«Данные — новая нефть»

19 апреля «Теплица социальный технологий» проведет «Сетевой апрель», крупнейшую в России конференцию о лучших инновационных практиках в НКО.

«Айтишник — это тот, кто чинит компы»

— Считается, что в последние несколько лет российский «третий», благотворительный, сектор рванул вперед. А как далеко наши некоммерческие организации продвинулись в использовании технологий?

— В России 200 тысяч НКО, из которых более или менее активны десять тысяч, из них от силы тысяча относительно эффективна, а из этой тысячи только штук пятьдесят двигают сектор вперед. Все остальные откровенно слабые. И даже среди «крутых» сплошь и рядом серьезные проблемы по части технологий. Если в НКО есть люди, хоть что-то понимающие в IT, — это удача, исключение из правил, а не система.

— Не хватает квалифицированных специалистов?

— Очень низкий уровень кадров я бы объяснил текучкой. Почти каждый специалист, набрав навыков и квалификации, меняет активистский и общественный сектор на коммерцию. Но именно в IT это происходит систематически. Талантливый junior-разработчик всему, чему мог, научился и пошел на коммерческую ставку, а НКО остается не у дел.

— Почему?

— Многие НКО не способны создать престижный бренд, платить конкурентоспособные зарплаты, но даже и не это главное. Там не могут ответить на обязательно возникающий у хорошего айтишника вопрос: «Зачем мне здесь работать?»

— Например, решать насущные социальные проблемы. Это разработчиков не интересует?

— Помимо этого, людям надо ставить интересные задачи — а руководители в некоммерческом секторе не только этого не делают, но даже не понимают, зачем. Они с айтишниками на разных языках разговаривают. А мы, «Теплица», ходим вокруг них, пытаясь быть переводчиками и коммуникаторами. Задачка не из простых, и я не уверен, что получается.

Алексей СидоренкоФото: Юрий Фокин

Обычно отношение к разработчикам потребительское, и спецы это чувствуют: «что-то они там себе ковыряются, чинят компы и сайты настраивают». Не существует универсального «эникейщика», который хочет быть на побегушках, разным людям в IT интересны свои сферы. Мы стараемся находить интересные задачи и под них профессиональных разработчиков, но не могу сказать, что это легко. Есть и другая проблема — во многих регионах хороших программистов совсем мало.

Я радуюсь, что, несмотря на все это, становится все больше заметных профессиональных НКО-шных разработчиков и администраторов. Их пока десятки на всю Россию, но они помогают многим организациям и дают экспертную оценку разным проектам.

— С профессионалами понятно. А почему молодые айтишники не идут работать в НКО?

— Здесь общекультурная стигма — низкий уровень доверия. Российское общество не очень воспринимает «третий сектор». Все эти предрассудки: в благотворительности нельзя получить достойных денег, а если уж зарплата нормальная, то «они на наших кровных наживаются».

Общая ситуация тоже не способствует: НКО становится все сложнее вести свою деятельность. Работа с зарубежными донорами — высокий риск стать «иностранным агентом», многие грантодающие организации вообще из России ушли.

— Допустим, я руководитель НКО и хочу выстроить нормально работающую IT-инфраструктуру. Что мне нужно?

— Любая некоммерческая организация сталкивается с тремя направлениями — финансами, коммуникацией с донорами или благополучателями, тут нужна работающая CRM (программное обеспечение для работы с клиентами организации. — Прим. ТД), и собственной моделью изменений. Помощь крупных и опытных организаций экономит новичкам время. Ваш фонд, «Нужна помощь», предлагает много инструментов, да и наша «Теплица» помогает почти по каждому направлению.

— Недавно «Теплице» исполнилось семь лет. С чего она начиналась и что она представляет собой сейчас?

— Мы начинали с того, что проводили социально-ориентированные хакатоны — соревнования для программистов, на которых надо за максимально короткий срок разработать инструмент, решающий какую-нибудь проблему, и, конечно, набили много шишек. Мне очень хотелось использовать международный опыт хакатонов именно для общественных организаций — тогда только начинался бум новых приложений и технологий, и слова «краудсорсинг» и «краудфандинг» завораживали.

Со временем мы обросли несколькими направлениями работы. Каждое имеет короткое название — «Лейка» — плагин для сбора пожертвований, «Пасека» — программа для сотрудничества креативных агентств и НКО, IT-волонтер — возможность для айтишников помочь общественным организациям, «Кандинский» — простой инструмент для создания сайтов, «Теплосеть» — образовательная платформа для активистов.

— Помогают ли эти инструменты формировать сообщество?

— Мы, как нам кажется, поняли опытным путем, как создавать работающие платформы для онлайн взаимодействия. Повышать вовлеченность оказалось лучше всего геймификацией и небольшими сувенирами. Например, рейтинги и система отзывов – повышает взаимодействие. Мерч, сувениры хорошо работают для ненавязчивой мотивации участников платформы. Смотрите: пользователь провел мероприятие у себя в городе, а мы ему прислали книги или толстовки. Это лучше, чем гонорары — появляется больше чувства сопричастности к тому, что ты делаешь. Всего у нас на Теплосети зарегистрировались больше полутора тысяч человек.

— Как устроена ваша бизнес-модель?

— Поначалу мы работали исключительно как некоммерческая организация, но уже через пару лет поняли, что не можем зависеть только от грантовых средств, и начали оказывать платные услуги. Например, последняя наша важная новость — с января этого года мы стали партнерами международной сети TechSoup. Новая программа называется TeploDigital.

Многие крупные компании, такие, как Google, Microsoft или Adobe, предлагают некоммерческим организациям свой софт бесплатно. НКО должны только заплатить небольшую часть стоимости за валидацию. Таким образом программы они получают с большими скидками — до 96%. Мы проверяем, действительно ли НКО ведет общественную деятельность, соблюдает ли оно отчетность. Многие российские НКО знают эту программу (в течение 10 лет программу «Инфодонор» администрировал Институт развития информационного общества), и им не особенно важно, кто проводит валидацию. Для нас это очень важная новость, мы хотим активнее продвигать возможность приобретать программы за минимальную плату среди российских НКО.

Активисты и «товарищ майор»

— Что сейчас главная угроза для деятельности гражданских проектов?

— Мне кажется, сейчас в мире в принципе сокращается пространство для объединения в ассоциации и гражданского участия в чем-либо. Во многих странах национальные элиты чувствуют, что по мере развития коммуникаций они теряют монополию на контроль — и пытаются этому противостоять, хватаясь за любые решения. Изоляционистские настроения власти накладываются на массовое разочарование в глобальном капитализме: люди, которым не повезло родиться в процветающем регионе и получить хорошее образование или работу, все острее чувствуют — их возможности по сравнению с людьми в развитых странах неравны. Если раньше они просто не знали о существовании других обществ и стандартов потребления, то теперь эта информация доступна им как никогда.

— Раньше как будто бы наоборот было популярно оптимистичное мнение, что технологии скрадывают различия развитых и развивающихся стран.

— Парадокс в том, что оба утверждения верны. Доступ к скоростному интернету и международным сетям сильно увеличил равенство возможностей. Проблема в восприятии своих возможностей. Коммуникация — это не только провода. Если люди себя ощущают обделенными, им не так важно, что за последние десять лет по каждой из глобальных целей ООН на самом деле есть прогресс.

Этим чувством несправедливости пользуются политики — современное российское руководство в том числе — и усиливают изоляцию, которая не способствует ни самоорганизации, ни более долгосрочному общественному развитию. Это долгие процессы, но они уже сказываются на российском гражданском обществе: через год НКО нужно будет рапортовать о любом иностранном пожертвовании, фонды отключают прием иностранных карт просто для того, чтобы не попасть под закон об иностранных агентах, десятки крупных зарубежных фондов ушли из-за законодательства о «нежелательных организациях».

Но ведь «НКО-шная» деятельность по своей сути глобальна. Чтобы что-то менять в обществе, надо ориентироваться на некие стандарты. А где их можно взять? Подглядеть у тех, кто что-нибудь да достиг в решении этих проблем.

— Какая угроза серьезнее? От транснациональных компаний или государств?

— Государства действуют чаще всего довольно топорно. Думаю, главная угроза в том, какие данные собирают о нас цифровые компании, кому они их дают или продают. В России работают обе угрозы — «Яндекс» и Mail находятся в российской юрисдикции, и, когда к ним приходит «товарищ майор», они даже по закону обязаны отдать ему все данные.

— И что теперь, не пользоваться сервисами «Яндекса»?

— Я не говорю, что все сервисы «Яндекса» плохие, и дело даже не конкретно в «Яндексе», все сказанное справедливо и для Google-аналитики — за исключением того, что у сервисов Google российские правоохранительные органы не так легко смогут получить данные о нас с тобой. Мы ежедневно пользуемся кучей инструментов, сайтов, платформ, и все наши действия записываются, складируются, анализируются. А контроля над тем, что происходит с данными дальше, мы не имеем.

— Будут ли со временем политизироваться гражданские проекты? Или все, наоборот, будет глубже уходить в подполье?

— Пока система сознательно разделяет гражданскую и политическую активность и ставит высокие штрафы за пересечение этой границы, «третий сектор» будет вариться в недоделанном виде — делать, что разрешено. Будет только несколько смельчаков, которые за эту границу заходят. Только нужно понимать, что система, в которой мы оказались сейчас, искусственно создана и не особенно эффективна. В какой-то момент общество придет к мысли, что ее стоит изменить.

Пока у нас любой переход активиста в государственный статус — это компромисс с совестью. Я бы никогда так не сделал, мне не нравится тезис «измени систему изнутри», потому что пока я вижу достаточно примеров, как не активист меняет власть, а она меняет активиста.

— «Закон Клишаса» (законопроект, позволяющий властям изолировать российский сегмент интернета и фильтровать входящий интернет-трафик. — Прим. ТД) может навредить деятельности третьего сектора?

— Как обычно, в большинстве благотворительных организаций будут делать вид, что все в порядке, до момента, пока их не начнут прессовать. Но главная беда не в этом — даже в Китае научились обходить блокировки, даже у нас организации, признанные иностранными агентами, научились работать.

Это станет дополнительным инструментом для точечного давления, а также даст российской власти больше рычагов давления в случае серьезного конфликта с крупными игроками вроде Facebook или Googlе. Если они прекратят работу в России, это очень сильно ударит по гражданскому обществу.

— А что делать, когда компании берут на себя цензурирующие функции? Slack банит по крымским IP, Facebook веерно блокирует страницы, Microsoft из-за санкций ограничивает присутствие в России.

— Упомянутые практики — это проблема юрисдикции. Это американские компании, и они исполняют закон, так же, как и «Яндекс», который должен предоставлять доступ ФСБ. Если сервис где-то появился, вырос и построил инфраструктуру прежде, чем стать глобальным, он вынужден следовать этой юрисдикции, и, боюсь, мы еще долго никуда от этого не уйдем.

Вопрос в том, можно ли вообще говорить о границах, находясь в интернете. Человек говорит по-русски, живет, например, в Германии, и при этом пользуется «Яндексом». Считается ли он пользователем рунета? Это противоречие между географическим пространством и пространством мысли. По крайней мере радует, что ограничить свободу в мире битов значительно сложнее, чем в мире атомов, — можно вспомнить, когда Роскомнадзор пытался забанить статью в норвежском СМИ якобы за пропаганду гомосексуальности просто потому, что она была на русском языке. И к чему это привело. (После попытки блокировки статья стала в разы известнее, ее перепечатали многие зарубежные СМИ — в том числе на русском языке. — Прим. ТД.)

Что касается конфликтов вокруг цензуры на онлайн-платформах — я думаю, здесь главная проблема в допотопной архаической модели разрешения споров. Она либо чересчур затянутая и неэффективная, либо абсолютно недемократическая и непрозрачная. Мы не знаем, что за модераторы рассматривают наши жалобы в Facebook, а мне, как и любому пользователю социальных сетей, хотелось бы прозрачности. Об обвинениях сообщают очень скупо, и вечно остается ощущение, будто тебя пришел судить восьмиклассник.

Причина в том, что, например, в Facebook на целую страну сидят два-три человека и решают вообще все вопросы. Раз уж мы даем компаниям свое время и свои данные и эти компании на нас зарабатывают и считают возможным нас блокировать — надо бы им не жадничать и добавить ресурсов на арбитраж, а не разбираться с каждым конфликтом по три месяца.

— Что делать, если заблокировали страницу НКО и ее работа парализована?

— У нас самих была ситуация — удалили весь наш канал на YouTube, потому что в нашу онлайн-трансляцию попала музыка, использование которой запрещено без покупки авторских прав. Робот направил нам предупреждения, но в Москве была ночь. Он ответа не получил — и автоматически удалил и трансляцию, и весь канал вообще. Потребовалась неделя переговоров с цифровыми правозащитниками и с кем-то из Google, и только после это мы все восстановили. Все это отняло много времени и помешало нашей работе. Пришлось использовать этакое телефонное право — ты знаешь влиятельных правозащитников, трубишь тревогу, они тебе помогли.

— У меня такой возможности, например, не было бы.

— Активисты в США действуют так — подают в суд пачками на тот же Facebook, добиваются прозрачности в плане рекламы, особенно политической, борются за то, чтобы данные не хранили в государствах, где нарушают права человека. У нас, кстати, есть люди, которые подают в суд на «ВКонтакте» — я считаю, что это очень правильная вещь. Нужно больше глаз и надзора за любыми новыми цифровыми рисками, будь то государство или коммерческие компании.

— Государства тоже со своей стороны пытаются обуздать эти системы. Громко обсуждаемый европейский закон GDPR (закон, унифицирующий защиту пользовательских данных и позволяющий их скачивать. — Прим. ТД) — хорош или плох?

— Там есть глуповатые детали, но есть и бесспорный положительный эффект — данные стали реально охраняемой, обозначенной в публичном поле ценностью. В России, к сожалению, эффект этой нормы был частичный. Да, у нас тоже появилось больше понимания, что нельзя просто так выложить базу от друзей просто потому, что хочется, — это все персональные данные. Но у нас это все немного подменили — получается, эти данные регистрировать нужно в первую очередь так, чтобы они были в российской юрисдикции и у Роскомнадзора был к ним прямой доступ. Это не деятельность в защиту прав граждан, а усиление репрессивной машины.

Персональные данные и право на них — это вообще одно из принципиально новых понятий из общего спектра цифровых прав, которые едва начинают осмысляться. Всемирная сеть появилась по сути всего тридцать лет назад, и вот наконец мы понимаем, что у нас есть какое-то продолжение жизни в цифровом пространстве. Про это будет как раз целая панель на «Сетевом апреле».

— Что такое конференция «Сетевой апрель», если коротко?

— Это своего рода «выставка достижений гражданского общества в области технологий». В этом году мы назвали конференцию «Признаки жизни» — несмотря на запретительные законы, гражданское общество в России живет и даже работает над повышением своих скиллов в реализации идей, будь то защита природы, филантропия или права человека.

— Зачем идти на «Сетевой апрель»?

— Мы стараемся каждый год искать что-то новое, чтобы из года в год одни и те же докладчики не ходили по кругу. У нас немного сумасшедшая программа — и это сделано специально, чтобы выйти за привычные жанровые рамки. Стоит по крайней мере посмотреть онлайн-трансляцию конференции, чтобы понимать, что происходит прямо сейчас, — и чтобы создавать свои собственные, новые проекты.

— Вас воспринимают в первую очередь как конференцию про новые технологии для НКО.

— А сейчас вообще везде говорят о технологиях — например, на знаменитых «Белых ночах фандрайзинга», и это правильно. Но мы, помимо того что первыми начали говорить о важности IT-сферы для НКО, собираем на одной площадке активистов из разных регионов с наиболее интересными низовыми инициативами, говорим о работе с данными, о видео и мультимедиа, о разработке, маркетинге, правах, законодательстве.

Технологии для нас — не вещь в себе, они нужны, чтобы жизнь человека сделать справедливее, лучше, гуманнее. Мы хотим воодушевить наших слушателей и показать — вокруг нас есть смелые, талантливые люди. В России может не хватать ресурсов для суперкрутых инфраструктурных проектов на весь мир, но по многим аспектам мы на передовой.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!