«Это не к нам»

После вторжения ВСУ в Курскую область обширный поток беженцев хлынул по всем регионам России. Многие выбирают города поближе к дому, но есть и те, кто выбрал Санкт-Петербург, поверив заявлениям властей о том, что помощь курским переселенцам — одна из приоритетных задач петербургской политики. Тем не менее никакой вменяемой помощи здесь беженцы не получают: чиновники разводят руками и гоняют людей из одной организации в другую

Официально в Петербург беженцев не приглашали. Здесь нет пунктов временного размещения, а люди добираются до города своим ходом. Точное количество людей, прибывших в город, неизвестно: власти подсчетов не ведут. По данным центра гуманитарной помощи для вынужденных переселенцев «Гумсклад», за последние несколько месяцев в организацию обратились более 100 семей из Курской области, то есть порядка 300 человек.

Одни беженцы приезжают в Петербург к родственникам, другие — потому что здесь больше возможностей трудоустроиться или получить помощь от волонтеров. Некоторым уже предложили работу. Есть и те, кто выбрал Петербург, потому что здесь «тихо и не стреляют».

Жительница поселка Коренево Марина приехала в Петербург с семьей из семи человек: с 83-летней мамой, 85-летним папой, мужем Виталием, двумя сыновьями (14 и 27 лет), а также невесткой и полуторагодовалым внуком. С собой взяла «тревожный чемоданчик» с документами, который был подготовлен еще 22 февраля 2022 года, и две иконы. «Выехали в одних тапках. Даже куска хлеба не взяли», — плачет мама Марины.

Семья Марины, как и многие другие куряне, думала, что выезжает на пару дней — переждать военные действия и вернуться домой. Сперва добрались до Курска, там остановились у родственницы («В ПВР [жить] мы не можем: маме 83 года, папе — 85, муж — инвалид»). Пробыли там два дня: «дроны летают, воды нет, света нет» — и поехали в Белгород, к брату Марины.

«Только въезжаем — и объявляют сирены, летят ракеты, и у нас на глазах это сбивают. У нас все заколотилось, — вспоминает Марина. — Опять паника, старики плачут днями…»

Только спустя полторы недели семья Марины отправилась в Петербург — позвала тетя ее мужа, сказала, места хватит всем.

Другая беженка из Коренева, 35-летняя Елена, уехала с 49-летним мужем Сергеем и 14-летней дочкой раньше, чем ВСУ вошли в Курскую область. Елена рассказывает, что приняла решение уехать, когда над их многоквартирным домом повисла «Баба-яга» [дрон]: «Это было настолько громко и страшно, что мы думали: сейчас будет сброс. Ночь была бессонная».

В Петербург их позвали дальние родственники мужа — приехать «хоть на недельку». «Утром 6 августа открываю телефон, все чаты горят красным: “Срочно убегайте, война”. А мы всё, уже в Питере. [Обратные] билеты мы не сдавали: такого же не может быть, чтобы в Курск [ВСУ] зашли. А потом [билеты] пришлось сдать. Возвращаться нам сейчас некуда». 

«Все это должна делать городская власть, а не волонтеры»

В августе 2024 года экс-депутат Законодательного Собрания Санкт-Петербурга Борис Вишневский направил губернатору Александру Беглову обращение с вопросом, будет ли оказываться необходимая помощь беженцам из Курской области. 

Бывший депутат предложил выделить жилые помещения из маневренного фонда и средства из резервного фонда правительства, чтобы приобрести на них необходимые вещи или лекарства. Также Вишневский предложил выделить структуру в Смольном, которая будет заниматься вопросами беженцев, вести их учет и понимать их потребности. 

«Все это должна делать городская власть, а не волонтеры», — писал экс-депутат у себя в телеграм-канале.

В ответ вице-губернатор Санкт-Петербурга Наталья Чечина написала, что помощь вынужденным переселенцам из Курской области «является одним из приоритетных направлений работы правительства Санкт-Петербурга» и город «не мог остаться безучастным», а, кроме того, «между губернатором Санкт-Петербурга и губернатором Курской области имеются необходимые договоренности». Какие меры поддержки курянам в Петербурге оказывает Смольный, в письме не пояснили. 

«Эти вопросы должны решаться не путем неких “договоренностей”, которые почти никому не известны, а путем принятия юридически значимых решений», — прокомментировал письмо Борис Вишневский и отправил новое обращение к губернатору, настаивая на конкретных ответах. 

На этот раз ему ответил вице-губернатор Алексей Корабельников: «Благотворительную помощь [беженцам] оказывают социально ориентированные некоммерческие организации».

«Лучше на полу, чем под бомбежками»

Самый острый вопрос для беженцев — жилье. Снимать квартиру на небольшие сбережения не всегда возможно. С сентября 2024 года семья Марины из Коренева живет ввосьмером в одной квартире. Там три комнаты, спальных мест не хватает. В «Гумскладе» их семья просила раскладушку, но ее не оказалось. Сама Марина, ее муж и младший сын спят на полу. Впрочем, когда семья только приехала в Курск, там они жили вдесятером в «двушке». На полу приходилось спать и в Белгороде: «Бабушка с дедушкой на диване, а мы рядышком на полу их охраняли».

Волонтер «Гумсклада» Галина Артеменко рассказывает, что такие случаи не редкость. В октябре к ним пришла «абсолютно седая женщина» и попросила: «Дайте одеяло, пожалуйста, очень жестко спать на полу». Одеяло ей нашли, потом предложили и кровать, но женщине пришлось отказаться: «Комната слишком мала, раскладушка удобнее». За день до нее приходила многодетная семья за надувным матрасом. Тоже спали на полу.

«Лучше на полу спать, чем под бомбежками, — считает Марина. — Знакомые в “однушке” в Курске жили, 12 человек. А как? А вот так…»

Когда младшему сыну нужно учиться, ему освобождают комнату для занятий. «Он уроки учит — мы на кухне сидим». Старший сын с женой и ребенком периодически ездит в Курск — он работает на АЭС и получает диплом. Но и там они сидят «на чемоданах», потому что страшно.

Самой Марине трудно быть гостем: «Лучше я тысячу гостей приму, и пускай у меня живут. Но только у меня дома». При слове «дом» голос у нее дрожит.

Ни ложки, ни вилки

Люди уезжали летом, когда в Курске стояла 30-градусная жара. Большинство не успели собрать вещи. Сейчас уже зима, а подобрать теплую одежду и обувь на гуманитарных складах не всегда получается. «На одного человека еще можно найти, но нас-то много», — говорит муж Марины, Виталий. Пока ему не удалось найти себе ни зимнюю куртку, ни обувь. «Диме [младшему сыну] большевата куртка, но пойдет. Будет носить. Что делать? На работу устроимся — купим… Все купим…» — вздыхает Марина. Побывав несколько раз в «Гумскладе», она тоже не нашла верхнюю одежду — не подошли размеры. Нет и зимней обуви на Марину, зато удалось найти ребенку: «До школы хотя бы, а там переобуется». 

В «Гумскладе» берут и утварь: подушки, одеяла, постельное белье, полотенца. «Кастрюли, чашки, — Марина показывает на стол, — все оттуда». 

Сбережения у беженцев тоже быстро тают. Елена из Коренева рассказывает, что от государства они получали выплаты в 10, 15 и 150 тысяч рублей за частичную потерю имущества. А в выплате в 150 тысяч на несовершеннолетнего ребенка отказали — не удалось отправить справку о доходах.

«Для обывателя — “ух ты, сумма большая!” А никто не учитывает, что у нас нет ни ложки, ни вилки, — объясняет Елена. — Приходится покупать элементарные вещи. Ребенка в школу нужно собирать. Что-то получилось взять в “Гумскладе”, но все равно: ты же не хочешь, чтобы ребенок был ущербным, идешь и покупаешь новое. А дома у меня все это было. Мы не нуждались». 

По словам Елены, те деньги, которые выдают беженцам за потерю имущества, люди чаще всего проедают и отдают за аренду жилья. А вот купить необходимую стиральную машинку или холодильник никто не может.

«Мам, не переживай, это не “Баба-яга”»

Марина рассказывает, как впервые решила прогуляться по Петербургу. «Поехали на автобусе и думаем: где понравится, там выйдем. Но честно, нигде не хотелось выходить. В автобусе холодно. Ноги замерзли. Через запотевшие окна виден центр. Думаешь: лишь бы домой приехать и не заболеть». Но недавно заболела почти вся Маринина семья.

Сейчас Марине трудно найти время на работу: она ухаживает за своими стариками, ходит с ними и мужем по больницам. «У нас больница как работа. В 08:30 — дедушка, в 12:50 — бабушка, в 16:30 — Виталик». И так днями. Оторванные от дома пожилые люди страдают, что отражается на здоровье. Дарья Семеновых, специалистка по социальной работе фонда «Теплый дом», куда обращаются беженцы, считает, что «массированный стресс дал такой толчок».

«Просто вот стариков жалко. Я-то молодая, я еще поживу», — говорит Марина. «И бог смерти не дает», — плачет бабушка. «Так, прекращай», — успокаивает ее Валентина Дмитриевна, тетя Марининого мужа. «Похороны — тоже дорого», — опускает взгляд Виталий.

У самого Виталия инвалидность, лекарства положены ему бесплатно. Но это в Курске. В Петербурге беженцы получить их не могут: нет регистрации. Всю осень приходилось покупать лекарства самим, на это уходило больше 10 тысяч рублей в месяц, пока наконец дело Виталия не перевели в СФР по Петербургу. 

Марина вспоминает, что по приезде в Петербург ей было тяжело даже разговаривать: «Тяжело вспоминать, проходить снова через то, как мы уезжали. Нам люди задавали вопросы, я не могла на них ответить». С тем же столкнулась и беженка Елена: у нее пропадал голос на две недели, разговаривать могла только шепотом. «Сейчас уже истерики и слез нет, — признается она. — Но спать не могу до пяти утра». Впрочем, при дочке Елена не поднимает травмирующих тем и старается, чтобы та не видела, через что приходится проходить родителям.

Курян пугают громкие звуки. «Как-то в сентябре у нас окна были открыты, и проезжал на улице мопед, — рассказывает Марина. — Я сразу забегаю в комнату, кричу: “Дима! Дима!” [младший сын]. Он успокаивает, говорит: “Мам, не переживай, это не “Баба-яга” [дрон]. Так же и с салютами. Если во дворе запускают, становится страшно, что где-то бомбят». 

Елена живет у метро «Горьковская», где ежедневно в полдень бьет пушка: «Я каждый раз себя настраиваю, что сейчас что-то будет в 12». 

«Напишите более раскрыто»

«Люди считали так: “Если мы граждане Российской Федерации и у нас есть постоянная регистрация в Курске, этого достаточно, чтобы получить помощь”», — рассказывает Елена Сорокина, юристка благотворительного фонда «Теплый дом». Сейчас она помогает курянам получить временное жилье в Петербурге и объясняет им, что на самом деле механизм другой. Если гражданин России переезжает из-за боевых действий в другой город страны, он сперва должен получить временную регистрацию, а затем статус вынужденного переселенца, по которому уже имеет право на временное жилье в городе пребывания или на жилищный сертификат, по которому жилье можно взять в собственность.

Когда в фонд «Теплый дом» начали обращаться первые беженцы из Курской области, волонтеры еще сами не знали о существовании такого статуса и возможности. В Петербурге нет структуры, информирующей приезжих курян о помощи, которую они могут получить, поэтому юристка НКО изучала этот вопрос сама.

Первым делом она позвонила в администрацию Курска, чтобы узнать, какую помощь могут оказать курянам, приехавшим в Петербург. «А как они уезжали?» — спросили там. «Они сами уехали, не ждали эвакуации, не ждали этих автобусов. Они сели на свои машины и уехали, спасая свои жизни». «Ну, если они сами уехали, значит, они сами в состоянии за собой смотреть», — ответили в курской администрации.

Елена рассказывает, что поначалу никто даже не знал, что нужно делать временную регистрацию: только с ней власти Петербурга могут принять курян и оказать помощь. Но и с этим есть трудности. Не у всех жителей Курска получается ее оформить. Многие арендодатели, в чьих квартирах проживают куряне, не хотят оформлять временную регистрацию, даже если это нарушает закон. «Ну не нравится — съезжай» — так арендодатели отвечали курянам, по словам Елены. 

Бывает, что во временной регистрации отказывают даже друзья беженцев. «Мы не можем, это же ответственность, у вас несовершеннолетний ребенок», — говорят они. 

