не только именитые фамилии, статусные должности и великие свершения.

В 2011 году Панов написал еще одну книгу — «Царскосельский некрополь. Первые кладбища Царского Села. Кузьминское кладбище». Кузьминское еще старше Казанского. В Великую Отечественную войну оно очень сильно пострадало, но Панов считает его даже более интересным.

Книги, написанные Виктором Анатольевичем, на руки не выдают. С ними приходится знакомиться в читальном зале одной из пушкинских библиотек. Это настоящие исследования, а местами даже расследования, основанные на документах, критическом анализе работ предшественников, а главное — на личных «полевых» изысканиях.

Смерть отправили в ссылку

Царская резиденция в Сарской мызе появилась в 1710 году. Первых царскоселов хоронили где-то «при церкви Знамения Села Царского», по версии Панова — в Лицейском саду.

Императрица Елизавета Петровна настолько боялась смерти, что переносила кладбище все дальше и дальше от дворца. В конце концов смерть отправили в ссылку указом-заклинанием: «В дворцовой слободе отныне хоронить не велено».

С 1749 года хоронить царскоселов стали на деревенском кладбище ближайшей деревни Кузьмино, за речкой Кузьминкой. Теперь к этому кладбищу примыкает Буферный парк, который заканчивается настоящими зарослями. Когда-то это место называли «Шушарским лесом».

«Обследование Кузьминского кладбища сильно затрудняло отсутствие плана, а также множество перевернутых надписью вниз и утопленных в земле надгробий. Пришлось мерить тропинки шагами и чертить несовершенный, но какой-никакой план, выкапывать, вытаскивать, ставить надписью на обозрение массивные надгробия…»

Панов часто пишет обезличенно, полностью убирая из текста себя и свои заслуги, будто камни перемещались сами, а если кто за этим и стоял, то просто некий «искатель».

Интересуют его на самом деле не камни, а люди. Причем, в отличие от других краеведов, люди не только знатные и известные. Для своей книги он составил списки умерших по метрическим записям церковных приходов XIX века, данные об умерших с 1735 по 1836 год собирал в архиве ЦГИА.

Простой список с именами, датами и скупыми комментариями почему-то читается на одном дыхании. Как будто все эти люди выходят из небытия и заполняют пространство города, который сами же и создавали.

Вот целая династия Удаловых — первые управители Царского Села. Дама Ея Высочества карлица Евдокия Исидорова, 58 лет. (Панов предполагает, что она может быть захоронена под Знаменской церковью, в маленьком склепе, который он обнаружил во время археологических раскопок: там может поместиться только очень маленький человек.) Кузнец, купец, шкипер, садовник, подмастерье, скотник, дьякон, тайный советник, полковник — это понятно. Канонир, штык-юнкер, дворцового правления камерцалмейстерской должности обойный подмастерье, паж — уже необычно. Гоффурьер, камер-юнгфера — тут и вовсе без словаря не обойтись.

Про многих людей известно, отчего (по версии современников) они умерли. Самые распространенные причины — горячка, чахотка и старость (начинается в 60+). Быть младенцем в XVIII—XIX веках — тоже смертельный риск, как, впрочем, и рожать. Есть причины смерти неординарные: Антонов огонь (гангрена), колотье, удушье, самоубийство. А вот царскосельский дворцового правления титулярный советник Андрей Петровский 40 лет умер «от печали».

Поэт-страдалец и его соседи

В июне на Кузьминском заливаются соловьи, в августе стрекочут кузнечики и упитанный бело-рыжий котик спит на скамейке возле чьей-то могилы.

Рядом с новой часовней лежат плиты, поросшие мхом, иногда расколотые. Почти все Панов сам нашел, прочитал и описал в своей книге. Вот камень, на котором остался только конец отчества — «вичъ». Старинные плиты с черепами, словно нарисованными детской рукой…

Кладбище сползает в речку Кузьминку. Но самое интересное — на пригорке. Памятник Никтополиону Святскому, «поэту-страдальцу, писавшему зубами 40 лет, неподвижно лежавшему с русско-турецкой войны 1877—1878 гг.». Герой Шипки, георгиевский кавалер, Никтополион Святский в 23 года оказался парализован и действительно писал зубами. В некоторых источниках сказано, что его стихи нашли при обыске у революционно настроенных рабочих Обуховского завода. За это Никтополиона вынесли из богадельни, где он жил, и оставили лежать на пустыре. Рабочие скинулись, сняли ему жилье в Царском Селе и наняли девочку-сиделку. Жизнь Никтополиона не баловала, но теперь у него самое красивое надгробие на Кузьминском кладбище, и там кто-то постоянно оставляет иконы и таинственные стеклянные пузырьки, вероятно со святой водой.

Рядом со Святским упокоился знаменитый издатель Петр Петрович Сойкин. Он издавал Жюля Верна, Диккенса, журнал «Звезда», трехтомник «Жизнь животных» Брема, занимался книжными делами до и после революции.

Кладбища неохотно делятся своими секретами. Но иногда земля возвращает то, что поглотила. В 2002 году, когда работники Кузьминского кладбища копали новую могилу, они обнаружили часть старинного надгробия с надписью: «Здесь же погребено тело первого царскосельского архитектора Василия Ивановича Неелова». Нееловы — это целая династия архитекторов, работавших в Царском Селе. Старший из них, возможно, первым в России занялся устройством пейзажных парков.

Из мусора и обломков

Адмиралы, генералы, сенаторы — их на Кузьминском много, правда, большая часть надгробий не сохранилась. Что уж говорить о людях, занимавших не столь видное положение. Панов нашел и идентифицировал надгробие лейб-хирурга Феофила Федоровича Жуковского-Волынского, который основал дворцовый госпиталь (теперь это местная больница Семашко) и много работал врачом безвозмездно. После смерти Жуковского-Волынского 103 жителя Царского Села предложили назвать в честь него улицу, что и было сделано.

Нашел Панов и множество надгробий царскосельских священников, придворных. Нашел постамент памятника смотрителю Запасного дворца Александру Христофоровичу Шенку, не пережившему кончины своих детей. А старейший гранитный памятник профессору царскосельского лицея Якову Ивановичу Карцову достал из-под мусора и обломков.

Многие камни пришлось поднимать, переворачивать, очищать от мха, сличать стершиеся надписи с метрическими книгами и клировыми записями. Так было найдено самое давнее надгробие Царского Села — иерею Знаменской церкви Петру Ильину, умершему в 1774 году, после 34 лет священства.

Плиту смотрителю царскосельского зверинца А. Новикову, который умер в 1790 году, Панов обнаружил «глубоко в земле, под поребриком современной могилы».

От Ланского до бесконечности

Казанское кладбище существует с 1780-х годов. Престижным оно стало после того, как здесь упокоился 26-летний фаворит Екатерины II Александр Ланской.

Государственными делами он совершенно не интересовался и на историю никак не повлиял, но Екатерине был предан. Она долго его оплакивала и старалась всячески память о любовнике увековечить. По указу императрицы один из самых известных петербургских архитекторов, Джакомо Кваренги, возвел Казанскую церковь — мавзолей, где похоронили самого Ланского, его родных, а потом и других именитых граждан.

Казанское кладбище невероятно красиво. Вот покрытая мхом коленопреклоненная фигурка над могилой губернского секретаря Латынина. За ней — нелепый памятник с двумя торчащими вверх снарядами химику-артиллеристу, изобретателю Семену Панпушко, который подорвался во время очередного эксперимента.

Стершиеся плиты и двухсотлетние склепы. Здесь слышно только пение птиц и далекий шум поездов. Здесь жизнь побеждает смерть зелеными ветвями, яблоками, травой и шмелями.

На кладбище можно изучать российскую историю, которая как будто ходит по мрачному кругу. На Казанском, например, лежит Александр Галич — философ, профессор, лицейский учитель Пушкина. Его не поняли, обвинили в безбожии, потребовали покаяния, уволили из университета. Его главный труд, «Философия истории человечества», сгорел, а сам Галич умер от холеры.

Поэт, директор Николаевской царскосельской гимназии Иннокентий Анненский был немногим счастливее: его уволили за попытки отстоять «крамольное юношество» перед министром народного просвещения, и умер он от сердечного приступа.

Писатель-фантаст Александр Беляев, автор «Головы профессора Доуэля» и «Человека-амфибии», умер в блокаду и лежит в братской могиле, но ему все же установлен отдельный памятник.

Есть и могила переводчицы Татьяны Гнедич, которая 10 лет провела в сталинских лагерях, за полтора года в одиночной камере перевела байроновского «Дон Жуана», а освободившись, вырастила многих переводчиков и поэтов ленинградского андеграунда.

 

Лавируя между могил

Виктор ловко лавирует между старинными надгробиями Казанского кладбища. Говорит о них так, словно это живые люди: «Трубицын, брандмейстер. Пожарная команда у нас была там, где городская управа. А вот Пушкин. Это не редкость, я потом могу даже показать Пушкина Александра Сергеевича. Правда, у меня в книжке ошибка, даже не понимаю, как ее допустил: написал, что ему 103 года, а сейчас вижу, что даты — 1895 — 1959 год, 63 года. Для меня это очень неприятно».

Ошибки, неточности Панов ненавидит: корит себя за любое маленькое упущение. А еще говорит, что сделал бы больше, если бы был знаком с другими краеведами. «Я все в одиночку, у меня ни с кем никаких контактов не было, — говорит он. — Бывший директор музея называла меня маргиналом. Я сначала не очень хорошо реагировал, а потом согласился: так и есть…»

Одиночка, конечно, но как минимум одного единомышленника
Панов все-таки нашел — Георгия, Жоржа, сотрудника кладбища. Виктор Анатольевич машет рукой в сторону современного захоронения. Рассказывает, как Жорж помог ему вернуть в фамильный склеп надгробие сенатора, министра юстиции Манасеина, — камень валялся среди мусора.

Самая престижная часть

«Яковлев Василий Меркурьевич, — продолжает Панов, — ратман Царскосельской ратуши. Одно из старых захоронений. А это все купеческие могилы. Между колокольней, часовней и мавзолеем — самая престижная часть. А за колокольней вообще почти ничего — только простые надгробия».

В самой престижной части стоит склеп Долгоруковой — трое ее детей от императора Александра II умерли в младенчестве.

А вот еще один старинный склеп, но чей? Внутри фотографии обычных с виду советских людей. Где-то крест переделали в штык, где-то его просто сняли; где-то сбили старые надписи, а где-то оставили.

«Вот товарищ, который взрывал Екатерининский собор, горный инженер Нильсен, — показывает Панов роскошную могилу. — После этого он сразу умер, хотя был молодым. Вот это за его заслуги. Ограда — из Екатерининского собора. Камень, может быть, тоже был использован старый». Могилу уничтожителя храма обрамляет решетка солеи из этого самого храма.

Прямо рядом с колокольней недавно появилось роскошное захоронение с памятниками главе колпинской администрации, которая погибла в автокатастрофе, и неизвестному мужчине. «Кто это — меня не интересует, — говорит Панов. — Судя по всему, родственник. Эти места только для таких товарищей».

Голгофы и жертвенники

Старинным надгробиям часто придавали форму предметов церковного обихода или религиозных символов.

«Это называется “голгофа”, — показывает Панов на надгробие в виде горы. — Также распространены “капличка” и “жертвенник”».

«Вот купец Иванов, пятидесятые годы, типичный “жертвенник”, — показывает Панов. — Видите, верха нету, а обычно там бывает чаша».

Самое старое надгробие — купца Зимина, умершего в 1839 году, с вмятинами и сколами. «Немцы, которые стояли в Царском Селе, могли развлекаться, стреляя по камням», — поясняет Панов. Но он уверен, что самый страшный урон кладбищам был нанесен не во время, а после войны, когда стали массово перебивать, перелицовывать старинные надгробия. 

Высоко, среди зеленых ветвей, парит каменный ангел. К кому он прилетел, когда — неизвестно. Статуя старинная, а под ней могила 1953 года.

Мы подходим к скоплению старинных надгробий с иностранными надписями, выставленных у дороги. «Это все Георгий собирал, — поясняет Панов и садится на корточки перед странным анонимным камнем. — Вот надпись на немецком. Но почему не написано, кто здесь?»

Вот магометанский участок, где почему-то нет явных мусульманских захоронений. А вот еврейский с изящными склепами и тяжелыми плитами. Часть надписей на иврите, их покрывает мох.

Огромный памятник юному поэту-революционеру Юлиусу Янонису стоит у самой дороги, но мы снова идем вглубь, где деревья обнимают корнями старинные могилы.

Панов показывает надгробие выходцу из Словении Ивану Косу, предпринимателю, шахматисту, отцу ученого и поэта Юрия Коса. На памятнике выбиты стихи на словенском языке. В 2001 году, когда на кладбище был погром, с надгробия скинули большой крест, и со временем на его месте появился маленький.

«Утраты, сплошные утраты… — сожалеет Панов. — Я-то вообще никто, но деятели культуры могли бы обратить внимание. Меня-то никто и на порог не пустит — я голодранец…»

Мы подходим к большому каменному подиуму, где почему-то ничего нет. «Здесь была самая большая голгофа, которую можно было видеть на обоих царскосельских кладбищах, — говорит Панов. — Ее увезли на реставрацию и так и не вернули. Если бы я ее не откапывал, ее бы и не заметили…»

«Чей это ребенок?»

Заходим в старинный склеп, где сложены плиты и кресты.

«Расколотые плиты — это Пучковых, — говорит Виктор Анатольевич, счищая с камня песок. — Это дочь купца Пучкова, а это Иван, но почему-то написано “Дмитриева”. Непонятно. Если бы все полностью прочесть… И им обоим по девять лет».

Надпись о мальчике Иване занимает весь камень — витиеватая, странная. Как будто на русском языке писал иностранец.

«У одних вообще без дат, а у других все в подробностях, — говорит Панов. — Самое важное, что здесь надо прочитать, — чей это ребенок… Это типичные плиты из давнего времени, на Кузьминском их больше. А здесь я таких не видел. Может быть, они и есть, но в худшем состоянии и вообще уже не читаются».

Панов увидел эти плиты возле колокольни, на том месте, где теперь похоронили даму из колпинской администрации.

«А вот и тот самый Александр Сергеевич Пушкин, 1895 года рождения. Умер, как раз когда я родился, в 1959-м, так что для меня это особенный человек. И это тоже Пушкины. Я даже не знаю, они родственники или не родственники…» Надгробие у Александра Сергеевича из красного гранита, перелицованное.

Неподалеку от Пушкина лежит одноклассник Панова, вместе с которым они пытались создать музыкальную группу. Группа так ни разу и не выступила, но меломаном Панов остался на всю жизнь. Он ловко сворачивает с одной тропки на другую, уходя от моих вопросов, но вдруг останавливается и рассказывает, что у него есть все альбомы Deep Purple с 1968 года. 

Спустя некоторое время мы оказываемся перед надгробием матери Виктора Анатольевича. Под ее именем он уже написал свое и добавил: «Ц.-С. краевед».

«Раньше всегда писали, кто есть кто», — говорит Панов и показывает мне могилу исполнительницы цыганских романсов Катюши Сорокиной.

Наш путь лежит через место дореволюционного военного кладбища. Здесь сохранились кое-какие могилы погибших в Первую мировую войну. А дальше начинаются захоронения героев Великой Отечественной.

«Там легендарный генерал Рыбалко, — говорит Панов. — Мой дядя служил в танковой армии Рыбалко, они брали Прагу 10 мая, после капитуляции Германии. Бои еще продолжались…»

От Beatles до Олейникова

Виктор Анатольевич улыбается и кивает в сторону современного надгробия. На камне выбиты Beatles, идущие по пешеходному переходу. Панов и сам любитель Beatles и Deep Purple. А человек, украсивший ливерпульской четверкой свой могильный камень, был связан с местным ДК.

Новые надгробия выросли поверх старых засыпанных прудов. Мы пробираемся сквозь кусты, балансируем на упавших яблоках. Виктор Анатольевич привычным жестом срывает яблоко с ветки и угощается им на ходу.

Подходим к большой площадке с колоннами и памятником Илье Олейникову. Панов размышляет вслух: «Вот ведь человек писал рок-оперу, для него это было важно, а помнят его как юмориста». Я когда-то слушала эту оперу, брала у Олейникова интервью. Недавно нашла старую записную книжку с его номером. Памятник изображает его в майке. «Похож на то, как я сейчас выгляжу», — усмехается Панов. Он тоже в майке, ведь погода — зной.

Мы провели на Казанском четыре часа. Время прошло совсем незаметно, словно на кладбище оно подчиняется каким-то особым законам.

Уже после нашей прогулки я узнала о самом страшном событии, связанном с Казанским кладбищем. В 1921 году на его краю расстреливали и хоронили участников Кронштадтского восстания — в братских могилах, со связанными за спиной руками. Сколько их было, никто не знает — точно несколько сотен, скорее всего, около тысячи человек.

Из Кронштадта на Казанское

О массовых казнях упоминается разве только в книге «Казанское кладбище в Царском Селе» (составители А. Егоров, Н. Давыдова), выпущенной Историко-литературным музеем Пушкина в 2003 году. Там приводятся, в частности, такие свидетельства.

Федорова (Тоскина) Екатерина Семеновна, 1909 г. рожд., жительница г. Пушкина, рассказала 2 июля 1990 г. нижеследующее:

В 1921 г. проживала в деревне Новоселки, к востоку от Казанского кладбища Детского Села. Помнит, что в конце июля — начале августа 1921 г. в течение примерно недели проводились расстрелы участников кронштадтского мятежа, при этом днем моряки сами рыли большие могилы на восточной стороне около Казанского кладбища, недалеко от входа на кладбище, а вечером их расстреливали из винтовок. Были слышны редкие выстрелы. Это происходило примерно в 19-20 часов. Эти расстрелы моряков семья наблюдала со стогов сена, стоящих во дворе дома.

Может показать данные места захоронений расстрелянных моряков. В настоящее время там стоят гаражи жителей г. Пушкина. Помнит, что моряки до их расстрела находились в тюрьме Детского Села на Саперной улице. Моряки были на втором этаже тюрьмы, в оборванных тельняшках. Жители деревни носили им вареную картошку в котелках, которые моряки из окон за решетками поднимали на всевозможных веревках.

Помнит, что один моряк, будучи раненым в руку, спасся от расстрела. Говорили, что он упал в вырытую могилу, был вместе с трупами моряков зарыт землей. Он смог в темноте выбраться из могилы и пришел в деревню Новоселки, в наш дом. Он жил там на чердаке две недели. За это время мать вылечила руку моряка. Моряк был высокий, в рваной тельняшке. Через два года он приезжал в деревню и благодарил мать за свое спасение. Он был уроженцем Тамбовской губернии. Звали его Демьяном.

«Давно пришло время поставить на Казанском кладбище еще один мемориальный памятник — матросам Кронштадтского восстания 1921 года, большая часть которых, около тысячи человек, была расстреляна на окраине старого кладбища (в пределах нынешнего). Места братских могил нужно показать на плане исторических захоронений. Одна из этих могил находилась у обелиска на Воинской дорожке — более подходящего места для памятника и искать не надо», — писал Панов в газете еще в начале нулевых.

Но памятника так и нет, да и упоминание о тех событиях найдешь разве что в одной маленькой краеведческой книжке и в пожелтевшей статье.

Теперь Панов статьи не пишет. «Газеты отошли в прошлое, и я ощущаю, что я уже человек прошлого», — говорит он. А мне кажется, что он умеет путешествовать во времени. И, хоть и жалуется на слух, прекрасно слышит, как старые камни говорят сухими, тихими, человеческими голосами.

• Теги:
• историческая память
• такая работа