«Каждый хочет Сталина для соседа»

Отношение к фигуре вождя народов на Северном Кавказе отличается от территории к территории. От особого, едва ли не религиозного почитания в Северной Осетии до неоднозначного — в Кабардино-Балкарии и острого неприятия в Ингушетии. А один из героев этой статьи даже регулярно пишет в следственные органы: добивается официального признания преступлений, которые были совершены в отношении целых народов во время правления Сталина

Безусловная любовь

Северная Осетия — признанный лидер по части выражения любви и почитания Иосифу Виссарионовичу. На территории довольно небольшой республики — 24 памятника Сталину и 16 улиц, носящих его имя (это не считая арт-объектов и наскальных изображений), — подобной их концентрации даже близко нет ни в одном другом регионе России.

Сказать, что фигуру Сталина здесь чтят многие, было бы серьезным преуменьшением — скорее, абсолютное большинство. По крайней мере, в публичных разговорах это практически консенсус (мне пришлось приложить немало усилий, чтобы услышать альтернативную точку зрения). Поэтому мой вопрос, с которым я обращался к местным жителям, звучал не «Любят ли в Осетии Сталина?», а «Почему в Осетии ТАК любят Сталина?».

Реакция на него была в диапазоне от легкого недоумения («А что тут непонятного?») до раздражения и даже агрессии («Не смей трогать Сталина!»). Внутри этого диапазона, как правило, присутствовали стандартные аргументы («Сильная рука», «От сохи до ядерной бомбы»), но случались и неожиданные («Ты же православный? Значит, ты тоже должен любить Сталина»), подчеркивающие, что негативное отношение к вождю народов граничит со святотатством.

А если разговор затягивался и приобретал оттенки доверительного, тут уже вскрывались глубинные слои мировоззрения. Например, становилось понятно, что у расхожего выражения «каждый хочет Сталина для соседа» здесь существует и совершенно другое преломление, буквальное: Сталин — в смысле массового террора — и был для соседа. То есть, по словам собеседников, депортированные «соседние» народы вполне того заслуживали, и вождь в их отношении поступал мудро, обоснованно и целесообразно. Что же касается самой Осетии, тут если и были репрессии, то скорее как «перегибы на местах», а то и вовсе как «нет дыма без огня».

Встречались и очень развернутые точки зрения.

«Люди сейчас на Сталина обижаются, потому что в то время он взял на себя ответственность за все, что происходит в государстве, — говорит Николай Николаевич. — С одной стороны, это его ошибка, но это мое субъективное мнение. С другой — это то, что спасло страну. Потому что нужна была твердая рука, которая бы управляла военным лагерем, в который превратили наш великий могучий Советский Союз».

Николай Левченко — бывший военный, ныне политолог, сотрудник Республиканского Дома дружбы народов. Рассказывает, что защитил кандидатскую на тему «Этнический сепаратизм как фактор ослабления российской государственности на примере Чеченской Республики». «Я 12 лет выполнял там боевые задачи и поэтому посчитал своим долгом сделать вклад в науку».

Левченко старается говорить не спеша, доходчиво, спокойно выслушивает возражения, подбирает, на его взгляд, наиболее убедительные контраргументы и периодически подчеркивает, что это все — его субъективные суждения. О так называемых тройках, которые в ритме конвейера отправляли на смерть людей, он тоже говорит «субъективно».

«Это не ошибка Сталина, это его недоработка. Ему были нужны верные люди — такие люди всегда нужны, когда ты хочешь быть уверен, что враг не нападет со спины. Берия был таким преданным человеком. Он руководил НКВД и тоже подбирал своих подчиненных по такому принципу. Не по уму, не по мышлению, а исключительно по принципу преданности. И из таких людей создавались тройки. Эти люди были из простой среды и не отличались высоким интеллектом. Как им скажут, так они и делают. Сказали истребить врагов — они их находили, опираясь на собственное представление о том, как должны выглядеть враги. А эти люди могли быть абсолютно невиновными. Да, сейчас многим это кажется диким, непонятным. С другой стороны, это была единственно возможная на тот момент процедура, чтобы удержать страну в повиновении, чтобы она не развалилась».

