«Я просто листала ленту, а в итоге реву». Режиссер роликов против жестокого обращения с детьми — о личном опыте и эмоциях зрителей

В июне благотворительная организация «Детские деревни — SOS» запустила социальную кампанию «Говорящие предметы» и провела в Москве одноименную выставку. «Мы научили предметы говорить, потому что дети об этом молчат» — так звучал ее слоган. В проекте 12 роликов. В них российские знаменитости от лица предметов интерьера рассказывают реальные истории детей, пострадавших от жестокого обращения в семье. 

К примеру, шкаф голосом Константина Хабенского говорит о мальчике Артеме, который прячется в нем от своего отца, накрывшись курткой. Елизавета Боярская от имени шторы рассказывает о домогательствах отчима к 10-летней Даше. Алексей Кортнев зачитал монолог лампы в туалете, в котором отец закрыл Петю в качестве наказания.

Цель проекта — обратить внимание на проблему жестокого обращения с детьми, в том числе подсветить скрытые, неявные формы насилия, которые многими родителями расцениваются не как жестокость, а как процесс воспитания. «Такие дела» поговорили с автором идеи и режиссером кампании, директором рекламного агентства социально ориентированного маркетинга Kolyshev C&D Максимом Колышевым о том, как создавался проект, что он значит лично для него и какая из историй проекта принадлежит ему самому.

Елизавета Боярская и Максим Колышев
Фото: Катя Агеева

Личная история 

Тема насилия проходила красной нитью через все мое детство. Нас в семье пять братьев, росли без отца, он умер от радиации, которую получил во время службы в армии, в ракетных войсках. Мне тогда было четыре года. 

Потом появился отчим, он много выпивал, могу даже назвать его алкоголиком. Он, как и многие люди, считал, что имеет право применять физическую силу к детям, и применял ее, особенно когда напивался. Помню, как мы бегали от него вокруг круглого стола, и я забрался на центр, чтобы защититься. Насилие исходило только от отчима, чаще всего когда мама не видела и не знала об этом. История с лампой — это моя история.

Я помню, как он закрывал меня в туалете и выключал свет. Даже помню, что если долго стучать ногами, то защелка могла постепенно открыться от ударов

В итоге отчим ушел от нас, удалось его выселить. Мы справились с этой ситуацией, а десятки тысяч семей в России так и живут с отчимами или отцами, которые бьют детей. 

Как создавалась кампания

Мы договорились с «Детскими деревнями — SOS» о проекте, и я приехал к ним. Ребята стали рассказывать мне про себя, про программу альтернативной опеки, про профилактику социального сиротства и укрепление семьи и что на этом нужно сделать фокус. Тогда я сказал, что перед тем, как говорить о программах, люди должны узнать, а что такое «Детские деревни — SOS». Чтобы они погрузились в суть программ, нужно сформулировать ценности организации. Да, небезразличных людей очень много, но их нужно как-то цеплять. Есть такое понятие «конверсионная воронка». Чем шире и громче ты рассказываешь о своих ценностях, тем выше у тебя конверсия в фандрайзинговый результат. Гораздо больше людей хотят, чтобы из жизни детей исчезло жестокое обращение, и гораздо меньше людей хотят погружаться в детали программы профилактики социального сиротства. Потому что там барьеров больше.

Тогда я занялся изучением материалов. Через три недели, в ночи, после прочтения очередного исследования, я сказал: «Бинго!» В нем указывалось, что дети не говорят о произошедшем с ними насилии, при этом рассказывание этих историй может быть очень терапевтично. Я подумал: «Ну если дети не говорят и все это происходит дома, надо что-то с этим делать».

Читайте также «Идея о том, что ребенок постоянно врет, — это миф». Почему важно верить рассказам детей о сексуализированном насилии

Тут же я вспомнил свою историю с туалетом: как меня закрывали в детстве, выключали свет и я видел, как у лампочки потихоньку спадало накаливание вольфрамовой нити. Ты сидишь в этом ужасе и не понимаешь, когда это кончится. И я подумал, а что если предметы будут говорить, рассказывать истории и сопереживать. Мне было четко понятно, что слушать истории от первого лица — это очень сложный эмоциональный опыт для большинства людей. Представьте, что ребенок рассказывает вам о том, что стал жертвой насилия со всеми деталями: как он слышал, что у него хрустнуло ребро, как пошла кровь из носа. Скорее всего, вы бы заплакали и сказали: «Я не могу». Слушать эти истории очень сложно. Поэтому мне было важно найти такую подачу, такие выразительные средства, которые сделали бы тему жестокого обращения с детьми не такой травматичной для психики неподготовленного зрителя.

Тогда я придумал прием отстранения. Мы сопереживаем детям через эмоции, которые проживают неодушевленные предметы. Наши предметы не дают оценки авторам насилия, они могут оценить ситуацию, сопереживать мальчику или девочке. Например, лампа говорит: «Жаль, что я умею только сохранять энергию, мне бы хотелось оградить Петю от агрессии». Она не говорит, что хотелось бы набить морду отчиму. Мне показалось, что эта форма очень точная и выразительная с точки зрения содержания и эстетики. Очень легко в этой теме свалиться в спекуляцию, но это низкий жанр.

Так как фокус был на детях, то я сказал, что хочу, чтобы истории были реальные. Поэтому я на своей машине отправился в «Детские деревни» в регионах, пообщался с социальными педагогами, психологами, директорами школ. Я просто взял микрофон и записывал личные интервью. Это было погружение на все сто. Иначе кампания была бы не такая достоверная. Конечно, потом я перерабатывал эти истории, но каждую согласовывал с руководителями программ. Две недели мне потребовалось, чтобы собрать 12 историй.

Обратная связь

Задача нашей кампании — начать диалог в обществе, определить, где та грань между воспитанием и насилием. Если вы спросите любого человека, является ли сексуализированное насилие злом, то сто процентов людей скажут, что это не просто зло, а уголовное преступление. Про физическое насилие гораздо меньше людей скажут такое. Но вообще-то, даже удар ребенка по попе считается преступлением.

Однако нет такого законодательства, которое регулировало бы эмоциональное насилие

Например, была реакция на историю Нонны Гришаевой. Она рассказывала от лица свечи, как мама лишила ребенка дня рождения за тройку в четверти. Многие посчитали, что это не насилие, но это тоже насилие: есть такое понятие, как соразмерность наказания.

После публикации нашей кампании в соцсетях некоторые люди в комментариях стали вспоминать про свои предметы из детства. Многие из них до сих пор стесняются этого, даже в сознательном возрасте людям не хочется об этом говорить. Были люди, которые писали: «Я просто листала ленту, а в итоге реву над вашими роликами». Если человек ревет, значит, он, скорее всего, вспомнил какие-то предметы из своего детства. И мне кажется, это тот самый социальный эффект, который вызвала наша кампания. Что люди задумались и пережили. Потому что после проживания своего опыта нас начинает отпускать и ситуации воспринимаются не как зло, а как опыт. Мы конвертируем память, которая у нас атрибутирована словом «зло», в опыт, который мы не хотим, чтобы случился с нашими детьми.

Журналисты говорили мне: «Максим, ты же понимаешь, что люди, которые совершают насилие, не ходят на такие выставки». Они очень заблуждаются. Половина людей, которые пришли на выставку, хотя бы раз в жизни дали ребенку по попе или подзатыльник, поставили в угол, не разговаривали с ребенком, игнорировали его. Есть много видов насилия, которое находится не в красной, а в серой зоне. И люди этого просто не понимают, так как есть некоторые культурные особенности, в которых мы живем, — «Меня били, я же вырос нормальный», «Я так воспитываю характер».

Мне кажется, необходимо оборвать эту связь и вырастить поколение детей, которые воспитывались в любви, заботе и уважении. Мы же обсуждаем этику взаимоотношений начальников и подчиненных, тему толерантности и инклюзии, мы придумываем новые слова. А давайте придумаем новую этику в воспитании детей. Никакие законы о домашнем насилии не помогут нам это сделать, когда мы говорим про методы эмоционального насилия.

У меня трое детей. Я сам не святой и могу повысить голос на них. Но для себя я сразу понял, что насилие недопустимо. Так как я жил в очень сложных условиях, дал себе слово, что не допущу никогда, чтобы мои дети жили в агрессии. Поэтому мои дети счастливые и веселые. Я ужасно горд за них.

Согласно результатам опроса «Изучение отношения россиян к использованию насильственных методов воспитания

и дисциплинирования детей, физических наказаний», каждый третий житель страны допускает применение жестких насильственных методов воспитания — например, наказание ремнем. 68% опрошенных считают нормальным в редких случаях применять «мягкие» формы физических наказаний: подзатыльник, шлепок. Почти половина родителей сказали, что применяли подзатыльники и другие «мягкие» формы наказания, каждый четвертый родитель прибегал к наказанию ремнем.

В исследовании приняли участие 1,6 тысячи респондентов старше 18 лет.

Спасибо, что дочитали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Помочь нам
Все новости

Новости

Текст
0 из 0

Подпишитесь на субботнюю рассылку лучших материалов «Таких дел»

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: