«Я переверну весь мир, чтобы вернуть дочерей»

В 2021 году Европейский суд по правам человека признал, что на Северном Кавказе существует серьезная гендерная дискриминация в вопросе опеки над детьми. Даже если суд занимает сторону матери, ей приходится приложить значительные усилия, чтобы забрать детей у бывшего мужа. Этому препятствуют местные власти, а иногда и ее собственные родители. «Такие дела» поговорили с матерями, которые решились пойти против патриархальных традиций и вернуть себе детей.

Алия, 28 лет

Мы с Адамом познакомились в 2011 году. Ему было 24, мне — 14. Нас свели общие знакомые. Я с детства любила литературу, мечтала учиться и заниматься творчеством. С отличием окончила школу, поступила в университет. Но все вокруг внушали мне, что пора выходить замуж. Это обыденно для Чечни: мои подруги шли под венец уже с девятого класса. Адам тоже давил на меня, и я согласилась на замужество. Брак не был моим приоритетом, но так сложились обстоятельства.

Наши отношения изначально строились на жестком контроле. За любым моим непослушанием следовали наказания и угрозы, в том числе огнестрельным оружием. Муж говорил, что так он воспитывает меня и заботится обо мне. Каждый раз, когда у него происходил срыв, я винила в этом себя.

Спустя год у нас родилась первая дочь. Хочу ли я этого, даже не обсуждалось. Адам не уделял дочке внимания: не играл и не гулял с ней, не говоря уже об уходе. Я справлялась со всем одна. Даже болеть не было времени.

В три года дочка не смогла правильно выговорить слово на арабском, и отец ее избил. Тогда я впервые сбежала с ребенком. Хотела вернуться в родительский дом, но братья меня не приняли: семья Адама была статуснее, и у них могли начаться проблемы. Выбора не было, пришлось вернуться к мужу. Вскоре я родила ему вторую дочь.

Наши отношения становились все хуже и хуже. Как-то Адам поздно вернулся домой с работы и стал кричать на меня за то, что я посмела писать ему сообщения, хотя должна была ждать его без лишних вопросов.

С тех пор джинны стали посещать его регулярно. Он даже пошел лечиться в клинику исламской медицины. Но раз в пару недель продолжал меня избивать. Иногда я снимала побои, но в Чечне это бесполезная практика, особенно когда у мужа есть связи. Если он наказывает жену, значит, она порченая и невоспитанная.

Адама могло разозлить что угодно. Он считал, что воспитывать дочерей нужно в строгости. Говорил, что они должны бояться одного его взгляда. И они боялись! Даже бесцветная помада и скромные детские украшения были под запретом.

Адам угрожал, что, если я попытаюсь уйти от него, он убьет нас и скажет, что произошел «несчастный случай». А я верила и боялась, потому что он был непредсказуем. Но в конце концов осознала: нужно во что бы то ни стало бежать, чтобы спасти детей. Хотя на тот момент я была сломлена, считала, что так живут все, что-то внутри меня перевернулось.

Идти в полицию или в суд я не решилась. Слишком много раз видела, как в таких случаях мать выгоняли из дома, а детей передавали отцам. К тому же в Чечне считается позором жаловаться на мужа. Это поставило бы под удар всю мою семью.

Амина, 54 года

Я познакомилась со своим будущим мужем Замиром через интернет в 2005 году. Нам было по 33 года. Когда я пришла в кафе на первое свидание, то увидела, что Замир уже заказал мне чай и пирожное. Я съела пару ложек и поняла, что мне не нравится. Сказала, что не голодна, он явно был недоволен. Ответил, что «старался». Из вежливости мне пришлось доесть это невкусное пирожное. Это был плохой знак, но тогда я не отнеслась к нему серьезно.

Спустя неделю Замир снова пригласил меня на свидание. Было уже поздно, поэтому я отказалась, но он настаивал. Сказал, что приедет в гости, чтобы познакомиться с моей четырехлетней дочкой Катей. Мы тогда жили в поселке в Московской области. За пять минут до приезда Замира у нас отключили свет. Такси было не вызвать, поэтому он остался с ночевкой. И уехал только через две недели. 