Чтобы решить этот вопрос, одна из семей беженцев пыталась даже записаться на прием к губернатору Санкт-Петербурга Александру Беглову. 

— Вы откуда? Из Курска? У вас регистрация в Петербурге есть? — спросили у них в администрации.

— Так мы и идем к вам с проблемой, что нам негде ее сделать. Нам никто ее не делает, — ответили куряне.

— Как не делают? Давайте оштрафуем ваших собственников, где вы снимаете жилье?

В приеме у губернатора семье отказали.

Те, кому все-таки удается оформить временную регистрацию, подают в УФМС документы со статусом вынужденного переселенца. «Там тоже не все просто, — вздыхает Елена, — сначала нужно еще дозвониться». По словам курян, звонить можно по два дня. Первичную консультацию назначат через неделю или две вне зависимости от того, знает ли человек, какие документы ему нести или нет. На месте выдают заявление, которое нужно заполнить дома и принести еще через неделю или две. Если ошибок не обнаружат, оно уходит на рассмотрение. «Это уже месяц прошел», — констатирует юристка. Ответ занимает до трех месяцев. После этого беженцу (вернее, вынужденному переселенцу) выдают справку, с которой можно идти в жилищный фонд.

Чтобы заявление приняли на рассмотрение, Елене из Коренева пришлось ездить в УФМС четыре раза: «Каждый раз сначала говорят одно, потом другое». Например, вначале ей назвали сумму жилищного сертификата в семь-восемь миллионов рублей, а потом — в четыре. Как-то у Елены не приняли документы, потому что она не привезла фотографии, о которых ее не предупредили.

Писать заявление ей пришлось дважды. «Некорректно было. Много полей не заполнено, — вспоминает она. — Например, на описание ситуации дается два абзаца, куда нужно вложить всю историю. И еще нужно так объяснить ситуацию, чтобы ходатайство одобрили. Что она [ситуация] действительно серьезная. Мне [в УФМС] говорят: “Нужно более раскрыто. Вы напишите, что действительно не можете вернуться, приложите фотографии какие-то”».

«Губернатор такими делами не занимается»

Многие беженцы, выезжая из Курска, старались как можно быстрее зарегистрироваться на новом месте, чтобы не числиться в списках пропавших без вести (в августе 2024 года поисковый отряд «ЛизаАлерт» получил 918 заявок на поиск пропавших людей в Курской области). Но где им отмечаться и что делать, люди могли узнать только по советам знакомых или в чатах помощи для жителей приграничных зон.

Елена прочитала, что, выехав за пределы Курской области, нужно в срочном порядке обратиться в МФЦ. «Она [сотрудница МФЦ] на меня так смотрит и говорит: “Сейчас, секундочку…” Ее не было минут пятнадцать, консультировалась. Возвращается: “Знаете… Я не знаю, чем вам помочь. У нас даже строки нет, куда вас вбить, даже статуса какого-то нет».

Затем Елена обратилась в администрацию Петербурга. Там ей сказали, что ничем помочь не могут, и отправили в благотворительные НКО. Елена повторила попытку спустя месяц, потому что подумала, что “властям нужно время, чтобы разработать план действий”. Но ответ был такой же.

Потом Елена от себя и от лица еще девяти семей пыталась записаться на прием к губернатору Александру Беглову. «Я звоню. Объясняю: “Вот, нас девять семей. Никакой помощи от государства не получаем, и мы хотим просто элементарно консультацию какую-то”. Девушка мило нас выслушала, хмыкнула: “Ну вы понимаете, что он такими делами не занимается?” — “А кто занимается? Может, зам какой-то?” — “Нет, они такое не курируют. Я могу вам дать номер социальной службы”».

«Пусть [в Курской области] и волокита, пусть “лапша на уши”, но там хоть примут, — говорит Елена. — А здесь [в Петербурге] даже не знаешь, куда обращаться. А нас-то много».

«У вас же там все спокойно?»

Марина с мужем узнали, что их машину в Курской области угнали. Они пошли в полицию — писать заявление. «Там стоят на крыльце три сотрудника, курят. Мы говорим: “Вы не подскажете, куда обратиться?” — “Вы откуда?” — “Мы вообще из Курской области”. — “Ха-ха! Вы приехали сюда из Курска написать, что у вас машину угнали?” — “Вы поймите, у нас там бомбят. Там ВСУ. Вы будете сейчас стоять хихикать и ехидничать? Мы просто спрашиваем”». Когда Марина начала плакать, сотрудники полиции “смягчились” и отправили ее в другое отделение: «Это не к нам».

Люди, с которыми беженцы общаются в Петербурге, не понимают, что происходит в Курской области. «Многие задают вопрос: “А что, у вас там так все серьезно?” — говорит Марина. — А там деревни просто нет… Одна дорога». Чиновники не понимают, как может не быть медицинской карты и почему за ней нельзя съездить. Куряне отмечают, что по телевизору не показывают того, что стало с их деревнями, а сами они находят свои дома на видео из телеграм-каналов. «Нам говорят: “Ну у вас же там все нормально, спокойно — глянь”. Но это по телевизору». 

После инсульта муж Марины не сразу может оформить свои мысли в слова. Недавно он пошел к кардиологу, Марина сопровождала. Кардиолог спросила у Виталия: «Давление мерите?» Он молчит, собирается с мыслями. «Она повышает голос: “Давление мерите?!” — продолжает Марина. — “Нет”. — “Почему?!” — “У нас нет тонометра”. — “Что, может, [мне] вам купить?!” Виталик молча встает и уходит. У меня слезы катятся, а она продолжает расспрашивать: “А вы в церковь ходили? А что вам, никто, что ли, не помогает?” И дальше начинает говорить, что в Мариуполе, мол, еще тяжелее было, а вы тут пришли и сидите. Да… Она дома, у нее все есть: работа, дети. А мы вот действительно чужие». 

«Я звала племянника, а не вас с мамой»

Многие куряне признаются, что им стыдно просить о помощи. Стыдно брать одежду на складах, писать в чаты, чтобы найти зимнюю обувь, или просто обращаться к волонтерам. «Я не привыкла никогда ничего просить. Мы самостоятельные, — признается Елена. — На лбу у нас не написано, что мы беженцы из Курска, а просить я не могу. Когда мои знакомые уезжали в Москву, к ним сразу были прикреплены волонтеры, какой-то депутат. Пусть даже показуха для фотографий, но помогали: обували, одевали, находили жилье».

Галина, беженка из Суджи, которую мы встретили в «Гумскладе», рассказывает, что ее муж не хочет ехать в Петербург: «Принципиально не едет, не может через себя переступить, чтобы что-то просить. Представляете, каково это, когда было все, было в достатке — и теперь нет ничего». 

Стыдно брать помощь даже у родных. Стыдно их стеснять. Марина дрожащим голосом рассказывает, как они выезжали: «Мы никаким родственникам не говорили, что у нас там происходит. Тетя Валя [тетя мужа, Валентина Дмитриевна] сама узнала и позвала». 

«У тети Вали один племянник, — добавляет мать Марины и плачет. — А мы совершенно чужие, нас выгнать надо было…» «Перестань. Все свои. Кто еще поможет? Вы точно так же поступили бы», — качает головой Валентина Дмитриевна.

Но не всегда родственники готовы принять к себе нескольких человек. Марина рассказывает, как ее знакомая со своей мамой, двумя детьми и мужем приехала к его тете, а их развернули: «Вообще-то я звала племянника, а не вас с мамой». 

Руководитель социальной службы благотворительного фонда «Теплый дом» Дарья Нечайкина объясняет, что чувство стыда — реакция на серьезные потрясения: «Типичное поведение жертвы. Жертва сексуализированного насилия прежде всего думает о том, что она виновата… Людям неловко тревожить волонтеров, они говорят: “Да не отвлекайтесь, у вас там еще много всех”. Кого “всех”? Всех таких же! Или могут сказать: “Мне неловко брать, я не могу, отдайте другому”».

Дарья рассказывает, что тем, кто злится, проще — они начинают быстрее двигаться: «Ну кто-то же мне должен все это возместить!» А вот тем, кто замирает в стадии вины, сложнее.

А еще, если бы беженцам действительно помогали городские власти или госструктуры, стыда бы не было. «Мы тогда знали бы: нам помогает государство. А сейчас мы как гости приехали. Вынужденно, но все равно гости», — с трудом говорит муж Марины, Виталий. 

«Процесс просьбы усугубляет чувство вины, — добавляет Дарья Нечайкина. — А если бы про это все говорили и была информация повсюду, тогда и никакой вины бы не было». 

«Вы госслужба и вы не знаете, что делать?»

Действительно, информации до сих пор очень мало, и людям трудно понять, куда идти. Официальные источники в Петербурге не рассказывают беженцам, как им получить помощь. 

В сентябре в «Теплый дом» звонили из районных отделов социальной помощи: «Приезжают курские беженцы, мы не знаем, что делать». «Может, так и не стоит говорить, но… Месяц [с момента вторжения ВСУ] прошел, люди к вам месяц едут. Вы госслужба и вы до сих пор не знаете, что делать? — возмущается Дарья Семеновых специалист по социальной работе “Теплого дома”. — Но все равно хорошо, что они не просто посылали [людей] куда-то, а позвонили нам, узнали, что есть. Но это про людей, а не про систему».

Одним из очевидных выходов могли бы быть «Госуслуги», считает Арина Пинская, специалистка по фандрайзингу: «Тем, у кого [курская] прописка, приходит автоматическая рассылка: “Вы из Курской области? Вы оказались там, где оказались? Вот что мы можем вам предложить…” Или, например, когда ты приезжаешь в другой регион, в Карелию допустим, тебе приходит эсэмэска: “Добро пожаловать… бла-бла-бла” — им то же самое может приходить».

«У меня на память не осталось ничего»

«Мы даже не думали, что нас это коснется. Вообще не думали. Что не допустят… Нет… Нет…» — с каждым произнесенным словом голос Марины дрожит все больше, и под конец она начинает плакать.

В Курской области Марина с мужем строили дом, планировали переехать туда по осени. Сейчас там только побитые стекла и осколки от снарядов в стенах. Елена была предпринимателем, а сейчас ее бизнеса «нет от слова “совсем”». «Ты понимаешь, что у тебя было все, ты уехал, и теперь ты вообще никто. Вообще. И не знаешь, что делать. У меня сейчас будущего вообще нет», — говорит она.

Беженка из Суджи Галина говорит, что у них «украли старость», а все, что ей нужно было в жизни, — это спокойно пить чай на крыльце своего дома, который они сами построили. 

Многие старики просятся обратно. Месяц назад папа Марины говорил: «Я поеду, буду картошку копать». «Бабушка, дедушка, вы наработались. Отдыхайте. Представьте, что вы приехали на отдых. В Питере не были», — отговаривала их Марина.

В доме ее родителей взломаны двери, все перевернуто, и скотина сдохла. А в доме Елены живут военные. «Отец был на днях, его не пустили», — Елена рассказывает, что отцу разрешили пройти только в коридор и маленькую спальню. Дверь в кухню военные «запенили», чтобы не воняла сгнившая еда в холодильниках. «Сейчас там свалка капитальная, — констатирует Елена. — Выселятся военные, но там уже невозможно жить с моим ребенком-астматиком: у нас ни окон, ни дверей. Там гниль, плесень».

Еще Елена делится, что из ее дома вынесли два ноутбука, экшен-камеру, видеокамеру, жесткий диск, золото и деньги. «И жалко не то, что это техника. У меня на память не осталось ничего. Ни свадебных, ни детских фотографий. Ничего». 

И возвращаться страшно. Люди боятся за жизни детей и за себя. Считают, что после боевых действий останутся мины, а разминирование будет идти не один год. Не говоря уж об отстройке новых домов: на это может уйти не меньше пяти лет. «Не будем же мы у родственников жить пять лет», — вздыхает Марина. Как и многие другие беженцы, она планирует остаться в Петербурге и все еще надеется на помощь городских властей.

«Здесь, в Питере, войны нет, жизнь кипит, все хорошо, все замечательно. Но привыкнуть к этому тяжело, — говорит Елена. — С одной стороны, и хорошо, а с другой — горестно. У нас там [в Курске] — ад».

«Конечно, [Петербург] красивый город, — замечает муж Марины, Виталий, — но когда одеться не во что, то не до красоты».

• Теги:
• беженцы
• благотворительность
• жертвы военных действий
• социальная помощь