Три угла пионерского галстука
«Здравствуй, друг, здравствуй, друг, тебе рады все вокруг», — кричат белгородские дети, когда видят директора лагеря, в который их вывезли из-под обстрелов. Они живут в комнатах с идеально застеленными кроватями и острыми углами подушек — директор и воспитатели специально учат их поправлять так, чтобы они лежали красиво. Дети носят одинаковые футболки и пионерские галстуки, ходят по парам, одним отрядом. Чувствуется, что взрослые в лагере любят детей и хотят дать им самое лучшее будущее — но для этого прививают уроки пионерского прошлого
«Идем строем, хорошо, красиво»
По ряду причин редакция вынуждена изменить все имена и некоторые детали для сохранения анонимности героев и местоположения детского лагеря, где происходят события.
Я прохожу за шлагбаум лагеря и оказываюсь в абсолютной тишине. Вдоль липовой аллеи стоят жилые корпуса со свежим ремонтом, с их стороны не раздается ни звука. На улице — ни одного ребенка. Как я скоро узнаю, выход на территорию здесь разрешен только вместе с вожатыми. Внутри главного корпуса, где проходят занятия, дети могут перемещаться по одному, например, в туалет или к кулеру в коридоре, но от занятия к занятию их водят вожатые и воспитатели.
«Если им просто надо куда-то сходить, они могут и самостоятельно. Но на мероприятие вожатый собирает всех по парам, они кричат речовки, названия отряда, девизы. Идем строем, хорошо, красиво. У нас на отряде всегда трое взрослых — двое вожатых и воспитатель. Если часть детей захочет на улицу — один вожатый с ними пошел, они гуляют спокойненько, вожатый вдалеке от них, они же самостоятельные люди у нас. Это что касается старших. А малыши обычно если просятся гулять, то всем отрядом. Один попросил, второй подхватил, третий услышал, и так весь отряд собрался», — описывает установленный порядок Александра, старший воспитатель.
Правда, такие прогулки возможны только в тихий час — остальное время у детей расписано плотно. После того как закончились весенние каникулы, пришедшиеся на начало смены в лагере, по будням у детей учеба, с ними занимаются учителя из ближайшей школы. По выходным — экскурсии, квесты, концерты, разнообразные гости в лице местных чиновников или духовенства.
На минуту пустой коридор заполняется шумной смешливой разноголосицей — это куда-то идет отряд со своим воспитателем. Дети в одинаковых футболках и галстуках парами проходят мимо меня, скрываются за поворотом — и снова наступает тишина.
Директор лагеря устраивает мне экскурсию: актовый зал, библиотека, кабинет хореографии, робототехники, духовно-нравственного воспитания. Доходим до жилых комнат. Я обмираю на пороге. Обвожу взглядом помещение и уточняю, живет ли сейчас кто-то здесь. Помещение выглядит как обычный гостиничный номер до заселения: нет личных вещей, постели аккуратно заправлены пледами, сверху лежат подушки. Но дети тут живут.
— Сам учу их заправлять кровати. Чтобы подушечка — раз, — директор делает в воздухе движение, обозначая, как правильно поправлять подушку, — и остренькие края. И уже другой вид! Детям так нравится.
— Такой абсолютно стерильный вид… — замечаю я и в ответ получаю польщенную улыбку.
— Да, спасибо, это воспитатели работают, конечно.
Обычный детский бардак обнаруживается только за створкой шкафа. Он подтверждает, что вечером сюда действительно придут ночевать школьники.
Как рассказывают дети, в этих стерильных спальнях нет розеток — они есть в больших общих комнатах, здесь их называют игровыми.
«Розетки всегда заняты. Увижу свободную розетку — пойду за зарядкой, приду, а эта розетка уже занята. За неделю я только два раза зарядил пауэрбанк», — рассказывает семиклассник Олег.
Мы с директором встречаем в актовом зале отряд, дети сначала говорят: «Здравствуйте», потом берут паузу, набирают воздух в легкие и хором выдают речовку: «Здравствуй, друг, здравствуй, друг! Тебе рады все вокруг!»
Через пару минут в коридоре встречаем младший отряд. «Три-четыре», — говорит директор, но до конца фразы «Здравствуй, друг» доходят только несколько наиболее стойких голосов.
Здесь так принято здороваться, когда отряд встречает любого взрослого — директора, воспитателя или вожатого другого отряда. Но за сутки, что я провела в лагере, слышала эту речовку, только когда мимо проходил директор.
«Когда мы первый раз увидели директора, кричали эту речовку, и по взгляду было понятно, что ему понравилось, — поясняет мне Олег и добавляет: — Директор тут вообще классный».
«Кусочек знамени»
Выхожу из главного корпуса и иду в ФОК (физкультурно-оздоровительный комплекс, или попросту спортзал). Одновременно со мной с воспитателем выходит один из младших отрядов. Строй ломается, дети бегут наперегонки с кроссовками в руках (в ФОКе нужна сменная обувь). В это время из ФОКа выходит отряд постарше.
«Наш девиз! — провозглашает вожатый, открывая дверь. В ответ все вопят что-то, но разобрать невозможно. — Идем быстрым шагом! Не растягиваться!»
В большом зале занимается несколько отрядов одновременно. В правом углу худенькая темноволосая девочка в однотонной футболке с логотипом лагеря и алом пионерском галстуке ложится животом на скамейку, подтягивается на руках и ползет вперед, потом возвращается бегом в конец очереди детей, по пути передавая эстафету. Пионерский галстук сбивается набок.
Рядом дети учатся ставить палатку, цепляют пластиковые крючки за алюминиевые дуги. В другом конце зала отряд постарше играет в футбол. На них та же форма и пионерские галстуки. Когда узел сползает на спину, галстук превращается в обычную синтетическую бандану.
«Патриотизм у нас в прерогативе, мы деткам пытаемся любовь к Родине привить. Рассказываем, что пионерский галстук — это кусочек знамени, а не просто повязка. Что пионер — это первый, и раньше пионерская организация занималась помощью старшим, собирала макулатуру, металлолом, участвовала в различных мероприятиях. Считалось, что пионер — всем пример. Мы делаем параллель с тем временем, чтобы были примеры воспитания. Говорим про пионеров-героев во время Великой Отечественной войны, когда за ношение галстука нацисты практически расстреливали. Почему именно треугольник, знаете? Это отображение трех направлений: коммунистическая партия, комсомольская организация и пионерская. Это связь, это история, дети должны знать, откуда что взялось. Мы даем им задания, они материал находят и рассказывают сами, что такое пионерский галстук, как он появился. И начинают по-другому к нему относиться. Одно дело — завязал кое-как, а есть же определенный узел, не знали? Очень интересно, детям нравится», — объясняет мне директор с нескрываемой любовью.
Добродушно смеется над вопросом, не пытается ли он возродить пионерское движение в отдельно взятом лагере, и говорит, что просто хочет, чтобы дети знали историю: «Некоторые просто сидят, извините, и жуют кончики галстука. Так не было принято. За галстуком смотрели, его гладили, под белую рубашку носили».
Я приехала в лагерь не в начале смены, так что дети успели уже привыкнуть к одинаковым футболкам и пионерским галстукам. Эту одежду они носят не всегда, а во время мероприятий или когда приезжают гости — но мероприятия и гости происходят постоянно.
«В течение дня можем надеть два-три раза эти футболки. Сколько мы тут находимся — к нам ездят все время гости, и мы их [галстуки] надеваем. Уехали гости — потом еще гости. Я с мамой по видеосвязи разговаривал, она говорит: “Привези мне такой галстук”. Это классно, на самом деле. Самое трудное — это целый день мотаться по мероприятиям. А так в целом хорошо», — говорит семиклассник Олег.
Впрочем, все взрослые в лагере признают, что во время каждой смены сталкиваются со случаями, когда дети — да и вожатые, студенты педколледжей, ненамного взрослее старших отрядов, — поначалу не понимают, зачем им нужно носить пионерский галстук.
«Конечно, у каждого ребенка бывает такой момент: “Вот, нацепили на меня — тут давит, здесь жмет”. Но когда начинают углубляться в историю, они, естественно, уже понимают, что это важный символ», — разъясняет Александра, старший воспитатель смены. Ей 20 лет, она окончила педагогический колледж в прошлом году. С десяти лет проводила лето в детских лагерях — сначала обычной участницей, потом вожатой и теперь — воспитателем.
«Когда я была в лагере обычным ребенком, у нас все эти традиции про пионерский галстук забыли — и очень зря, потому что это история зарождения лагеря. Те, кто живет лагерями — а лагерями можно только жить, — считают, что пионерский галстук — это традиция, добрая традиция, которая должна соблюдаться», — считает девушка.
«Форма, галстук — это, конечно, хорошо, потому что дети приобщаются к жизни лагеря: один за всех, все за одного. Был конкурс, кто лучше и правильнее завяжет пионерский галстук. Наш отряд победил», — говорит Вера, воспитательница одного из младших отрядов.
Вера не относится к постоянному персоналу лагеря, она учительница английского в Шебекинском районе. Когда руководство школы предложило сопровождать детей, согласилась. С Верой приехали и двое ее детей-школьников.
«Дом трясется, и ты трясешься»
Массовый отъезд детей из Белгородской области — а на момент публикации этого текста губернатор области Вячеслав Гладков отчитался о десяти тысячах вывезенных детей — в СМИ назвали эвакуацией. Сам Гладков в конце марта говорил: «Мне не нравится слово “эвакуация”, это наши противники все время пытаются заморочить всем подряд головы. Да, у нас с вами опасно, но точно никто никуда не бежит».
В детские лагеря отправили только школьников — по заявлению родителей. Списки составляли школы. В том лагере, куда мне удалось попасть, не было ни детей-сирот, ни детей с особенностями развития. Сюда приехали ученики от 7 до 17 лет, их разбили по разновозрастным отрядам.
До лагеря дети добирались из Белгородской области на поездах и автобусах. В каждом поселке или городе Белгородчины, откуда планировалось забирать детей, было место встречи, где ждал автобус. Там ребята прощались с родителями, дальше их сопровождали школьные учителя — один взрослый на 12–14 детей. Автобусы отправлялись в разное время, детей привозили на вокзал группами, автобусы не шли колонной. Уезжали не из Белгорода, а с одной из станций в области. Затем — поезд дальнего следования. На вокзале в городе прибытия детей встречали сотрудники лагеря и на заказных автобусах везли их на природу, подальше от областного центра. Большинство школьных учителей, сопровождавших поезд, уехали назад в Белгород — в конце смены они вернутся, чтобы повторить путь в обратном порядке. Но несколько учителей остались вместе с детьми в качестве воспитателей отрядов.
«В первые два дня я ходил, молчал, не хотел ни на какие вопросы отвечать, потому что меня засунули в этот лагерь, я не хотел ехать. Хотел провести каникулы с кайфом, никуда не ходить, просто лежать на диванчике и чилить. Тут еще вторую смену предлагают до конца мая, я маме сразу позвонил: “Нет, ты меня здесь не оставляешь”», — рассказывает мне тот самый Олег. Он приехал в лагерь вместе с одноклассниками, но в свою нынешнюю школу перевелся за несколько месяцев до этого и толком еще не успел освоиться. В безопасности Олега продолжают мучить воспоминания об обстрелах.
«Я недавно сидел в комнате в телефоне, резко взгляд отвернул и думал, что уже летают тут, а потом вспомнил, что мы не в Шебекине, и это фонарный столб. Там у нас вообще жестко. Сидишь вечером, делаешь уроки. Выстрел, свет моргает, дом трясется, все эти 120 квадратных метров трясутся, ты сам трясешься. Когда снег еще был, он начинает падать с крыши и издает такой звук, будто опять вылетает. Слышу, что-то скатывается, у меня сердце так бьется!» — вспоминает Олег. Мы с ним разговариваем во время тихого часа — это единственное время в течение дня, когда с кем-то из детей можно поговорить наедине, не отвлекая их от очередного соревнования, секции, заполнения тестов психолога. Разговаривая, мы ходим по коридору туда-сюда. Несколько десятков шагов до поворота — разворот, несколько десятков шагов до следующего поворота — разворот.
Мама Олега сказала ему, что после возвращения в Белгород они вместе переедут в Краснодар, где живет его старший брат.
Под конец я спрашиваю Олега: сейчас, когда уже освоился, рад ли он, что находится здесь? «Я ничему не рад, лучше бы я был дома, рядом с мамой и со всеми», — опускает он глаза.
А воспитатель Вера, которая приехала из Белгорода вместе со своими двумя детьми, отвечает за себя и за свой отряд (Олег не ее подопечный, он в отряде постарше).
«Мы сейчас рады. Мы два года на дистанционном обучении. У детей нет общения, они изолированы. А здесь им дали возможность общаться с ровесниками, заводить новую дружбу. Они рады этому. Да, они скучают, постоянно созваниваются с родителями — но им здесь нравится. Дети могут спокойно выйти на улицу, они не боятся, спокойно ложатся спать. Для них это радость», — говорит Вера.
На родине Вера живет в частном доме в поселке, от которого 12 километров по прямой до российско-украинской границы.
«У нас очень шумно. Мы последние две недели до отъезда просыпались не от звука будильника, а от звука ракетной опасности. В коридоре несущие стены, крепкие, между этими стенами мы постелили матрас. Брали детей, там сидели, переживали очень, чтобы не прилетел большой осколок. Маленькие прилетали, мы их собирали по участку. Когда сидишь, а по крыше шорох осколков, очень страшно. Дочь старшая очень боится. От любого шороха она просыпается, спит с открытой дверью, чтобы успеть выскочить. В прошлом году у нас в поселке две женщины погибли, мужчина получил осколочное ранение. Разрушены дома, осколками побиты машины. Муж остался там. У меня на телефоне подключены оповещения, каждый раз, когда я вижу ракетную опасность, очень переживаю за мужа, звоню постоянно ему, обзваниваю всех близких, мама живет в другом районе, но тоже рядом с границей», — описывает Вера.
О том, чтобы уехать из региона насовсем, она ни разу не думала.
«Я родилась, выросла, училась в Белгородской области, у меня семья там. Уехать, бросить дом, все, что наживалось, — нет. Мне нравится Белгород, очень чистый город, у нас так красиво. Когда было поспокойнее, постоянно выезжали с детьми туда погулять, там много парков», — говорит она.
«Нет сил вставать с кровати»
Во время предыдущих смен в лагере отряды вместе с воспитателями писали письма участникам СВО.
«Это тоже патриотическое воспитание. С этой сменой такого еще не было. И все зависит от того, как будут чувствовать себя дети. Мы наблюдаем, чтобы лишний раз не сделать ошибку, здесь надо быть очень аккуратными. Стоит ли вообще трогать эти струнки, они там этого уже насмотрелись. Это будет уже по рекомендации педагогов, психологов», — объясняет директор лагеря.
Александра, старший воспитатель, говорит, что дети из белгородской смены чаще ищут во взрослом человеке поддержку: «Удивило, что, когда мы встречали здесь детей, они сразу с автобуса бежали обниматься, обычно дети так не делают».
То, о чем говорит Александра, я видела и сама. Во время тихого часа, когда я на минутку встала в коридоре, чтобы сделать заметку в телефоне, рядом со мной остановилась мимо проходившая девочка лет десяти, обнялась, отчиталась, что они делали за день: «Порисовали, потанцевали — хорошо!» — и пошла дальше.
«Вот он сидит, допустим, не кушает. Спрашиваю: “Ты чего?” — “Да что-то взгрустнулось”. Вот такого не было у меня в других сменах, — говорит директор. — Даем индивидуальные задания вожатым, воспитателям найти моменты, чтобы заинтересовать ребенка, отвлечь его от грустных мыслей. А чем можно отвлечь? Спортом, мероприятиями активными, беседами о главном, о Родине».
Директор — это чувствуется — искренне старается помочь детям, которых ему доверили. И старается учиться у белгородских воспитателей, которые тоже жили под обстрелами и лучше понимают, что чувствуют эти ребята.
«Я люблю, чтобы порядочек был. Иногда замечание сделаю, а у детей настроение портится, начинают вспоминать какие-то моменты. Здесь надо очень аккуратным быть. Мы с вами можем только предполагать, мы не слышим обстрелов. А дети маленькие, какое-то грубое слово, стресс может быть индикатором настроения. Тут я это понял, меня научили воспитатели белгородские», — говорит он.
В лагере есть психолог, точнее, студентка Алина, которая скоро закончит образование клинического психолога. В начале смены она познакомилась с отрядами, к малышам приходит играть во время тихого часа — наблюдает, кто как себя ведет, на что жалуется. Алина говорит, что дети редко вспоминают обстрелы.
«В основном приходят подростки 15–17 лет с обычными проблемами: отношения в семье, с близкими, с партнерами. Малыши — кто скучает по дому, кому надоело ходить на занятия. Ну или воспитатели говорят: “Вот проблемный ребенок, можно пообщаться” — или: “Сегодня у нас мальчик отказался вставать с кровати”. Есть мальчик в пятом классе, который отказался вообще говорить со всеми. Мы вшестером — я, его воспитатели, вожатые и вожатые из других отрядов — пытались с ним поговорить. Жалоб у него нет, он отвечает: “Я хочу побыть один”. А так как это лагерь, ребенка одного оставить нельзя по технике безопасности, поэтому мы с ним решили, что он вместо вечерних мероприятий, на которые не хочет ходить, будет сидеть со мной, я буду заниматься своими делами, он — своими», — рассказывает Алина.
По ее словам, в старших отрядах есть подростки с диагностированной депрессией и те, у кого подозрение на нее. Есть три или четыре человека, которые утром не могут встать с кровати, потому что нет сил.
«Младшие могут сказать: “Не хочу никуда идти, болит нога, болит живот”, в медпункте проверяют — с детьми все хорошо. Они устают именно в плане слишком большой нагрузки. Маленькие дети не говорят про обстрелы — мне кажется, они уехали оттуда, и это забывается. В основном они про это вспоминают, когда поговорят с родителями по телефону. Заметно, как дети меняются. В течение дня ребенок ходит, ему все нравится, поговорил с родителями — сразу глаза грустные. Старшие ребята про обстрелы в основном только шутят. Шутка — это защита. У нас дважды была учебная пожарная тревога, и дети боятся. Малышей выводят, они начинают задавать вопросы: “А точно ли учебная, а точно ли ничего не случится?” Объясняешь по десять раз. В этом плане заметно, что дети сильно отличаются. Если в обычной школе провести эвакуацию, то там еле-еле идут из здания, а здесь выходят на панике», — говорит психолог.
«Сплю три-четыре часа»
16-летняя Лиза, должно быть, одна из тех, кто, как считается, не может встать с кровати из-за депрессии. По крайней мере, сама Лиза рассказывает, что с утра вожатые разрешают ей ничего не делать, потому что понимают: она устала.
«Последние дни, вчера-сегодня, довольно забитый график. Но меня это не смущает, я могу, несмотря на усталость сильную, работать, делать что-то», — говорит Лиза.
Мы беседуем во время тихого часа в ее спальне, на полу лежит ватман, на котором карандашом твердой рукой нарисована в одном углу многодетная семья — родители обнимают четверых детей, в другом — в уверенных позах со сложенными на груди руками вожатые лагеря в пионерских галстуках. В центре — заключенное в сердце название лагеря, надпись «Мы связаны». Вверху — два герба: Белгородской области и той, где Лиза находится сейчас.
Это плакат на тему «Семья». Для конкурса каждый отряд должен нарисовать такой плакат. За свой отряд рисует Лиза.
«Я и ночью сижу с плакатом, и в тихий час сижу. В день сплю три-четыре часа. Ну выходит так. Я занимаюсь этим одна, больше делать некому. Вожатые постоянно спрашивают, рисую я или нет. Довольно затратное в плане сил дело, — говорит Лиза и тут же, противореча себе, добавляет: — По крайней мере, я умею это делать, поэтому особого труда не составляет. Я сама вызвалась, потому что я не уверена, что кто-то, кроме меня, занимается рисованием, а доверить, чтобы сделали плохо, я не могу. Если я умею, почему не сделать хорошо?»
Об обстрелах Лиза не заговаривает, только один раз вскользь упоминает, что сегодня как раз обсуждала с подругой: когда они вернутся назад, придется заново привыкать и вздрагивать каждый раз.
Перед ужином я наблюдаю, как Лиза накрывает стол для своего отряда — все дети дежурят по очереди в столовой. «Говорю же: я люблю работать», — с легким раздражением отвечает она на мой вопрос. Я смотрю на Лизу весь вечер и, кажется, ни разу не увидела, чтобы она улыбалась.
«Мама спросила, поеду ли я в лагерь — конечно, поеду, я люблю новые знакомства. Это необычно, — Лиза рассказывает, как появилась здесь. — Я особо ничего не знала о лагере. Зашла в интернет, почитала отзывы, сложилось нейтральное мнение, потому что были хорошие, а были — что слишком строгие правила, кормят плохо, — говорит Лиза (среди отзывов об этом лагере на одном из ресурсов несколько раз встречается слово “тюрьма”). — Я насторожилась немного. Но кормят хорошо. А правила — в зависимости от вожатых и нашего поведения. Меня все устраивает. Если хорошо себя проявлять, вожатые могут делать поблажки. В тихий час ведь разрешается сидеть только в комнате или спать. Ни ходить, ничего. В туалет можно, но все равно будут вопросы, куда ты идешь, зачем ты идешь», — описывает она.
Впрочем, в том, что касается правил, создается ощущение, что строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения и лояльностью вожатых. Вечером мимо меня проходит группа подростков — они идут в актовый зал, по дороге громко и довольно слаженно зачитывают трек T-Fest:
Это чувство голода не дает мне засыпать.
Я смотрел сам на себя, и кровь залила мне глаза.
Она думает, что pussy правят миром,
Но я не верю в эту чушь, и ты прости, так вышло (мне по***!).
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам
