Дело врача Катасонова

«Дорогая моя бабушка Оля! День твоего 115-летия я провел в Петрозаводске, в том числе благодаря тебе. Я приехал сюда в надежде сделать мир немного более справедливым. С днем рождения, родная! Твой Федя».

«Только в ночные бессонные часы, от четырех (у нас в камере был слышен бой часов) до шести (подъем), я позволяла себе вспоминать о детях».

Между этими строками — почти полвека. Запись на личной страничке в сети — и гулаговские мемуары. Бабушку Олю посадили в 1936-м. Правнук Федя родился в 1983-м. Автор одного из самых известных текстов о сталинских лагерях и один из самых модных столичных педиатров и блогеров. «Предтеча Солженицына» и «наш-доктор-Комаровский». Прабабушка и правнук.

Путь Ольги

Днем в тюрьме вспоминать о детях себе запрещаешь — иначе не выдержишь, сойдешь с ума, к тому же днем есть чем отвлечься. Штопать, давать уроки математики сокамерницам, читать, стирать. Франкл пришивал в Освенциме пуговицы, держась за осознанный труд дня… Но ночью, с четырех до шести, — неминуемо сдаешься тоске.

«Мама, кто родил лягушку? А кто — микробика?» — Шурик, сын. «А я когда вырасту — стану просто мама», — Элла, дочь, качая куклу. Шесть и четыре.

Ольга Адамова-Слиозберг обвинялась в покушении на Кагановича. Осуждена на восемь лет лагерей. Приговорена к «вечному поселению» на Колыме. Вернулась в Москву через 10 лет, в августе 1946.

«Родной мой, дорогой Федя! Когда ты прочтешь эту книгу, вспоминай о прабабушке, которая тебя горячо любила и которая так тяжело прожила свою жизнь». Первое издание своего «Пути» в сборнике женских гулаговских мемуаров Ольга Адамова-Слиозберг надписала для правнука в январе 1990-го, когда Федору было шесть лет. Бабушка Оля проживет еще почти два годаФото: из личного архива

Из книги «Путь»:

«Дети встречали все поезда уже третий день. Сестра сказала мне, что дочь одета в голубое платье, а сын — в желтую рубашку. Поезд подходил к станции Соколовская. Я глядела во все глаза. Когда поезд остановился, на меня налетела высокая девочка, почти девушка (ей было 15 лет). И подошел парень, высокий, нескладный, с ломающимся голосом. И у парня были глаза не то мои, не то моего мужа. А губы он поджал, как отец, когда волновался…»

Муж, отец детей, доцент Московского университета Юдель Закгейм — 10 лет без права переписки. Расстрелян в том же 1936 году.

Юдель Закгейм, 1936 г. Почти 10 лет вел на кафедре диалектики природы кружок по истории медицины. Обвинен в «подготовке покушения на Сталина», до расстрела провел в тюрьме полгодаФото: из личного архива

Рядовая москвичка (приехала из Самары, поступила в университет, работала экономистом в Главном управлении кожевенной промышленности при Наркомате легкой промышленности), жившая в восторженном мире русской литературы, преданности мужу-ученому и ласки к детям, одна из тех, кто, услышав об очередном черном воронке, отъехавшем на рассвете от соседнего подъезда, повторяла за всеми: «Лес рубят — щепки летят», «бабушка Оля» в заключении написала о своем пути мощнейший текст.

После прочтения ее мемуаров Евгения Гинзбург сказала: «А я могу не хуже» — и рассказала свой «Крутой маршрут». А Наум Коржавин, друживший со Слиозберг с Колымы и до конца жизни, говорил: «До появления Солженицына я вообще считал, что это лучшее из написанного о сталинских лагерях».

Правнук бабушки Оли (от дочери Эллы), «простой московский педиатр» Федор Катасонов продолжил ее дело. В книгах, блогах и жизни.

«Возвращение к жизни — тяжелый процесс»

«Путь» писался устно, между четырьмя и шестью часами утра, прибавляясь с каждым рассветом, и с одной целью: люди должны узнать. Так страдания обретали смысл, так можно было дотянуть до нового удара рельса, снова вызывающего тебя в упорядоченный ад.

Эпизоды сложились в книгу («Путь» впервые издан в 1989-м — в сборнике женских лагерных мемуаров «Доднесь тяготеет»).

Вот на соседних нарах — разлучаемые сокамерницы, арестованные мать и дочь (старуху — с вещами на выход), прощаются: «А если будет невмоготу, благословляю наложить на себя руки», — говорит старшая младшей. А вот этапниц гонят мыться, женщины видят себя в случайном зеркале во всю стену — впервые за три года: никто не может сопоставить тело с головой, никто себя не узнает.

1933 г. «Сидел бледный, передал часы для вас, сказал, что все выяснится, чтобы вы не волновались. Детям сказал, что уезжает в командировку», — рассказала няня об аресте мужа. Жену арестуют через полгодаФото: из личного архива

И самая страшная командировка — где бригадиром осужденная литературовед из Ленинграда: молодых девушек кидала начальнику охраны, «голодали там страшно, при малейшей попытке сопротивляться или подать жалобу избивали до полусмерти. Отказывавшихся идти на работу голодными привязывали к волокушам и тащили по снегу в лес».

«Бабушка Оля начала записывать воспоминания на бумагу еще в свое первое возвращение. — На двери квартиры Федора Катасонова такая же табличка, как и на кабинете в клинике — “Педиатр”. — Над этим моментом в книге я всегда плачу, думая о том, какую цену ей пришлось заплатить за то, чтобы увидеть детей. Перед глазами стоит та железнодорожная станция, где они ждали ее с электрички, и наша загорянская дача, на которой до сих пор 1 августа, в бабушкин день рождения, собирается каждый год весь наш большой клан. Перед вторым арестом прабабушка спрятала листки с уже написанными главами в бутылку и закопала ее под двумя березами. Березы потом срубили, на их месте вырос сад, и все детство моей навязчивой идеей было найти бабушкин клад».

Два года назад 1 августа 2017 года Федор Катасонов впервые встретил не на даче в Загорянке: он провел этот день в Петрозаводске, выступая в качестве медицинского эксперта на суде по делу «мемориальца» Юрия Дмитриева, который нашел массовое захоронение жертв политических репрессий в Карелии. Урочище Сандармох, в котором нашелся «пропавший соловецкий этап», 1111 человек, которых вывезли морем с острова на Большую Землю — и до 1997 года было неизвестно, где те баржи пристали… В лесу Сандармоха, в земле, подо мхами, нашлась и Женя. Имя ее и тело. Женя Быховская, подруга прабабушки Оли еще с Бутырок. Читатель «Пути» теряет Женю Быховскую еще в первой трети книги: этап прибывает на Соловки, Оля хотела бы оказаться в камере вместе с Женей, но той суждена одиночка… Из примечаний к последнему изданию «Пути» мы уже знаем то, чего не знал автор мемуаров: «Быховская Евгения Давыдовна расстреляна в 1937 году».

Тексты правнука пишутся в основном сначала в соцсетях. Тексты о здоровье, воспитании, психологии. У себя дома Федор Катасонов подписывает мне две свежепереизданные книги. Обе — просветительского толка. Одну свою — «Федиатрию»: «Это устареет уже, возможно, через год». Вторую — бабушкин «Путь»: «Это нужно знать всем». В квартире на Бауманской (большевик Бауман был застрелен вот тут, на углу, чуть дальше Макдональдса) показывает дарственную надпись бабушкиной рукой, которую та оставила на первом издании своей книги. Федору тогда было шесть лет, книга была проглочена сразу же. А потом проросла.

Почему сейчас главные назначения модного столичного педиатра, на прием к которому — очередь, а у его телеграм-канала «Федиатрия» — тысячи подписчиц, — просто «поить и любить»? Как связаны любовь и внутренняя свобода? Чем похожи доказательная медицина и работа правозащитного центра «Мемориал» — и чем они вместе отличаются от медицины мнений и слепой веры в непогрешимость заведенного порядка? И главное: готовы ли мы услышать ответ?

Простой московский педиатр Катасонов, похоже, кое-что понял еще в шесть лет.

Из книги «Путь»:

«Возвращение к жизни — тяжелый процесс.

И тут как никогда важно подсчитать свой капитал: с чем ты вернулся, чем ты владеешь.(… ) Казалось бы, все очень плохо. Казалось бы, ты банкрот.

Но если ты эти годы честно думал, смотрел, понимал и можешь рассказать обо всем людям, ты им нужен, потому что в сутолоке жизни, под грохот патриотических барабанов, угроз и фимиама лести они не всегда могли отличить ложь от правды.

И горе тебе, если ты ничего не понял, ничего не вынес из бездны, в которой оказался. У тебя все отнято, и никакая бумажка не вернет тебе места в жизни.

У тебя осталось только то, что есть в твоей душе.

Ты или нищий, или богач».

«Шла в замке жизнь»

«Дорогая моя бабушка Оля! В Петрозаводске судят человека, который нашел массовые захоронения близ урочища Сандармох. Он нашел место, куда отвезли и убили несколько тысяч человек, и среди них была твоя подруга-сокамерница Женя Быховская. Он нашел ее, опознал и похоронил. И еще многие сотни человек. Его зовут Юрий Дмитриев. Долгие годы он занимается тем, что и ты нам завещала, — памятью. Тем, что делает нас осознанными и отличает от животных», — написал Катасонов в августе 2017-го в своем фейсбуке.

Памятный камень на месте массовых казней в урочище Сандармох вблизи г. Медвежьегорск, Республика КарелияФото: Semenov.m7/commons.wikimedia.org

Карельский мшистый лес, полный звенящего металла. Таблички с именами. Крестики. Где-то под землей — прошедшие навылет пули. «Папа, наконец-то я тебя нашла», — прикнопленная на дерево записка чьей-то уже немолодой рукой… Сандармох. Первый приговор Юрий Дмитриев, откопавший гигантское братское захоронение, получил за «хранение части ружья времен Великой Отечественной войны». Ружье, которое наконец выстрелило…

Бабушка Оля так пишет об этом, пересказывая своим взрослым читателям сказку Диккенса:

«Шла в замке жизнь. (… )Но на всем была печать ущербности. Не было радости в этом замке. (… ) Потому что в шкафу был скелет безвинно замученной женщины. Я не виню вас, братья мои и сестры! Вы не виноваты, что вам внушили, что вы не можете, не должны ничего делать, говорить, думать. (…) Вы заперли эту комнату мозга. Вы танцевали, жили, работали, произносили речи. Вы забыли о скелете в шкафу, но он сидел в вас, он разъедал своим тлетворным дыханием вашу душу».

Пока я ищу эту цитату, в открытой ленте на мониторе всплывают свежие новости: уровень одобрения личности Сталина преодолел в этом веке рекорд — лишь 19% опрошенных относятся к его роли отрицательно. Человеку по-прежнему трудно отличаться от животных. «Заниматься памятью», как завещала Ольга Адамова-Слиозберг. Быть осознанными. И даже в такой простой вещи, как воспитание собственных детей. Даже — в лечении их насморков! Сложно не становиться такими же, какими были наши собственные родители, — не сводить к норме, не перекладывать ответственность, не проектировать свои ожидания, не требовать послушания… Сложно в каждом моменте. Не паниковать, не залечивать, не отдавать в кружки с пеленок и не ждать, что наши дети станут нами…

Когда сопоставляешь две книги, бабушки и правнука, «про здоровье детей» и «про ГУЛАГ», видишь, что обе — об одном. О запертой комнате мозга. И о том, как важно ее открыть.

1989 г. Бабушка Оля держит в руках первое издание книгиФото: из личного архива

Из книги «Федиатрия»:

«Иногда пишешь узнать, как дела, а выясняется, что ребенок в городском стационаре. Родители увидели ухудшение, но не стали беспокоить врача, а вызвали скорую помощь. Усталый врач хорошенько их запугал (ему так проще работать) и отвез в стационар. Врач приемного отделения с потухшими глазами молча оформила в стационар (ей так проще и безопаснее), а дежурный врач дошел только тогда, когда ребенок уже спал. Притом что госпитализация, как и в большинстве случаев, была изначально не нужна, ребенок оказывается в больнице, получает избыточное лечение, контактирует с другими больными — и все потому, что так всем проще и меньше ответственности».

Сопоставляя, понимаешь: труд, например, общества «Мемориал», первую рабочую группу которого создал Юрий Самодуров — внучатый племянник Ольги Адамовой-Слиозберг, внук одной из ее сестер, — ведет нас от удобной слепоты — к фактам: к фамилиям жертв и убийц, к точно продуманной механике человеческих жертвоприношений, к схронам костей, к нелеченной опухоли, которая пытается метастазировать; а просветительская деятельность «простого московского педиатра», как Федор сам себя называет (популярный кабинет в популярной клинике, благотворительная онлайн-приемная в фейсбуке, успешный педиатрический телеграм-канал, книга «Федиатрия. Нетревожный подход к ребенку», 12-тысячный тираж которой уже распродан), уводит современного родителя от «старой» медицины мнений и дисциплинарных теорий воспитания — к доказательной медицине и теории привязанности, к разоблачению «фуфломицинов» и пониманию, что с нами с детства не так. И все это — про «открыть дверь» и «выпустить запертый за ней страх». Собственную несвободу.

Из книги «Федиатрия»:

«К сожалению, советская система воспитания была очень мало нацелена на индивидуальные различия и вообще на психологию ребенка. Она была направлена на воспитание удобных и послушных членов общества, а не счастливых людей. Дети воспитывались строго одинаково, ели\пили\спали\играли по часам, в садах и школах делали все одновременно и оценивались по одной шкале. Было моральное представление о “плохом” и “хорошем” поведении, которое не имело никакого отношения к плохому и хорошему, а означало “удобное” и “неудобное”. Как сказала мне однажды моя мама, с самым большим подозрением нужно относиться к послушным детям».

Хорошая работа

«Нет, бабушка не влияла на выбор профессии. Но безусловно повлияла на меня как на человека». Врачей в разных ветвях этого большого клана было как минимум по одному в каждом поколении. В мемуарах бабушки Оли приводится цитата знаменитого хирурга одного небольшого южного города — одного из множества героев второго плана. Накануне ареста, в предчувствии его («Термидор!») этот врач говорит жене-врачу: «Я ничего не могу понять. Знаю одно: когда ко мне приносят человека с разбитым черепом и я его снова делаю человеком, я прав. Хорошая у нас с тобой работа. Уж врач-то, если он честный врач, всегда прав».

Из книги «Федиатрия»:

«Однажды я приехал с дочкой в городскую больницу консультироваться с врачом по поводу предстоящей операции по удалению аденоидов. Врач был отрекомендован коллегами как “золотые руки детской отоларингологии”. Когда я посмотрел, как этот доктор общается с ожидающими в очереди пациентами, а после — как осматривает ребенка, я забрал дочку и ушел. Милый доктор, мне плевать, какие у тебя руки, если ты ведешь себя с людьми, как с низшей кастой».

Врачом была и сестра Ольги Адамовой-Слиозберг Елена, заменившая на 10 лет мать Шурику и Элле. Заведующая подмосковной поликлиникой, за которую в 1953 году, когда утренние газеты открывались передовицами о «Деле врачей», вечерние — пестрели письмами возмущенных граждан, а евреев выметали на улицу, заступились все мамы рабочего поселка Нагатино. Это внук Елены создаст «Мемориал» и станет первым директором Сахаровского центра.

«Бабушка Оля была центром нашей семьи, она была мощь, красота, доброта, мудрость — и именно поэтому она выжила в лагерях. И вырастила в любви всех, кого успела. Мы жили неподалеку, я помню, как приходил гулять к ней в скверик, где она сидела на скамеечке у дома, помню ее лекарства… Она дала мне много уроков: как важна деятельность, как важна открытость, как возвращается добро, — на кухне квартиры с табличкой “Педиатр” мы листаем “Путь”, едим пирожные и пьем чай.

«Бабушка очень нас, внуков, любила». Федор Катасонов стоит во втором ряду. ЗагорянкаФото: из личного архива

— Ее история — это история моей семьи, история, которая сделала меня таким, какой я есть. В юности я часто примерял на себя условия тоталитаризма, нацистской Германии — это было главным моим упражнением. На что у меня хватит внутренней свободы, героизма, безрассудства? Как я буду выживать? Насколько достойно? Или — насколько недостойно? Я упражнял в этом свой максимализм — и тогда это было не так сложно: я не был женат, у меня не было семьи, я нес ответственность только за себя.

Читайте также Дети сторожа истории   Студенты Московской киношколы много лет ездили с Юрием Дмитриевым в экспедиции на Соловки. Как их изменили эти поездки — рассказывают они сами  

Хотя те вызовы, с которыми я сталкиваюсь сейчас, тоже не катастрофические — не про здоровье, свободу, жизнь. Например, меня все время зовут на телевидение. Теперь я постоянно спрашиваю себя: в какой степени я готов сотрудничать с определенными каналами? На одной чаше — куча денег, карьера телеведущего. На другой — оказаться в одной лодке с людьми, которые мне неприятны. Пока это все просто нравственные выборы…

Поехать на суд в Петрозаводск тоже было сознательным выбором. Сейчас, когда идет второе дело, адвокат Дмитриева уже спросил, смогу ли я повторить свои показания (ответить на вопросы судьи о возможности использования определенных фотографий для медицинских наблюдений) на новом процессе — в противном случае прежние будут считаться недействительными. Конечно, то, что происходит, — это не рандомизированные разнарядки 30-х годов — в этом деле много личного со стороны тех, кто его затеял: потомки людей, которых Юрий Дмитриев начал выводить на свет как палачей (находя вместе со списками жертв имена и убийц), до сих пор живы и работают в тех же самых организациях — это их личный вопрос, вопрос обеления самих себя… Я ответил, что поеду. Но для меня еще только полдела, чтобы Дмитриев вышел на свободу. Мне бы хотелось, чтобы он объединился со своей дочерью, чтобы ее вернули отцу. Мне очень жалко ребенка, который любит его так сильно, которую лишили отца так надолго.

Ольга Адамова-Слиозберг за два года до смерти. «Великий простой человек», — как сказала о ней Людмила УлицкаяФото: из личного архива

Один из главных бабушкиных уроков — “все возможно, пока жизнь продолжается”. Я, как и бабушка, атеист, поэтому очень четко понимаю, что жизнь одна и другой не будет. А значит, надо держаться за нее до последнего. После плохих времен всегда настанут хорошие. А потом опять плохие и опять хорошие. А если сдаться и умереть, то больше не будет уже ничего. Это мой оберег от самоубийства».

Ген свободы

Спустя три года нелегальной жизни в квартире на Петровке с больной матерью и вновь обретенными детьми (Шурик обмолвился в самом начале: «Если бы нужно было отдать Сталину свою кровь и умереть, я бы сделал это!») Ольгу Адамову-Слиозберг арестовали повторно, за нарушение паспортного режима (жить в столицах и вокруг бывшим заключенным — у нее «вечное поселение на Колыме»! — не полагалось, Москву «чистили» к дню рождения вождя, «нарушители» забивались в норы, сидели тихо, как минимум двое покончили с собой). Высокая цена трех ворованных лет жизни в одном доме с любимыми. На этот раз — высылка.

Из книги «Путь»:

«Трудно поверить, но эти четыре месяца в Бутырской тюрьме в 1949 году оставались в моей памяти как светлое время. Я жила на таком подъеме, так напряжены были все силы души. Я так чувствовала себя нужной. Девочки липли ко мне, как цыплята к клушке. Женщинам, которым предстоял лагерь, я старалась внушить, что в лагерях есть и нормальные люди. Я старалась вести себя так, чтобы они видели, что можно пройти самый страшный колымский лагерь и остаться человеком. В эту тьму я принесла им немножечко света, и это самое лучшее, что я сделала за всю свою жизнь».

Сейчас обычный московский педиатр Федор Катасонов вслед за своей бабушкой Эллой — хранитель и популяризатор наследия Ольги Адамовой-Слиозберг, «Путь» выходит в разных издательствах, Федор поддерживает страницу в фейсбуке, где выложен в бесплатный доступ текст. А его рутинной врачебной жизни особый смысл придает работа в Центре врожденной патологии GMS Clinic, где собрана самая сильная команда страны, занимающаяся «генетикой».

Из книги «Федиатрия»:

«Огромное количество жалоб, с которыми приходят ко мне на прием, связано не с реальными проблемами со здоровьем, а с тем, что ребенок отличается или от представлений родителей о здоровом ребенке, или от себя самого в прошлом».

«В эту тьму я принесла им немножечко света, и это самое лучшее, что я сделала за всю свою жизнь»Фото: из личного архива

Мой чай не тронут, педиатру пора на работу, но главный вопрос так и не задан. Как жить по бабушкиным заветам правнукам? В стране, которая уроки не учит, а ошибки — повторяет: едва ли не в каждой семье, где растят (лечат, воспитывают, «строят будущее») детей, наступают на старые грабли? Что с нами не так? Кажется, Катасонов понял, что я хочу спросить.

«“Ген свободы” — это выдумка журналистов, конечно, но как педиатр я могу сказать, что чувство внутренней свободы — вещь, которая закладывается изначально. Перенесенный внутриутробно стресс в том числе может привести к тому, что у ребенка закладывается повышенный уровень продукции гормонов стресса и повышенная чувствительность к ним. Такой человек рождается уже более тревожным, а значит, и менее свободным. После рождения это еще можно либо усугубить, либо смягчить. Если потребность в привязанности, то есть в значимом взрослом, который будет откликаться на твои нужды и быть всегда в доступе, в детстве удовлетворяется, то повзрослев, такой человек не будет ощущать свою заброшенность, испытывать повышенную тревогу, неуверенность. Если нет — он будет в постоянном поиске способа удовлетворить свои потребности, то есть станет зависимым. Генетически заложенные предпосылки к большей стабильности плюс любящая атмосфера — и человек вырастает значительно более устойчивым и больше свободен от внешних факторов».

Прощаюсь, забыв, кажется, оставить деньги за книжки (в книжных магазинах и «Путь», и «Федиатрия» — дороже, чем у наследника и автора). Переспрашиваю Федора позже — оставила или нет. Он тоже не помнит. И предлагает перевести тысячу рублей любому из этих адресатов, на выбор: «Русь сидящая», «Театр.doc», центр «Сестры»: «Мои они или ваши, в любом случае пойдут на хорошее дело».

Корреспондент «Аргументов и Фактов» специально для «Таких дел»

В статье использованы фрагменты книги Ф.Катасонова «Федиатрия», изданной в издательстве «Individuum»

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!