«Дело принципа»

В соседней Кабардино-Балкарии отношение к Сталину можно назвать неоднозначным. Нет того, сродни религиозному, обожания, что встречается у осетин. Но и негатив разделяют далеко не все.

«В горных районах люди все еще хорошо помнят годы депортации, трактовка тех событий вполне определенная и бескомпромиссная, — говорит Олег. — А в городе уже иначе. Нет единого мнения, даже среди балкарцев [в 1944 году балкарский народ был депортирован в Среднюю Азию]. Можно услышать, мол, все это были перегибы на местах, сам Сталин ни о чем не знал, это дело рук Берии. Могут даже глубокомысленно заявить, что депортация — часть коварного плана по освобождению Северного Кавказа от коренных народов и заселению сюда евреев».

Олег Келеметов — балкарец, живет в Нальчике. В прошлой жизни, как он сам формулирует, был адвокатом, сейчас — человек физического труда с достаточным количеством свободного времени, чтобы заниматься поисками справедливости. Он не очень любит слово «активист», но признает, что по сути им и является.

Пару лет назад у него случилась незабываемая поездка в горные районы республики, где он говорил со стариками — еще живыми свидетелями депортации. С тех пор он добивается признания преступлений, которые были совершены в отношении целых народов во время правления Сталина. Факт насильственной депортации граждан СССР в силу их национальной принадлежности установлен законом РСФСР, принятым в 1991 году. Однако юридическая оценка действий тех, кто повинен в этом, так и не была сделана. Олег хочет это исправить.

В основном его деятельность сводится к бумажной работе. Он показывает мне письма, среди которых обращения к региональным парламентам по поводу необходимости законодательного запрета на увековечение памяти лиц, принимавших решение о депортации народов СССР, обращение в прокуратуру Вологодской области с требованием проверки законности установки памятника Сталину, заявления в Следственный комитет и Генпрокуратуру с просьбой дать юридическую оценку действиям руководства страны, организовавшего депортацию.

Пока что весь его опыт взаимодействия с различными государственными органами сводится к получению формальных ответов, которые с разной степенью убедительности обосновывают невозможность удовлетворения его требований. Не сказать, что он сильно этим удивлен. Все в духе актуального и вполне официального тренда, где фигура Сталина вновь выныривает из извечного тумана российской истории в полузабытом качестве «спасителя Отечества». Но опускать руки Олег не планирует.

«Для меня это не попытка перевернуть мир, а просто дело принципа. Путь даже этот процесс займет не год и не два. Мне не сложно в свободное от работы время писать и продолжать стоять на своем. Основная моя цель — добиться ответа по существу. По закону власти обязаны это сделать. Если они считают, что депортация — это не преступление, пусть так и ответят».

В память о загубленных родственниках

У Олега есть личные причины ненавидеть сталинский режим. Жестокие облавы, неотапливаемые вагоны для скота, соответствующее отношение к людям, которыми их набивали, ужасы бесконечной дороги в неизвестность — все это и его семейная трагедия. Бабушку Олега с двумя сыновьями-подростками — его отцом и дядей — депортировали в Северный Казахстан.

«Эту историю с ее слов мне рассказывала мама — с ней бабушке было проще делиться жуткими и по-женски деликатными подробностями. Как она стояла на перроне, куда всех сгоняли, обнимая двух детей, без вещей и припасов. Как двое абсолютно незнакомых мужчин-азербайджанцев дали ей мешочек перемолотой кукурузы, благодаря которому они и смогли выжить. Как девушки в вагонах умирали от разрыва мочевого пузыря, потому что стеснялись справлять нужду прилюдно. Как люди прятали трупы, прикрывая одеждой — иначе их просто выбрасывали в степь, — чтобы довести до места и похоронить. По дороге умерли восемь человек, среди них — мои двоюродные дяди и тети»

Келеметов признается, что добиваться правды решил в память об отце и загубленных родственниках. Но старается не концентрироваться на личном, переводя все свои претензии из эмоциональной плоскости в юридическую. «Будешь давить на личное — и разбираться придется в личном, выяснять обстоятельства событий, свидетелей которых почти не осталось, будешь напирать на эмоции — попросят их подтвердить. Поэтому просто прошу дать оценку нормативным актам. Законны они или нет».

Нередко мужчине приходится слышать, что перспектив добиться правосудия в отношении давно умерших людей практически нет. Олегу есть что на это возразить: «Даже если человек давно умер, юридическая оценка дается очень просто. Следствием проверяются фактические обстоятельства дела: имело ли место особо тяжкое преступление, кто к этому причастен. Если человек умер, отказывают в возбуждении уголовного дела или прекращают его. Но обстоятельства устанавливаются — это главное. Ничто же не мешает Генпрокуратуре отменять решения о реабилитации давно умерших людей. Ничто не мешало Следственному комитету в 2015 году расследовать обстоятельства гибели группы Дятлова, произошедшей в 1959 году».

«Такое было время»

«Если вы будете против Сталина что-то писать, я вам не помощник в этом», — сразу предупреждает меня Тамара Кайтукова. Она заместитель руководителя североосетинской ассоциации жертв политических репрессий «Номаран». Такое неожиданное начало задает весьма интересный тон нашей беседе.

«Мое мнение: Сталина нельзя обвинять за то, что тогда творилось, — объясняет она свою позицию. — Он не мог дойти до каждого села и аула и понять, что там делают на месте. Он давал общую установку, за что наказывать. А уже на местах перегибали палку, чтобы выполнить цифру. Но если бы не было его сильной руки, если бы он такую политику не повел, мы бы недалеко ушли от сохи и не стали бы великой державой. Я так считаю, как внучка репрессированного».

Тамара рассказывает о том, какая огромная работа по восстановлению доброй памяти о репрессированных и их реабилитации была проделана в Северной Осетии. И этого действительно нельзя не признать. Чего стоят только шесть томов «Книги памяти», в которых, кроме архивных свидетельств, воспоминаний, очерков, стихов, приведен и поименный список (возможно, еще не полный) жителей республики, пострадавших от террора 20–50-х годов прошлого века. Издание этого труда — заслуга Аузби Зураева, который почти 30 лет возглавлял ассоциацию «Номаран». Он умер в 2020 году, немного не дожив до своего 95-летия. С тех пор ассоциацией руководит его сын. Но ее деятельность в значительной мере зависит от Тамары Габоевны, с первого дня работавшей вместе с Аузби.

Тамара Кайтукова приводит данные из шестого, итогового тома «Книги памяти»: 13 222 человека было репрессировано в республике за все годы. Из них по политическим мотивам — 8755, раскулачено — 2177, по национальному признаку — 2290. Приговорены к расстрелу были 1684 человека.

«Для маленькой Осетии это очень большие цифры, — говорит Тамара и тут же дает им объяснение: — Осетины по числу Героев Советского Союза на душу населения занимали в СССР первое место, как и по числу репрессированных. Брат писал доносы на брата, сосед — на соседа. Это было такое время. Осетины — народ исполнительный, законопослушный. Если в соседних регионах предпочитали глаза закрывать, лишнего слова не говорить, своих не выдавать, то в Осетии — по-другому. Были установки, были цифры, сколько с каждого региона репрессировать, и любой ценой старались эти цифры выполнять».

И даже перевыполнять. Рвение местных борцов с врагами советской власти хорошо иллюстрирует в той же «Книге памяти» Юрий Сидаков, возглавлявший в конце 90-х — начале 2000-х комиссию по правам человека при главе Северной Осетии: «Нужны были новые жертвы, и их искали везде. Печально известный циркуляр Л. Берия предписывал начальнику НКВД СОАССР “уничтожить к 7 ноября 500 врагов народа”. Досрочный рапорт: “Ваше указание выполнено, разрешите изъять (уничтожить. — Прим. ТД) еще 200 врагов народа”. Резолюция Л. Берия на рапорте из Осетии синим карандашом: “Разрешаю! Берия. Москва”».

Тамара Габоевна рассказывает про своего деда, который был репрессирован в 1920-х годах. «Мужик он был зажиточный, потому что много работал — у него было большое хозяйство. Как-то он стоял около дома, мимо шел сосед. Пойдем, говорит, в клуб, там награждают мать-героиню — десять детей родила. А тот возьми и ответь: “А моя хрюшка Фроська принесла 15 поросят, может, ей тоже “Героя” дать?” Сосед донес на него. Деду дали десять лет. Вместе с ним забрали и трех его братьев, отправили в Сибирь. Никто из них домой не вернулся. У деда осталось девять детей, и бедной матери — моей бабушке — пришлось воспитывать их одной. А ведь мой дед ничего дурного не сделал, он был репрессирован просто за слова».

Кайтукова глубоко вздыхает, подчеркивая этим тяжесть семейной трагедии, и невозмутимо резюмирует: «Такое время было. Но, что важно, у всех в домах тогда портреты Сталина висели. Потому что люди считали: то, что делает Сталин, — это все правильно, это все нужно и важно».

«Восстание» пятерых мальчишек

Такое было время. Безжалостно точный ответ на это универсальное оправдание дает Владимир Ванеев в своей книге «Белые облака на черном небосклоне», вспоминая, как кто-то после его возвращения со «сталинской каторги» вместо слов сочувствия бросил ему безэмоциональное «тогда было такое время…».

«Следуя этой логике, человек должен молчать, словно безмолвная скотина, и со всем соглашаться, “раз уж такое время”. Если его будут убивать, он сам должен положить голову на плаху; если ему прикажут жениться на собственной сестре, он должен сделать это, а потом, когда положение изменится, сказать: “Что я мог поделать, такое было время, зато теперь ты мне снова сестра”».

Владимир был одним из пятерых участников подпольной осетинской организации «Растдзинад» («Справедливость»), о которой в Северной Осетии сегодня уже мало кто помнит.

Впрочем, «подпольная организация», пожалуй, звучит слишком громко. Это были пятеро мальчишек из Южной Осетии (двое из которых еще учились в школе), объединенных любовью к поэзии, литературе и родному языку. На дворе был 1949 год. И уже несколько лет в Юго-Осетинской автономной области, входившей в состав Грузинской ССР, шел, по сути, процесс насильственной ассимиляции местного населения. Закрывались осетинские школы, сменялись вывески, на грузинский язык переходили газеты и делопроизводство. Ребята решили выступить против, как им представлялось, культурного геноцида и начали распространять листовки в защиту осетинского языка.

«Текст мы сочиняли вместе, а потом переписывали копии, старательно изменяя почерк, — пишет Владимир Валеев. — Прокламации были небольшие, всего один листок. Написаны по-русски, а сверху приклеен заголовок, вырезанный из газеты “Правда”. Тогда мы наивно полагали, что измененный почерк — достаточная мера конспирации. Откуда нам было знать, что он практически ничем не отличается от настоящего?»

Мальчишки варили мучной клейстер в большой кастрюле и по ночам все вместе шли расклеивать листовки по улицам Сталинира (так тогда назывался Цхинвал). Собственно, таких акций было всего две. Вторая, приуроченная к 70-летнему юбилею Сталина, вызвала наибольший резонанс. Маленький городок был взбудоражен. На поиск «националистов и контрреволюционеров» бросили серьезные силы. Нашли их быстро, но задерживать сразу не стали, надеясь вскрыть большую сеть сообщников и сочувствующих. Надежды не оправдались. Всех пятерых арестовали в 1951 году.

Порыв юношеского идеализма против несправедливости суд сумел интерпретировать как «создание антисоветской национал-террористической организации» и даже как «подготовку вооруженного восстания». Владимир Ванеев, как организатор сообщества, получил 25 лет лагерей. Хазби Габуев, Лев Гассиев и Заур Джиоев — десятилетние сроки, Георгий Бекоев, как последний присоединившийся к группе, — восемь лет.

В 1954 году их дела были пересмотрены. Четверых оправдали. Хазби Габуев отсидел десять лет за участие в лагерном бунте. К сожалению, до наших дней никто из них не дожил.

Страх разрыва связей

«Я говорил с Георгием о тех событиях, когда он был уже прикован к постели, — вспоминает Батраз Мисиков (Георгий Бекоев — его родственник). — Он рассказывал, что все они тогда свято верили, что в Москве не знают, что тут творится. А как только узнают, всеблагой отец обязательно разберется и накажет виновных».

Уже в лагерях к ним пришло понимание, что они бросили вызов не «группе грузинских чиновников-шовинистов, ненавидящих осетин», а всей системе. Жестокой и беспощадной. И если в своих листовках мальчишки наивно апеллировали к Сталину, цитируя его высказывания о нации и школе, то лагерный опыт заставил взглянуть на вождя народов по-другому. Как на «тирана и убийцу» — именно так его характеризовал в своей книге Владимир Ванеев.

Батраз рассказывает, что Георгий тоже жестко высказывался о Сталине, но признавал, что это скорее маргинальная позиция. «Он говорил, что для его поколения обсуждать тему репрессий и как-то негативно отзываться о Сталине означало бы разорвать связи со всем своим поколением, стать белой вороной. А для людей преклонного возраста это очень тяжело. Проще говорить то, что от тебя хотят услышать».

В том числе и поэтому Батраз называет позитивное отношение к фигуре Сталина в республике скорее мейнстримом, особенно среди старшего поколения. Мейнстримом, к тому же поощряемым государством.

С молодежью все немного сложнее. Нет того страха разрыва связей.

«У меня нет окружения, которое бы осуждало мои взгляды», — говорит Батраз. Впрочем, сразу оговаривается, что его круг общения нетипичен. По большей части это люди, работающие на себя, не зависящие от госбюджета и не боящиеся быть уволенными за слова. Как и он сам. Батраз — блогер и общественный деятель, довольно глубоко погруженный тему в осетинской истории и культуры. Мы сидим с ним в небольшом кафе в центре Владикавказа. Неброский, но уютный интерьер, винтажная мебель, мягкий свет ламп, умиротворяющая атмосфера. Чай, кофе, вкусная выпечка. Молодая публика увлечена беседами или своими гаджетами. Батраз обводит взглядом помещение.

«Попробуй найти в этом кафе хоть одного сталиниста. Не получится», — в подтверждение своих слов он просто останавливает проходящего мимо нашего столика парня. В ответ на вопрос о Сталине тот смеется и дает весьма нелицеприятную характеристику личности «отца народов».

Впрочем, было бы заблуждением считать, что большинство молодежи в Осетии разделяет такие позиции.

«Иногда с нами играет злую шутку кавказский патриархальный культ, идеализирующий мудрость старших. А так как расположение к Сталину высказывают именно люди старшего поколения, их слова часто не воспринимают критически. Говорят: “Мой дед считал, что Сталин был великий человек, что при нем был порядок, я своего деда уважаю, он бы о дурном человеке хорошо не стал отзываться. А что там было на самом деле, я не знаю, мне это неинтересно”. Чтобы подвергнуть сомнению слова деда, нужно сделать определенное интеллектуальное усилие. А на это далеко не все способны».

Национальный вопрос

Еще один фактор, объясняющий любовь осетин к Сталину, обозначает Николай Левченко.

«У каждой национальности, которая проживает на Северном Кавказе, конечно же, свое отношение к Сталину. У осетин оно такое, как есть, потому что многие считают его осетином. По одной из версий, его дед был Дзугаев — это осетинская фамилия, а окончание -швили, как правило давали фамилиям всех южных осетин, которые жили в Грузии».

Предположим, что это действительно так. Но можно ли человека относить к той или иной нации только исходя из его родословной? Вопрос спорный. Батраз считает, что нет.

«Прадед Сталина Заза Дзугаев действительно был осетином. Он жил в деревне под Гори — там оседали многие из Осетии, был довольно известной личностью и участвовал в локальных волнениях против феодалов-грузин. Но его сын — дед Сталина — уже был грузином. Грузином осетинского происхождения. Отец Сталина, по воспоминаниям современников, бегло говорил на пяти языках, осетинского среди них не было. Сталин во всех партийных анкетах указывал себя грузином. А его грузинское самосознание очень хорошо раскрывается в его ранних опубликованных стихах. Судя по ним, он был романтичным грузинским националистом».

Чтобы понять эту сторону личности Сталина, Батраз советует обратиться к его, пожалуй, самому главному литературному труду — «Марксизм и национальный вопрос».

Что мы обнаруживаем в этой работе? Сталин утверждает, что «на Кавказе имеется целый ряд народностей с примитивной культурой». К ним он относит в том числе и осетин. Он отрицает любые идеи национально-культурных автономий и делает однозначный вывод: «Национальный вопрос на Кавказе может быть разрешен лишь в духе вовлечения запоздалых наций и народностей в общее русло высшей культуры».

То есть речь об ассимиляции. Точнее, о бескомпромиссной принудительной ассимиляции. Собственно, то, что происходило в Юго-Осетинской автономной области после войны, — наглядный пример попытки воплощения слов в реальность.

Интересно, что в то время многие осетины, несмотря на очевидно пренебрежительное отношение вождя к их национальной культуре, предпочитали считать его «своим». Правда, тогда за такое вольнодумство жестоко карали. Вот еще из воспоминаний Владимира Валеева о 1949 годе: «Периодически кто-нибудь начинал обсуждать вопрос, какой национальности Сталин, хотя все знали, что его отец — осетин, Дзугаев. Сашу обвинили по статье 58-40, а конкретно — за клевету на вождя. Вождь говорит, что он грузин, стало быть, тот, кто называет его осетином, клевещет на него».

Современные социальные науки уже давно пришли к консенсусу, что принадлежность к той или иной национальности определяется не кровным родством, не «корнями». Во многом это вопрос самоидентификации, где важно то, на каком языке человек говорит и думает, какие этнокультурные ценности разделяет. Но на Кавказе, как с сожалением констатирует Батраз, все еще силен «культ крови». В этой связи он может понять потребность чувствовать генетическую связь, кровное родство с человеком, который повелевал судьбами половины мира. Правда, по его мнению, это проявление своего рода комплекса неполноценности.

«Никто здесь не любит Сталина»

От любви до ненависти к Сталину — всего один шаг. В самом буквальном, пространственном смысле. Северная Осетия граничит с Ингушетией, где отношение к генералиссимусу меняет свой знак на противоположный и услышать доброе слово о нем, по крайней мере в публичном пространстве, немыслимо. Строго говоря, Мемориальный комплекс жертвам репрессий находится в 21 километре от Владикавказа, на окраине Назрани. Он включает в себя и Музей памяти сталинских репрессий, где возможно максимальное погружение в атмосферу жутких лет террора.

Здесь собраны документы и фотографии тех лет, предметы быта, которые пережили ссылку вместе с хозяевами, картины местных художников, на которых яркими образами застыли боль, отчаяние, обреченность людей, которых лишают родины.

Отдельная экспозиция посвящена осетино-ингушскому конфликту 1992 года. Детали тех кровавых событий, а уж тем более оценка действий каждой из сторон — тема для отдельного и непростого разговора. Но сложно не признать, что их предпосылки были заложены именно депортацией ингушей и переселением на их земли осетин. То есть последствия этого сталинского решения оба народа ощутили на себе еще раз спустя десятилетия.

Милая девушка-экскурсовод ведет меня по залам музея, рассказывая о том, что за две недели 1944 года эти места полностью обезлюдели. Вывезли всех, кто мог передвигаться. Кто не мог, того убивали на месте. В общей сложности в ходе операции «Чечевица» было депортировано около полумиллиона вайнахов (чеченцев и игнушей). По разным оценкам, не менее 20% из них погибло. Плюс с фронта было отозвано около девяти тысяч солдат и офицеров, которые в одночасье превратились во врагов народа только в силу своей национальности.

«У нас просто нет ни одной семьи, которой не коснулась бы эта трагедия, — говорит девушка. — Поэтому здесь, конечно, никто не любит Сталина».

Впрочем, негатив, который как громоотвод берет на себя здесь фигура вождя, никак не распространяется на государство. По крайней мере, эту мысль постарались подчеркнуть в музее.

А между фотогалереей переживших депортацию и экспозицией, посвященной репрессиям 1930-х годов, расположились интерактивные стенды и фотоматериалы, предлагающие ознакомиться с предпосылками и ходом проведения СВО, а также участием в ней жителей Ингушетии.

«Это временная экспозиция, которая, скорее всего, станет постоянной, — объясняет экскурсовод, обращая внимание на главный ее посыл: — Ингуши всегда были с Россией при выполнении самых сложных задач».

«Костер восторгов телячьих»

Превыше всего интересы государства ставит и Тамара Габоевна. «Мы живем в государстве, и у нас есть руководство страны. Все народы должны подчиняться ему. Плохое оно или хорошее — это только время рассудит. Мое мнение такое. А на сегодня мы должны выполнять каждый свою задачу».

При этом она считает, что память о репрессиях прошлого очень важна:

— На всех мероприятиях, которые мы проводим, главным лейтмотивом идет именно это: нет войне, нет террору, подобное никогда не должно повториться. Для этого мы и проводим наши мероприятия.

— Можно сказать, это одна из ваших целей?

— Это наша главная цель.

А вот Олег Келеметов не вполне согласен с тем, что память оберегает от повторения ошибок прошлого: «Все повторяется по кругу из-за массового отсутствия уважения к себе. Из-за того, что человек говорит себе и окружающим: от нас ничего не зависит. Поэтому будут помнить, будут знать, но все равно повторят — повторят с легкостью».

В эту картину, пропитанную синдромом выученной беспомощности, по мнению Батраза, прекрасно вписывается образ Сталина. Как идеализированная фигура, как вариация извечной российской формулы «царь хороший — бояре плохие». «Это очень удобный миф, который дожил до наших дней и приобрел самые уродливые формы, — говорит Олег. — И он будет жить еще долго».

Сам Сталин, кстати, вполне осознавал, что превращается в миф, и даже выражал сдержанное неудовольствие по этому поводу в интервью немецкому писателю Лиону Фейхтвангеру: «Я хотел бы не оправдать — оправдать нельзя, а по-человечески объяснить, — откуда такой безудержный, доходящий до приторности восторг вокруг моей персоны. Видимо, у нас в стране удалось разрешить большую задачу, за которую поколения людей бились целые века <…> Очень большое дело — освобождение от эксплуатации, и массы это празднуют по-своему. Все это приписывают мне — это, конечно, неверно, что может сделать один человек? Во мне они видят собирательное понятие и разводят вокруг меня костер восторгов телячьих <…> Как воспретить эти проявления восторгов? Силой нельзя. Есть свобода выражения мнений. Можно просить по-дружески. Это проявление известной некультурности. Со временем это надоест».

Пока надоело далеко не всем. Но Батраз по этому поводу оптимистичен:

— Работа, которую проделал Аузби [шесть томов «Книги памяти»], — он, возможно, сам того не осознавал — сыграла огромную роль в развитии критических взглядов на события тех лет. Так как его книги выходили внутри маленького сообщества, ты мог легко проследить путь от себя лично до одного из людей в списках репрессированных. И те, к кому попадали эти книги, в первую очередь начинали искать в них людей своей фамилии: «Ого, десять, двадцать, тридцать человек нашей фамилии оказались японскими шпионами! Как-то сомнительно». Эффект книг был очень сильный.

— Но разве это привело к переосмыслению отношения к эпохе репрессий в масштабах всей республики?

— Книги вышли 30 лет назад. Это одно поколение. Все еще впереди.

— Надеешься, что в будущем станет получше?

— А как еще? Мы живем надеждой. По мере укрепления рыночных отношений, по мере того, как травма 90-х будет уходить, я думаю, переосмысление будет. Если, конечно, не случится новых травм.

• Теги:
• историческая память
• психология
• россия