«У богов не просят денег»
На границе Республики Марий Эл и Татарстана стоит село Шоруньжа. Здесь говорят на марийском языке, топят хитро сложенные печи, возделывают землю, а по праздникам молятся в священных рощах. Все это вписано в современную жизнь — с магазинами, сотовыми телефонами, интернетом и вахтами в Москву, где каждый мариец считает дни до возвращения на родину и просит у Большого Белого Бога (Ош Поро Кугу Юмо) удачи и добрых соседей. Марийцев считают последними язычниками Европы. Они же называют себя «чимарями» — верующими в силы природы
Марийская дипломатия
Шоруньжа — русское название марийского села Унчо, стоящего на берегу рек Шоры и Уньжи. Здесь 10 улиц, два магазина, библиотека, школа, клуб и этнокультурный центр, благодаря которому в 2019 году о селе заговорили по центральным европейским телеканалам: тогда это место выбрали культурной столицей финно-угорского мира, а на территории комплекса развернулось действо из жизни луговых (есть еще и горные) мари.
Мы приезжаем в Шоруньжу накануне другого праздника — каждый год в начале июля марийцы отмечают Сурем, день духовного очищения. Село находится в 150 километрах от Йошкар-Олы и в 100 километрах от Казани, далеко от железных дорог и оживленных магистралей. Без машины добраться практически нереально, да и на ней доезжают только те, «кого пускают духи». Так говорят местные. И вспоминают одну за другой истории, как выедет автобус с туристами из крупного города — и по дороге к селу сломается. Гид звонит из лесу в этнокомплекс: что делать? Там отвечают: молиться, просить прощения за боль, которую предки сидящих в автобусе причинили земле. Гид хорошенько помолится, автобус заведется и поедет дальше.
Все это мы услышали, пока ждали очередную партию застрявших туристов. Сами же добрались в Шоруньжу легко. В селе прохожие к нам то и дело обращались на марийском — здоровались, спрашивали, чем помочь. Видя, что мы ничего не понимаем, переходили на нестройный русский.
«Когда долго разговариваешь по-русски, язык идет, — объясняет местная жительница Галина Иванова. — А не разговариваешь — не идет! Я по-русски мало говорю. Радио у нас свое, телевидение свое (марийцы смотрят в интернете передачи про свою историю, слушают народные песни. — Прим. ТД), дома мы все на марийском говорим».
Галине 65 лет. За эти годы из Шоруньжи она выезжала лишь несколько раз. Запомнился круиз на теплоходе по Волге, что выпал ей в восьмидесятых как одной из лучших доярок колхоза. Впечатлила жаркая Астрахань, сладкие арбузы и бескрайние калмыцкие степи, которые, на контрасте с марийскими лесами, выглядели обездоленными.
Сегодня пенсия путешествовать не позволяет, но Галина и не рвется — выращивает картошку, варит смородиновое варенье и печет для внуков блины и пироги, в которых творог запросто сочетается с толченой картошкой и жареным луком.
Кстати, неожиданные сочетания для марийцев характерны. На планете марийцев чуть больше полумиллиона (около двух тысяч — в Шоруньжинском сельском поселении), но немногочисленным народом они были и раньше. Зажатые между мусульманской Волжской Булгарией и христианской Русью, мари выработали особый дипломатичный характер. Его проявления видны в Шоруньже и сейчас: на деревянных избах советские звезды обрамлены традиционными орнаментами, а внутри верующие в силы природы местные жители вешают православные иконы.
Ручной туризм
35-летний сын Галины Алексей Иванов — наш проводник и директор местного этнокомплекса. Его отец был картом (так мари называют своих жрецов), и в будущем Алексей тоже должен принять служение. Он не торопится: моления отнимают много времени, а на нем — руководство этнокультурным комплексом плюс ансамбль «Эр кече», где он играет на гармошке. А еще Алексей кладет печи.
Марийские печи — отдельная история. Они спроектированы так, что огонь нагревает еду снизу и сверху, поэтому традиционные блины из печи не переворачивают.
Чтобы собрать такую печь, нужен талант. Он неплохо оплачивается и позволяет Иванову содержать четверых детей. Зарплата в музейном комплексе — около 20 тысяч рублей, поэтому весь его коллектив — это альтруисты, работающие за идею. Она проста: людям хочется сохранить свои традиции и верования. Прошедшая 400 лет назад насильственная христианизация и введение крепостничества сильно повлияли на жизни их предков. Многие мари тогда ушли в леса и благодаря этому сберегли свою культуру. Задача современных марийцев — не растерять то, что осталось, и передать дальше.
«У нас в сельском поселении 90 процентов жителей — марийцы. Потом идут русские, татары, чуваши. С ними мы говорим на русском языке, а между собой — только на марийском», — разъясняет Алексей.
Он с детства помогал отцу во время праздничных молений, но сам мечтал стать конструктором. «У нас дома было много технических журналов, я их читал, а потом всем в деревне чинил телефоны, магнитофоны, аппаратуру в клубе».
После школы Алексей поступил в авиационно-технический колледж в Казани. Со второго курса вошел в экспериментальную группу — учился вечерами, а днем работал на авиационном заводе, устанавливал в самолеты Ту-214 радиооборудование и электрику.
Поработал так несколько лет и понял, что достиг всего, чего хотел. Неоднократно писал заявления на увольнение, но его не отпускали: на заводе работали в основном пенсионеры, а он, молодой, все быстро схватывал. Потом — армия. Когда Иванова забирали, как раз стартовала программа, по которой молодые конструкторы после 10 лет работы получали жилье.
«Ну всем раздали, а про нас, раз мы в армии, забыли. Можно сказать, кинули… Я и так-то в городе не особо хотел оставаться, а тут уже точно решил вернуться домой. Жизнь-то знаете какая была? Утром иду на работу — еще темно. Вечером возвращаюсь с работы — уже темно. После колледжа я же в институт поступил, плюс общественная нагрузка: играл в народном ансамбле», — рассказывает Иванов.
Когда Алексею было 25 лет, неожиданно умер отец. «Я старший и по нашим обычаям должен вернуться помогать маме. Это стало весомой причиной для увольнения. А здесь, как приехал 10 лет назад, сразу стал директором этнокомплекса».
— С порога и в директоры? — удивляюсь я.
— Так я тут, в клубе, со школы: дискотеки вел, выступал, меня тут все знали.
— Какое хозяйство вам досталось?
Вместо ответа Алексей машет рукой и смеется.
Все, что есть в музее, сделано руками сотрудников — они это называют «ручным туризмом». Люди несли в музей костюмы предков, делились утварью, передавали старинные рецепты, а дальше сотрудники этноцентра сами чинили вещи и оформляли интерьер.
— Когда в небе видите самолеты, сердце не екает? — спрашиваю Алексея.
— Нет. Мечта моя детская сбылась же. Теперь другая мечта — культуру нашу поднять. И печи делать.
Алексей достает телефон, показывает свои работы, объясняет отличия. Я понимаю, что в печном деле тоже нужны конструкторский ум и чутье.
Чутье для мари — отдельная история. Те, кто им обладает, достигают профессиональных высот. Основные поприща такие: строительство, плотницкое или столярное дело, плетение из лозы. К примеру, сотрудник этнокомплекса Иван Гаврилов делает из лозы такую мебель, что заказчики выстраиваются в очередь на год вперед. В 2017 году в деревню приехали японцы и раскупили буквально все — и лозу, и вышивку. Не смогли только самое большое кресло вывезти: не умещалось в багаж.
— Получается, для вас в XXI веке народные промыслы — это и работа, и жизнь? — спрашиваю.
— Да. Почему я печи делаю? Газа у нас нет, но мы его и не хотим. Летом у нас есть электропечки, мультиварки, а зимой, когда печка топится постоянно, хозяйки готовят еду только там. Дети все это видят, впитывают.
— Дети, кстати, я слышала, на улице все-таки говорят по-русски…
— Ну они же ходят в садик, в школу, — отвечает Иванов. — Своих мы в садик не отдавали, поэтому пока они говорят на марийском, а в школе будут, конечно. Русский для нас — язык межнационального общения. Но свой язык мы храним, для нас это вопрос первостепенный.
Главный мариец
Первостепенность национального вопроса отражена и в местных монументах. В центре села, рядом с памятником героям Великой Отечественной войны и пограничникам, стоит бюст Тихона Ефремова. Уроженец Унчо, он выучился в Казани и вернулся сюда в 1901 году как православный миссионер. Но поступил по-марийски дипломатично: веру предков не давил, разрешал тайком ходить на моления в лес, а перед властями отчитывался, что христианизация идет по плану. Одновременно активно занимался образованием: при Ефремове, когда он заведовал Уньжинской центральной черемисской (дореволюционное название марийцев) школой, выросла целая плеяда местной интеллигенции — историков, писателей и поэтов.
С приходом революции священник отказался от сана, подал заявку в члены ВКП(б). При новой власти его педагогическая и просветительская карьера складывалась неплохо, он даже стал автором марийского гимна. Но нашлись «доброхоты», которые припомнили бывшему учителю христианское прошлое, покрывание языческих верований и личные обиды. Ефремова исключили из партии, потом уволили с работы, а в 1938 году обвинили в причастности к буржуазно-националистической организации и расстреляли.
На этом моменте местные экскурсоводы обычно делают паузу. Словно поминают человека, которого в Шоруньже называют «икымше марий». Первым, главным марийцем.
Секреты красоты
Дело Ефремова сегодня продолжает Людмила Аксюбина. Местные знают ее как талантливую поэтессу, организатора традиционных праздников и заведующую музейным комплексом «Старинная марийская усадьба» в Шоруньже. Людмиле 63 года, но выглядит она лет на десять моложе. Впрочем, это общая черта всех мариек.
Они шутят, что причина — в свежем воздухе, труде и природных «косметических процедурах»: то корова по лицу хвостом залепит, то крапива по телу пройдет. А еще у мариек аккуратные, словно после пластической хирургии, носики и высокие скулы.
«Нам-то все говорят и про носы, и про все остальное: “Откуда вы такие?” А мы отвечаем, что мы — натуральные марийцы! Такие и есть…»
У Людмилы Аксюбиной отчество Иландаевна. Сейчас марийские имена — Айвика, Йуксудыр, Элавий, Акпатыр, Талви — в моде. А в шестидесятых годах прошлого века это были приметы прошлого. Но для Людмилы имя отца всегда ассоциировалось с чем-то основательным, настоящим.
«Нас, детей, в семье было пятеро, но отец учил, что в семье и мужчина, и женщина должны уметь делать всю работу. Я колю дрова, мои братья могли помыть посуду, а пельмени мы всегда лепили вместе. Благодаря тому, что он в нас заложил, мы и выжили в девяностые».
По профессии Людмила — агроном. Была стипендиаткой родного колхоза, а когда учеба в городе закончилась, прилетела в деревню на всех парах. Город ее давил. До сих пор она сравнивает его с тоннелем, по которому надо быстро-быстро пройти, чтобы выйти к лесу, полю и реке. Только там человек себя слышит. И получает подсказку, как ему жить дальше.
«Мне был 21 год, когда я вернулась в деревню и стала главным агрономом, — рассказывает она. — Тогда еще наши старики были живы, я у них училась — и работала, и перенимала традиции. Ну какие? Детей, когда рождались, — трое у меня — сразу показывать людям было нельзя. Только через неделю. И на лбу ребенка надо нарисовать сажей пятнышко — это оберег от сглаза. Знахари у нас всегда были, травами лечили. Марийцы сильные травники, а наш старый фельдшер Иван Егорович Романов — уникальный человек!»
Людмила рассказывает, что Романов прошел Великую Отечественную войну, вернулся опытным военно-полевым хирургом. В селе тогда лекарств почти не было, а обезболивания — совсем никакого, но фельдшер Романов творил чудеса, соединяя знания традиционной медицины с опытом, который получил на войне.
Даже современные мари, следуя советам предков, просят здоровья у природы. Идут в священную рощу и молят Большого Белого Бога (Ош Поро Кугу Юмо) о помощи. И он их, по всей видимости, слышит.
На дулях
Людмила тоже не раз обращалась к силам природы, особенно часто в девяностых. Тогда страна расползалась по швам, держался только местный колхоз «Передовик». Людмила говорит, что выстоял он по двум причинам: из-за названия — мари считают, что имя программирует судьбу, — и потому, что председателем колхоза был мариец. Когда в соседних русских деревнях растаскивали все, что могли, односельчане Людмилы смотрели с недоумением: «Как можно воровать у самих себя? Вам же потом жить, что же вы делаете?»
— Нам тогда было очень тяжело. А выстояли мы на дулях! — смеется Людмила.
— Это какой-то местный символ?
— Можно и так сказать.
Людмила вспоминает, что ее семья взяла тогда 30 гектаров земли, чтобы заняться сельским хозяйством, но опыт был неудачный: «Девять пунктов налогов для фермерства! Где это видано?! Хотите, чтобы мы умерли? А вот вам — дуля! Все деньги уходили на горюче-смазочные материалы, на оплату работникам, а надо было детей учить… Порой нечем было за телефон заплатить. Да, трудно, но нет, нас не сломят! Дуля! Вот так, на дулях, и выжили».
По марийской традиции в день свадьбы родственники со стороны невесты ходят в гости к родственникам со стороны жениха, знакомятся, смотрят, кому отдают дочку. За день могут посетить до 25 домов. В конце восьмидесятых, когда третья сестра Людмилы выходила замуж, обход будущей родни закончился в три часа ночи. Возвращались на грузовике ГАЗ-53, стояли в кузове, очень уставшие, и вдруг родственницы затянули марийскую гостевую песню. От этой картины — ночь, красивые голоса, грузовик едет через поле, над головой звездное небо — у Людмилы ручьями потекли слезы.
«С того дня я стала записывать песни и истории у стариков. Дома отмечала наши традиционные праздники. Кроме того, я пела и танцевала в фольклорном ансамбле, и, когда пришло время открывать музей, мне предложили вести этнографическую работу. А я и рада была, ведь по сравнению с фермерством это сплошное удовольствие».
Спрашиваю о деньгах, ведь за работу в сфере культуры обычно мало платят, а Людмила опять смеется: у мари нет ориентира на материальное. Нет даже молитвы о высоком доходе. Но есть пословица «Шукат пыта, шагалат сита» («И многое закончится, и малого хватит») и слово «перке». Перевести его на русский сложно, но, когда мариец просит у богов «перке», он хочет, чтобы в его доме был мир, родные были здоровы, а на поле рос хороший урожай. И большего не надо, ведь излишества вредны.
— Но ведь трудно же жить, топя печку, нося воду…
— А вы думаете, мы за приятным пришли на эту землю? — Людмила хохочет. — Я по молодости тоже так думала. Но нет! Сейчас понимаю, что чем больше нагружу себя, тем более угодна буду богу и тем мне будет легче. Люди стали очень нежными, но чем больше у тела трудностей, тем оно выносливее. Меня в детстве, как старшую, ставили на сенокосе сено принимать. Это очень тяжелая работа, но она развила мышцы, которые я тренирую в работе до сих пор, — в старости они будут поддерживать мои дряхлые кости.
Квазипокойники
У марийцев два кладбища: христианское и языческое. Последнее находится напротив еще одной этноусадьбы, в соседней деревне Шлань. Живых от умерших отделяют полтора десятка метров и синий забор. За ним, помимо привычных, есть языческие памятники, похожие на вытянутые и увеличенные скворечники, только без дупла.
Я хочу рассмотреть их поближе, но Людмила останавливает: марийцы ходят на погост только по особым случаям. К примеру, на сороковой день после похорон они просят незримого охранника кладбища пропустить их за душой покойника. Взамен оставляют монетку.
В тот же сороковой день в селе выбирают квазипокойника — друга или дальнего родственника усопшего, который с раннего утра и до полуночи будет исполнять роль вернувшегося с того света. Он надевает вещи умершего, садится за накрытый стол рядом с его супругой или супругом, угощается, танцует, поет и беседует. А самое важное — раздает советы. Кому-то, допустим, надо меньше пить, кому-то поскорее жениться, а кому и последить за своим поведением в обществе.
Исполняющие роль квазипокойников иногда настолько вживаются в образ, что происходят чудеса: из уст «усопшего» земляки слышат такие вещи, которые тот никак не мог знать. К примеру, он может разгласить тайные мысли или малоизвестные детали жизни односельчан. Это становится поводом для пересудов и деревенских историй.
С наступлением темноты «умершего» выпроваживают за ворота, чтобы больше он уже никогда не приходил. По верованиям мари, на небе душа покойника объединяется с душами земляков и ведет ту же жизнь, что и здесь: плотник плотничает, матери семейств пекут блины; все ждут перерождения души и возвращения ее в родную деревню.
Роль квазипокойника — ответственная и серьезная, потянуть ее могут не все, а те, кто отыгрывает ее талантливо, пользуются у односельчан уважением и получают приглашение хозяйничать за поминальным столом еще не раз.
Большой кипеж
Мельник дядя Витя (он же Виталий Семенович Павлов) от роли квазипокойника всегда отказывается. Говорит — не умеет танцевать. Зато интересно рассуждает, за что и получил в Шоруньже прозвище Философ.
Дядя Витя служил в Афганистане. В последний год армии успел посидеть в окопах среди барханов. Однажды утром полуголый солдатик Витя пошел по нужде — вокруг песок, ни деревца, туалет — окопная яма. Витя прыгнул в нее и приземлился обеими ногами на гюрзу. То, что она его не укусила, Виталий Семенович объясняет силой марийской молитвы, ведь родные, узнав, что его отправили на войну, устроили большие моления о возвращении Вити домой живым.
Сейчас, кстати, делают то же самое. Но о том, что происходит на «большой земле», куда уходят мобилизованные (в Шоруньжинском сельском поселении таких пока 10 человек), марийцы рассуждать не любят. Полагаются в таких вопросах на бога.
— Мне мать говорила, в 1924 году у нас были моления, в которых участвовала тысяча человек. А до того самые большие были в 1826 году. Одновременно на территории современной Марий Эл собрались тысячи черемисов — 50 кострищ! Такой кипеж! Как после захода “Вагнера” (имеется в виду поход ЧВК на Москву, — прим. ТД)! — смеется мельник.
— А о чем просили тогда?
— О чем люди обычно просят? О том, чего им не хватает. О мире, наверное. Хотя я думаю, это лицемерие — бежать к богам, когда тебе плохо. К ним надо идти всегда. Особенно когда тебе хорошо.
После службы в Афгане дядя Витя окончил радиомеханический техникум, в девяностых его помотало по разным работам, и сегодня он умеет не только философствовать, но и косить, строить, белить. А особенно хорошо у него получается молоть. Отчего ему и доверили старинную мельницу, в которой все работает как и века назад.
«Я чистый энтузиаст! — говорит Павлов, запуская жернова. — Зарплата у нас, извините, такая, что иной раз думаешь: “На хрен мне это все?” А потом: “Если не я, то кто?”»
Заканчивает беседу так: «Весь мир давно упал. Наводнения, землетрясения, войны, катаклизмы… А эти, наши места — нетронутые, святые. Нас не будет — ничего не будет. Так и запишите».
Полотенца в роще
В нынешний праздник духовного очищения Сурем, наверное, снова могли бы произойти большие моления и повернуть ход истории к лучшему. Но народу в священной роще собралось всего несколько сотен человек. Причина — путаница в календаре: после христианизации местные смирились с тем, что Сурем стали праздновать в Петров день (12 июля). А раньше праздник отмечали в первую пятницу после летнего солнцестояния. Сейчас традиция вернулась, но старожилы привыкли к дате 12 июля и на общие моления не ходят.
Всего в Марий Эл больше 500 священных рощ. В Шоруньжинском поселении — восемь, из них четыре действующих. То, что роща священная, марийцы узнают от своих прабабушек и прадедушек, которые получили эти знания от предков.
В священную рощу полагается входить очень чистым. Чимари накануне праздника парятся в бане, утром надевают белые, украшенные символической вышивкой наряды и берут подношения: круглый, чаще всего домашней выпечки хлеб или стопку блинов с творожником сверху, полотенце, монеты и купюры для пожертвования.
У входа в рощу все умываются и переступают заветную черту с чистыми помыслами. В лесу нельзя мусорить, сквернословить и совершать любые действия, которые могут отвлечь от молитвы.
Пока мы ждали молебен, разговорились с местной жительницей Аленой. Она ездит на двухнедельные вахты в Москву, работает там в «отряде чистоты» — проще говоря, подметает столицу. Платят за такую вахту 40 тысяч рублей.
В этот день Алена пришла к трем священным деревьям: у первого просила о семейном благополучии, у второго — об удаче в дорогах, а третье, самое сильное, принимает молитвы обо всем. У Алены дочка сдает ЕГЭ, вся семья очень переживает.
— Лесные боги знают, что такое ЕГЭ? — шучу я.
— Можно и по-другому сказать: ребенку надо сдать экзамены. А до этого на его голове надо три раза обернуть полотенце. Потом отдать это полотенце карту, он его повесит на дерево. Видите, сколько там полотенец? Это все желания, наши молитвы…
На дереве, высоко-высоко, действительно развевается множество полотенец. Помощники картов приставляют к деревьям длинные лестницы и повязывают «желания» на ветки.
— Алена, здесь можно молиться в роще и в поле. А если вы, к примеру, в Москве? Бежать в парк после работы?
— Зачем? Нам не нужны специальные условия и посредники. Поднимите голову, закройте глаза и скажите: Большой Белый Бог, Ош Поро Кугу Юмо, помоги мне в том-то и в том-то. Говорите простыми словами. Только денег не спрашивайте, у нас это не принято. Нехорошо.
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам
