Письма с фронта
Этим материалом мы открываем рубрику «Так и было» — в сотрудничестве с архивом российских независимых медиа RIMA. Благодаря его создателям в Сети сохраняются тысячи материалов, представляющих большую ценность и интерес для читателей, небезразличных к новейшей российской истории. Накануне 80-летия Победы архив предоставил «Таким делам» текст, опубликованный в журнале «Итоги», № 58 за 1997 год. Журналистки Ирина Баранова и Елена Каменская сделали подборку солдатских писем времен Великой Отечественной войны — трогательных, волнующих и затрагивающих вечные вопросы. Никто из авторов этих писем не вернулся домой
Авторы публикуемых нами писем не стали ветеранами Великой Отечественной. Один успел стать отцом, но не успел увидеть своего ребенка. Другой только собирался жениться. Третий хотел продолжить учебу. Четвертая ничего особенного не планировала — война казалась ей увлекательным делом и напоминала игру. Все письма, предоставленные нам семьей Самуила Львовича Минкина и архивом Центрального музея Вооруженных Сил, публикуются впервые. Орфография и пунктуация авторов. [В особенно «сложных» случаях в квадратных скобках приводится дополнительная расшифровка того или иного слова. — Прим. ТД.]
Ковшова Наталья Венедиктовна
(26.11.1920 — Уфа 14.8.1942). Окончила московскую среднюю школу, работала в НИИ. Стрелок-снайпер, рядовая. Около дер. Сутоки (ныне Парфинский р-н Новгородской обл.) во время боя она и ее подруга, снайпер Мария Поливанова, двумя гранатами взорвали себя вместе с окружившими их немцами.
Письмо первое
7.VI.42
Родненькая моя мамуленька! Не обижайся на меня за то, что я тебе не написала о своем ранении. Но ведь ничего особенно страшного не случилось, так зачем же тебя волновать напрасно. Я теперь жалею, что написала об этом в Свердловск. Все обошлось весьма благополучно. Раны мои прочно зажили, и я уже свободно не только хожу, но и по деревьям лазаю. <…> Сейчас мы с Машенькой (Мария Поливанова — «Итоги») занимаемся с молодыми снайперами. Результаты очень неплохие. За 2-ую половину июня наши ученики сбили фрицев. Правда хорошо! А если учесть, что боев у нас за этот период не было, то это совсем хорошо.
Самим нам в июне не пришлось поохотиться, у меня рука болела, а Машеньке было некогда. Она у меня молодец обучает как настоящий профессор. На днях мы не спросясь у командира полка, пошли в разведку с группой 5 человек. Лазали днем под самым носом у фрицев и хоть бы хны! Они там у себя в дзотах разговаривают, кашляют, звонят по телефону, а нам все слышно и видно. Знаешь, как здорово! Мы обнаружили целый ряд укреплений, местонахождение минометной и артиллерийской батарей, думали вот хорошо — нас похвалят, а нас чуть под арест не посадили нечего, говорят, вам в разведку ходить да еще без спросу. Вот так фунт! Ну мы, конечно, не унываем при первой возможности опять пойдем. Уж очень интересное и завлекательное дело — разведка.
5 июня нам зачитали приказ о присвоении нам нагрудного значка «снайпер» — это на правую сторону груди, а на левую еще будет!
Ну мамуленька родная! Не скучай и не беспокойся. Все будет в порядке. Целую и обнимаю вас всех.
Письмо второе
25.VII.42
Сев.[еро] Зап.[адный] Фронт
Милая, родная моя мамуська!
Сегодня получила от тебя письмо. Такое милое, нежное родное письмишко. Как хорошо и легко на душе становится от каждой строчки. Любимая моя матя, живем мы с Машенькой по-прежнему хорошо. Все время вместе. Живем в землянке, топим печурку, вспоминаем про всех вас родных и близких, ходим на охоту за фрицами и за черникой (когда выберется свободное время). Последний раз мы с Машенькой ходили на охоту на рубеж, который от нас находится за 10 км. Вышли мы с ней из нашей земляночки на горке, из так называемого «березового домика» (вся внутренность землянки была выложена беленкими стволами березок — вышли часов в 11 вечера. Уже темнело. Итти нужно было через большой лес и поле ржи, а нас только двое.
Мы с ней вооружились как большие: винтовки, гранаты за поясом, а у меня даже револьвер «ТТ» (это мне один политрук дал на время охоты) и отправились. Ночь темная, темная, все тропинки такие кажутся незнакомые. Встали мы с ней посреди поля. Кругом рожь выше головы, ничего не видно. Я говорю направо, а Маша налево. Спорили, спорили, решили немного вернуться. Идем — тропинка вроде знакомая, свернули и оказалось правильно. А то мы уж было решили, что зашли к фрицам. Вот был бы номер. Но нам везет. На охоте были два дня. За два дня вдвоем с Машенькой сбили 11 фрицев. Пришли домой позно ночью 13.VII, у Машеньки температура 39,4. Я всю ночь не спала. На утро вызвала доктора — воспаление легких. Вот так по-охотились! Ну ничего. Болезнь удалось быстро прервать сульфидином. Это замечательное средство. На Зй день температура была уже нормальная. Зато у меня 38 и правая щека как кулак раздулась — флюс. Вот беда! Все не как у людей! Ну а теперь снова все порядке. Снайперята живы, здоровы и веселы. На днях был большой бой. Мы в нем не участвовали по приказу военкома полка. Нас берегут до поры до времени. Вообще это скучно, но может быть и к лучшему. Моя замечательная Машенька шлет тебе привет и крепко целует. Для меня большое счастье, что она везде со мной. <…> Посылаю тебе нашу фотографию. Мы только собрались итти, я пилотку поправляю, Машенька ко мне повернулась, а нас и запечатлели. Посылаем и надеемся, что она до тебя дойдет. Ну, мамуленька, до свиданья, целуем тебя крепко и обнимаем нежно. Твои снайперята Маша и Наташа.
Набока Александр Устинович
(7.8.1922 — 1945). Родился в дер. Огульи Харьковской обл. Учился в ФЗУ, работал слесарем. Призван в армию 21 июня 1941 [года]. Капитан. Место и обстоятельства гибели неизвестны.
Письмо первое
14 января 1944 года или Новый год
Привет с фронта на родину.
Прежде чем писать вам мама и сестрица Наташа то розришите передать свой чистосердечный фронтовой офицерский привет и пожилать найлутших успехов в вашей жизни и работе. Пишет письмо ваш сын старший лейтенант Набока Александр Устинович.
Здравствуйте Мама и сестра Наташа!
Сообщаю что я жив здоров. Нахожусь на старому мести. Да мама прошло много времени стого дня когда я ехал отвас. Много нового в стране и много в нашем силе [селе] вышла замуж много поженилось много наверно осталось служить ниммецькому новому порядку, но етих служак возьмут их в руки и наверно их взяли в рукы, много ушло в армию засчищать свою родину, а многих постигла несчастная судьба, а именно тех кого забрали в Германию но скоро их за бирем обратно.
Мама я слыхал что многие товарищи мои прыходили в гости но незнаю когда они прыходили вовремя оккупации или когда освобождали село, Мама если они прыходили во время оккупации тогда передайте ихним родным что я тех товарещей небуду считать свиими [своими] товарищами, а буду их считать предателями своей любимой родины, но а если они прыходили во время освобождения тогда буду их считать гироями нашего села. А тем передайте кто был дома во время окупации и не ушли в партизаны то тех буду считать трусами и паникерами.
Да мама за ето время я прашол много и увидал нового много за ето время был 2 раза раннен был 2 месяца в плену в концлагерю в Ленинградской области но от туда убижал с под смерти был 4 раза в окружении но все время выходил благополучно. Но ето все родина учтет но етим нимецьким служакам, етим трусам и маменным мезунам [«мазунам», то есть «маменькиным сынкам». — Прим. ТД], которие боялись уйти от мамыной сиськи и вовремя оккупации жынились и веселились, а мы за их воевали. Но мама когда приеду домой тогда пускай не попадаются мне наглаза. Однако не прощу им.
Мама я послал письмо голови сильрады [голове сельской рады] что бы устроял на счет коровы вы сходите к к ниму и поговорите, а то стыдно будить вашим руководителям если мать засчитника родины и дважды орденоносца который несчадил своей жизни на за считу своей любимой родины и будеть жить хуже тех в кого нету и в которых сыни и мужья были дома во время оккупации. А вы имеете двух засчитников родины. И дадите по читать ето письмо ему если он что нибудь по этому поводу скажы что етого нильзя в строять [устроить] насчет коровы то пускай напишет письмо мне по чему нильзя тогда я буду писать дальше, а вам мама зделаю жизнь которая положино матери засчитника родины и дважды орденоносца.
Мама я живу хорошо воюю по старому. Награды получил они в миня красуются на груди если приеду после войны домой тогда увидите, в миня Орден «Красной звезда» и орден «Красного знамени». Мама выслал свою фотокарточку и прошу описуйте мне нежалейте бумаги и времени ведь мне интересно знать что происходило в вас кого забрали в Германию хто ожинился кто вышел замуж хто был во время окупации кто был старостой кто был полицаем, кто саме больше издевался над людьмы.
Описуйте все, прышлите свою мама и наташену фотокарточку и фотокарточку ту которою я фотографирувался с марусей в 1941 году. С Марусей имею переписку буду жинится на ней т.е. буду брать ее замуж.
Но на етому кончаю писать вам письмо передайте привет всем родным знамым [знакомым] и суседям.
Досвиданье с фронтовым приветом ваш сын старшей лейтенант Набока Александр Устинович.
Описуйте жду.
Очинь быстро. Досвиданье
Письмо второе
Привет с фронте. 19.9.44 г.
Здравствуйте Мама и Наташа.
Мама сообщаю Вам что я жив здоров чего вам жилаю в вашей жизни и работе. Пишет вам письмо ваш сын старший лейтенант Набока Александр Устинович.
Мама сейчас 4 часа ночи я сыжу в землянкы за малиньким столиком бойцы сплять вокруг тышына изредка постреливает нимецький пулимет он ищет ково убить но етого ему не удастся по тому что наш руский солдат даром не отдаст своей жизни, уничтожить до 100 немцов тогда можна умерет тилько во имя родины воимя и за вашу старесть, но бувает на войне и другое, один воюет долго, и другой и суток не воюет ведь человек судьбой не играет, а судьба человеком.
Я вспомнил все прошлое начиная из школьных годов как учился, как выгоняли со школы как батя за столом давал жизни як грыцько Катерынын бижал, как начал гулять с девкамы я был тогда не смелый даже девок боялся, как в армию входил как прощался около сильсовета как жаль было уежать, а сейчас бы наверно былбы отцом еслиб не война. А посмотрелыб сий час [посмотрели бы сейчас] вся ета дурость которая была в школьном возросте ее уже нету за время войны выковалы офицера Родини вручили людей и грозное оружие которым каждый день отправляем немцев на тот свет. За время войны тоже много пережил. Но ета война скоро за кончица. Останусь жив должен приехать в гости к новому году, а к 1му мая обизательно. Но особых новостей нет. Письма получаю от Маруси. Жилаю вам найлутших успехов.
Досвиданья ваш сын Шура. Пишите по больше новостей.
пишите жду. Шура
Некрасов Леопольд Борисович
(1923, Москва — 26.4.1945). В армии с сентября 1941-го. В 1943 году окончил Московское пулеметно-минометное училище, гвардии капитан. Погиб на косе Фрише-Нерунг под нынешним г. Балтийском, Калининградская обл., там же похоронен в братской могиле.
Письма адресованы матери в лагерь: отец и мать были арестованы в 1937-м. Отец, Борис Петрович Некрасов, возглавлял главк цветных металлов Наркомата тяжелой промышленности, его судьба неизвестна. Мать, Лия Абрамовна, была освобождена как мать погибшего Героя Советского Союза в 1947-м с ограничением места жительства (минус 39 городов).
Письмо первое
13.1.43 г.
Дорогая мама!
Крепко, крепко тебя целую и шлю свой горячий фронтовой гвардейский привет. Пишу тебе (вечером) в полутемном блиндаже под звуки канонады фрицев, которые в двухстах метрах от меня. Скоро пойдем крашить их гадов за свои (границы), чтобы их духу уже не было. На днях должны приехать Левушка, Наташенька, дедушка и бабушка. Я очень доволен, что они приедут, а то дома в Москве я чувствую себя как чужой, в дом к себе и не заходил, бывал только у дяди Вани, да еще у друзей Кирилла, да Бориса. Я тебе писал, что был в Москве проездом хорошо отдохнул, и от этого еще скорее хочется кончить эту войну, прогнать немцев продолжать учиться это моя мечта. Я ничего не забыл, ни химию, ни алгебру, ни литературу все помню, вот только жить придется трудновато, но ведь папа смог и я смогу Крепко целую. Леопольд
Письмо второе
14.1.45 г.
Наконец-то за много месяцев получил от тебя весточку! Как безумно рад я, что ты жива и здорова и даже вновь, как когда-то поешь. Правда не «Эх, да василечки, веселые цветочки», но все равно: мне, как будто восемь лет назад, снова ясно и звонко звучит твой милый голос – как хочу я вновь услышать ero!…. Услышу ли я его через 10 месяцев? Или тогда ты еще не будешь иметь этой долгожданной возможности? Неужели я не увижу тебя в этом новом, 1945 году, обещающем людям столько радости и счастья! На тот, прошлый год, я не надеялся: я его встречал в ужасных условиях, раненый, голодный, в лесу на морозе… и адом!
Что же было ожидать от этого года? ничего хорошего, так же как и, помнишь, от 37 года! О, я теперь твердо верю в эти предзнаменования. А этот год я встречал в хорошем немецком доме, под звуки патефона, аккордиона и шума «Шнапса».
Мама, сейчас, когда я пишу эти строки, кругом все громыхает и стонет от снарядов, пуль и танков началась великая эпопея окончательного разгрома немецких захватчиков и пока это письмо придет к тебе, ты о многом будешь знать! Обо мне ты не волнуйся: незачем себе зря нервы портить, от судьбы не уйдешь! И я к этому давно-давно привык! Буду жив, даст бог.
Будь здорова, дорогая мамочка, пиши мне, не забывай. Крепко, крепко целую. Твой сын Леопольд
Р. S. Посылаю тебе свою фотку: не узнаешь поди?
Минкин Самуил Львович
(1919 — 30.11.1942). До войны адъютант комиссара Военно-юридической академии. В марте 1942 года ушел на фронт добровольцем. Убит осколком гранаты по дороге с передовой.
Письмо адресовано жене в эвакуацию в Ашхабад. Жена ждала ребенка, которого думали назвать Феликсом. Родилась девочка, о чем отец успел узнать.
Действ.[ующая] армия 30.9.42.
Любимая Суслятина!
На днях мы приняли первый настоящий бой. Ночью я написал тебе открытку, а с рассветом тяжелый гул орудий и частая дробь пулеметов заполнили собой встающий день и грубо нарушили мягкую тишину осеннего утра. Мне приходят на память первые строки романа «Воскресенье» Льва Толстого «Как ни старались люди… весна была весною, даже и в городе». Помнишь? (У нас есть пластинка читает Качалов) Вот. Так и в это утро. Как ни старались люди утопить встающее солнце осеннего утра в чаду, копоти, в море дыма, как ни свирепствовали снаряды и мины, срывавшие верхушки деревьев и бороздившие зеленые луга, как ни скрежетала сталь по опустевшей земле и ни визжали пули в воздухе осень, чудесная российская осень была осенью и давала себя знать даже на фронте. У Некрасова «Славная осень! Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит». Славная осень! Небо с утра было по-заячьи серым. Лес, устланный, как ковром, желтым, мягким опавшим листом казался сказочно нарядным, хотя голые, сухие ветки деревьев отпугивали от себя своей обнаженностью и резким штрихом ломанных серых сучьев. Чистые капли росы блестели свежестью на еще зеленой траве заболоченных мест и воздух был напоен приятной, бодрящей свежестью, влагой и может быть, даже тем самым вдохновением, какое водило пером Александра Пушкина и сделало его знаменитую Болдинскую осень…
И в такое утро начался бой. Сейчас, спустя несколько дней после всего происшедшего, многое уже улеглось. Человек быстро оставляет позади совершившееся. Но я никогда не забуду этих дней. И не потому, что это первое сражение, первый бой. Мне кажется, что каждая баталия, каждая встреча с врагом будет неизбежно оставлять зарубки в мозгу, в памяти, в сердце.
Я не хочу говорить сейчас о людях, о моральных физических испытаниях, о трудностях. Война есть война, как мудро сумел подметить один чудак из Политотдела армии. Я о другом. О лошади.
Это были, пожалуй, обыкновенные, ничем особенно не выдающиеся лошади. До войны я их не знал. Возможно, они были в колхозе и на них перевозили тяжелое зерно с полей в колхозные амбары, а зимой запрягали в сани и, подвязав дуге колокольчики, деревенские девушки и парни мчались под гармонь по первопутку друг к другу на свадьбы… Может и так! Если бы пришлось рассказывать эту историю нашему Феликсу, я не постеснялся бы утверждать, что это те самые лошадки, на которых мчался вскочь генерал Топтыгин. <…>
Возили на этих двух лошадях боеприпасы мины, патроны, снаряды. <…> Немецкая мина застала в пути повозку с боеприпасами. Когда я подошел к ней — повозочный собирал разлетевшиеся ящики с патронами, повозка была в стороне у обочины дороги, а лошади с порванными постромками, с покалеченными ногами и изуродованными мордами лежали в грязи дороги и собственной крови…. Я вспомнил Маяковского и посмотрел лошади в глаза. <…>
А что бы сказала лошадь если дать ей язык?
Может она любила кого и это были бы слова любви. Может это была бы мольба о жизни. Мне думается, что это были бы слова проклятия. Определенно. Лошадь, умей она говорить, послала бы гневное проклятие по ту сторону фронта, тем сукиным сынам, кто упивается кровью наших людей.
Лошадь умерла у меня на глазах. Другую пристрелили — нельзя было видеть ее мук.
«И какая-то общая, звериная тоска
Плеща вылилась из меня и расплылась в шелесте».
Я не пацифист. Я знаю что мы воюем справедливо. Я знаю, что только войной, боем мы отвоюем нашу встречу. Но я думаю о будущем. Я хочу и знаю — будет такое время — ни в одном словаре, ни на одном языке не будет слова «война». Одно упоминание, один намек на что-либо подобное будет страшно караться людским, народным судом, общественным мнением, авторитетом.
Я не сумею тебе описать всего, что было в эти дни. На это много причин. И прежде всего та, что не осилить мне не Шолохов и даже не Корнейчук. Да, в конце августа в «Правде» печаталась пьеса Корнейчука «Фронт». Я бы только за язык устроил бы ему экзекуцию. Ужасная дрянь. Читала?
Щеночка моя родимая! Ты все время вместе со мной и мне хорошо. Когда оставалось несколько минут до атаки, до «Урра», я вдруг вспомнил «Школу Злословия», Художественный [театр], «Голубок и горлица никогда не ссорятся»… Потом я вспомнил, что у мамы в волосах уже есть седина и, что она, наверное, думает сейчас обо мне, вспомнил, как ты готовила картофельные оладьи целовал твои пальцы. Когда я приеду — не хватит картошки что б нас накормить — Феликс тоже будет картошечником. <…>
Скоро будет светать. <…>
Ужасно обнимаю.
Ужасно целую.
Феликса обнимаю и целую, но не очень ужасно — а то раздавлю.
Твой Мулька
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране и предлагаем способы их решения. За девять лет мы собрали 300 миллионов рублей в пользу проверенных благотворительных организаций.
«Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям: с их помощью мы оплачиваем работу авторов, фотографов и редакторов, ездим в командировки и проводим исследования. Мы просим вас оформить пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать.
Оформив регулярное пожертвование на сумму от 500 рублей, вы сможете присоединиться к «Таким друзьям» — сообществу близких по духу людей. Здесь вас ждут мастер-классы и воркшопы, общение с редакцией, обсуждение текстов и встречи с их героями.
Станьте частью перемен — оформите ежемесячное пожертвование. Спасибо, что вы с нами!
Помочь нам