Вернее, не уехал, а сбежал — в Египет, прихватив 150 тысяч рублей и ноутбук из моего дома. Потом он звонил, извинялся, просил его понять, мол, деньги нужны были, чтобы решить вопросы по поводу сына от первого брака. Но я была не готова закрыть глаза на такое предательство.

Спустя пару месяцев Замир вернулся из Египта и стал на коленях выпрашивать у меня прощение. Он привез Кате подарки и спросил, хочет ли она, чтобы у нее появился папа. А дочка очень этого хотела. В итоге у нас с Замиром все же начались отношения, хотя мои друзья и подруги были категорически против. 

Позже я узнала, что у него не было ни денег, ни жилья. Он круглосуточно сидел в компьютерных клубах и вел переписку с женщинами, чтобы примазаться к кому-нибудь.

Замир оказался крайне ревнивым и агрессивным партнером. Как-то раз мне позвонил старый друг, чтобы позвать нас с дочкой погулять, — Замир схватил мой телефон и разбил его об стену. Потом долго извинялся.

Такие вспышки агрессии стали происходить регулярно. Наша первая крупная ссора случилась, когда Замир в порыве ярости потащил за собой Катю. Я стала кричать, что ей не нужно слушать этого мужчину, он не ее папа. Замир разозлился так сильно, что сломал мне нос. 

Я забеременела, но решила, что не хочу рожать от такого человека. Собралась в Петербург, чтобы сделать аборт.

Я была в ужасе. Тогда же мы с одногруппниками посетили храм Казанской иконы Божией Матери. Там я вдруг поняла, что не имею права избавляться от ребенка, который дарован мне свыше. К тому же Замир стал вести себя терпеливо и довольно заботливо. 

После рождения девочки рукоприкладство началось снова. Когда Даше было полтора года, Замир в очередной раз поднял на меня руку. Я выскочила на улицу и вызвала полицию. За это время он успел одеть дочь, взять документы и уехать с ребенком в неизвестном направлении. Спустя две недели Замир позвонил и сообщил, что вернет дочку, если я готова сохранить семью. Мне пришлось согласиться.

Замир очень любил Дашу, но его понимание любви было искаженным и не исключало насилия. Однажды в Египте мы пошли завтракать в ресторан. Полуторагодовалая Даша не хотела доедать, и Замир начал с силой стучать указательным пальцем по ее щеке — позже на ней появился синяк. Даша описалась от страха, но все доела. Ее вырвало, и за это ей досталось еще сильнее. Я пыталась заступиться за дочь, поэтому мне тоже попало. 

Я решила подать на развод, но узнала, что беременна третьим ребенком. Спустя девять месяцев родилась третья дочка, Оля. У нее не открылись две трети легких, и нам пришлось переехать в Египет, где были более подходящие для нее климатические условия: тепло и морской воздух. Замир практически не замечал младшую дочку, он даже не сообщил родственникам, что она появилась на свет.

Детей я содержала сама: ремонтировала одежду на заказ. Замир же все это время не работал, только занимал крупные суммы на открытие бизнеса (в том числе у моего брата), набирал кредиты, прогорал и начинал все сначала. При этом вся моя зарплата поступала ему на карту. Еще он установил на мой телефон программу, которая позволяла ему отслеживать мои передвижения и звонки. 

Чтобы продолжать содержать семью, я на два-три месяца улетала в Москву и работала в частном доме в Барвихе. Как я позже узнала, детям доставалось, пока меня не было. 

Каждый раз старшая дочка умоляла меня не уезжать, но о насилии со стороны Замира не говорила. А я не могла ничего изменить из-за тяжелого состояния Оли. 

Через год мы сбежали из Египта в Россию, потому что Замир ввязался в очередную финансовую историю и влез в долги. По приезде он избил меня и детей. Тогда я впервые ушла от него и стала искать помощи. По совету знакомых обратилась в подразделение по делам несовершеннолетних (ПДН) — мне сказали, что они защищают права детей и подростков. Но там ничего не смогли сделать.

Тем временем мне стали звонить родственники мужа: они обещали поговорить с Замиром, просили сохранить семью. Но когда я вернулась к нему, вся родня тут же растворилась. Скорее всего, они просто не хотели, чтобы Замир снова появился в их жизни. Слишком проблемный человек. 

Однажды я уехала в родной город, чтобы поменять паспорт. Пока меня не было, Замир избил Катю и не пустил ее в школу. Дочка попыталась спуститься вниз по простыням, но упала и получила травму позвоночника. На восстановление ушел целый год.

Когда Катя окончила девятый класс, я сказала ей взять паспорт, бежать в ПДН и просить убежища. Дочка провела в приюте почти два месяца, пока ее не забрал родной отец. 

Прошло еще два года. Как-то я вернулась с работы домой, но не смогла попасть в квартиру. Замир обвинил меня в измене и сказал, чтобы я убиралась прочь. Моя зарплата по-прежнему поступала ему на карту, с собой у меня был только проездной. Пару ночей я провела в транспорте, потом нашла квартиру и подработку. Раз в месяц Замир разрешал мне видеться с детьми, но только при условии, что он будет все так же получать мою зарплату. 

Я обратилась в полицию. На этот раз мне повезло: заявление попало в руки сотрудников, которые уже разыскивали Замира. Оказалось, когда-то он взял у высокопоставленных чиновников из Грозного деньги под совместный бизнес и исчез. В конце декабря Замира забрала полиция, дети остались с соседкой. Она наотрез отказалась передать дочерей мне, но позволила нам провести вместе Новый год. На следующий день двоюродный брат Замира забрал нас к себе.

Спокойная жизнь продолжалась недолго. Замира отпустили, и он вернулся к нам. Вскоре он сообщил, что забирает детей и уезжает с ними на родину в Дагестан. Я спросила у дочек, хотят ли они поехать с отцом. Девочки были запуганы и ответили «да». Я сказала, что бесконечно люблю их, но устала бороться в одиночку. Если они счастливы с отцом, то могут ехать. Но если они передумают, я переверну весь мир, чтобы вернуть их назад.

Спустя четыре месяца со мной связалась директриса Даши. Она рассказала, что дочка обратилась к ней за помощью. Замир избивал Дашу целую неделю, потому что она хотела вернуться ко мне. Он таскал ее за волосы, выкручивал руки, бил по голове рукояткой ножа — и все это на глазах у Оли. Голову и спину Даши покрывали гематомы. Отец не только бил, но и домогался ее. В их дагестанской квартире был всего один диван, на котором девочки спали вместе с отцом. Даша рассказала, что папа обнимал и трогал ее совсем не по-отечески. Она пыталась покончить с собой, но попытка оказалась неудачной. Тогда Даша решила искать защиты у директрисы. Та сразу же позвонила мне.

Я начала думать, куда обратиться за помощью, и вышла на правозащитную организацию «Марем». Ее сотрудницы встретили меня прямо в аэропорту Дагестана и отвезли в шелтер. Девочки были в школе. Я позвонила Даше и сказала, что за ними придет женщина — нужно осторожно взять Олю и уходить. Если не получится взять вещи, идти без них.

Все прошло успешно. Той же ночью мы с дочками записали обращение для полиции — о том, что они больше не хотят жить с папой и сейчас им ничего не угрожает. На следующее утро девочек отвезли в травмпункт, чтобы снять побои, а я передала полиции записи звонков с угрозами. Против Замира возбудили уголовное дело за побои и развратные действия сексуального характера в отношении лица, не достигшего 16 лет. 

Сначала его объявили в федеральный розыск только на бумаге. Мне пришлось написать четыре заявления, прежде чем его на самом деле начали искать. Все это время он писал мне угрозы. Я думала, мне придется переживать за своих детей всю оставшуюся жизнь. К счастью, Замира поймали в Крыму. 

Сейчас он сидит в СИЗО и ожидает суда. А мы работаем над тем, чтобы вычеркнуть его имя из свидетельства о рождении. Так в будущем он не сможет подать на алименты или повесить на девочек свои многочисленные кредиты. 

У дочерей все хорошо. Катя отучилась в московском вузе на дизайнера одежды. У нее уже своя семья: муж и двое прекрасных детей. Даша учится в колледже на технолога пищевой промышленности, Оля планирует стать педагогом.

Анна, 32 года

Будущего мужа Дмитрия Смирнова я встретила во «ВКонтакте» в 2013 году. Мы оба жили в Москве: я с родителями, он с другом Пашей. Мне было 20, ему — 26. 

Мне понравилось, что он не курит, не пьет, работает и не сидит на шее у родителей. Но спустя год отношений жизнь стала невыносимой. Дима контролировал все: моих подруг, еду, подписки и комментарии. Он часто кричал, матерился и вел себя неадекватно. Например, однажды разбил клавиатуру об стену возле моей головы.

Каждая ссора заканчивалась тем, что Дима выгонял меня из дома. После вспышек ярости он всегда просил прощения, старался показать, какой он хороший и заботливый партнер. Я несколько раз пыталась уйти от него, но он давил на жалость и заставлял меня вернуться.

После очередного расставания и примирения Дима сделал мне предложение. Я не хотела за него замуж, но все вокруг твердили, что надо расписаться. И я согласилась.

В браке Дима стал запрещать мне еще больше, в том числе работать и видеться с родителями. Я возненавидела свою жизнь и снова сбежала. Но не представляла, как жить дальше: мне 22, я уже в разводе, без работы и крыши над головой. И тут я выяснила, что у нас с Димой будет ребенок. Подумала, что теперь все точно изменится, и вернулась.

Во время беременности наши отношения нормализовались. Я подолгу лежала в больнице на сохранении, Дима навещал меня, приносил продукты, вел себя как настоящий джентльмен. Я родила ему мальчиков-близнецов.

С детьми он мне особо не помогал. Но по крайней мере не терроризировал. Большую часть времени муж проводил у бывшего соседа Паши — он поселился в квартире напротив. Финансово нас тоже обеспечивал этот Паша, потому что Дима не мог долго продержаться ни на одной работе.

Я вела свой блог в Instagram и получала небольшой доход от рекламы. Муж днем спал, а по ночам играл в компьютер. Но за наши расходы отвечал именно он. Дима не позволил мне купить телефон, хотя сам тратил баснословные деньги на свои игры. Он даже нанял человека, который сидел за компьютером вместо него, чтобы стать лучшим из игроков. 

Я снова решилась на побег. С мальчиками организовать это стало сложнее, но мне помогли родители: они сняли для нас квартиру в том же доме, где жили сами. Дима упросил меня увидеться с детьми. Я разрешила ему посидеть с ними на детской площадке, а сама зашла в салон, чтобы решить рабочие вопросы. 

Спустя 15 минут детей нигде не было. Дима поставил условие: либо я сейчас еду с ним к мальчикам, либо больше их не увижу. В панике я согласилась на все его требования. На следующий день Дима увез всех нас, включая Пашу, в Таиланд, откуда я уже не смогла бы сбежать. 

Спустя полгода мы вернулись в Москву: я забеременела и не хотела рожать ребенка в незнакомой стране. За несколько недель до родов я снова попыталась сбежать вместе с детьми. Тогда Дима с Пашей приехали к моим родителям и стали изводить их, чтобы узнать, где мы находимся: они толкали их, угрожали, душили и замахивались на них сковородкой. 

Родители смогли вызвать полицию, но от этого ситуация стала только хуже. У Димы не было ни жилья, ни прописки в России: он приехал сюда из Латвии. Еще до всех этих событий я попросила родителей прописать его у себя. Формально он имел право находиться у них в квартире, поэтому полиция приняла его сторону. И распорядилась, что до суда дети будут проживать три дня со мной, три дня с ним. Я передала ему сыновей, Дима снова увез их в Таиланд.

Я родила дочку, подала на развод и обратилась за помощью в проект «Кавказ без матери». Мне выделили адвоката. Месяц мы пытались выяснить, где дети, — оказалось, Дима увез их не в Таиланд, а в Нижний Новгород. Благодаря содействию местной полиции я смогла найти и забрать мальчиков. А Диму на семь суток оставили в участке — за агрессию в отношении сотрудников правоохранительных органов. 

Мы с детьми переехали в Барнаул. Дима продолжал давить на меня, убеждая, что он имеет право видеть мальчиков, что у детей должны быть мама и папа. Я не стала скрывать от него новый адрес, и через три месяца они с Пашей поселились по соседству.

Мы стали воспитывать детей все вместе. Методы Димы мне не нравились: он регулярно оскорблял и шлепал детей. Когда близнецам исполнилось четыре с половиной года, он заставил меня заниматься с ними в рамках домашнего образования. Учеба давалась мальчикам тяжело, но отец записал их еще в музыкальную школу, на дзюдо, танцы и шахматы. Если дети не соответствовали его высоким ожиданиям, Дима их избивал: мог взять телефонный провод и лупить им ребенка, пока не появится огромная гематома. Я пыталась заступаться за детей, но ничего не могла сделать.

Когда мальчикам исполнилось шесть, а дочке — три, я снова забеременела. Наши отношения с Димой меня угнетали, но я все еще пыталась сохранить семью. Тем временем Паша женился и наконец вышел из нашего «абьюзивного треугольника». Вскоре после родов я узнала от его жены, что Дима изменял мне. Тут мое терпение лопнуло.

Я взяла детей и уехала с ними в Москву к родителям. Разумеется, Дима умолял меня вернуться, но его уговоры больше не действовали. 

Вскоре мы официально развелись. В тот же день Дима приехал в дом к моим родителям. Папа открыл ворота во двор, где играли старшие дети.

Бывший муж увез сыновей в Махачкалу. Я приезжала за ними, но ничего не добилась, хотя у меня было официальное постановление суда. Дима успел настроить детей против меня: мальчики кричали, дрались, кусались. ПДН, полиция, судебные приставы — все были в шоке от этого зрелища. Адвокат Димы давила на то, что если я заберу детей, то нанесу им психологическую травму. В итоге приставы заняли их сторону.

Больше Дима не давал мне видеться с мальчиками. Когда я приезжала в Махачкалу, он прятал их от меня. Я обивала пороги приставов и прокуратуры, наняла местного адвоката. Мы обратились за помощью к уполномоченному по правам ребенка в Чечне, он пообещал содействие. 

Но в день моего последнего визита Дима снова взял детей и сбежал. И никто ничего не может с этим сделать. У меня есть постановления двух судов от 2020 и 2025 годов, там написано, что дети должны проживать со мной. Всем на это плевать. Мои сыновья уже десять месяцев живут отдельно от меня, но в ответ на свои жалобы я получаю только отписки.

«Ребенок принадлежит роду отца» 

Проблемы с передачей детей матери в первую очередь касаются трех республик Северного Кавказа — Чечни, Ингушетии и Дагестана, говорит создательница и координаторка проекта «Кавказ без матери», которая пожелала остаться анонимной. Дело в том, что на территории этих республик действуют три разные правовые системы: адат, шариат и российское законодательство. 

Адат — это набор обычаев и традиций, которые охватывают все сферы жизни, в том числе семейные отношения. Шариат — система мусульманских правил, основанная на Коране и учениях пророка Мухаммада. Оба предполагают, что ребенок принадлежит роду отца. По этой причине у мужчины больше шансов склонить суд на свою сторону, особенно если он из влиятельной семьи.

«Речь не всегда о подкупе или давлении. Просто так устроено патриархальное общество: если отец проявляет настойчивость, ему, скорее всего, пойдут навстречу», — объясняет эксперт.

Тем не менее суд часто встает на сторону матери. Проблема в том, что для местных чиновников традиции, как правило, оказываются важнее закона. «Даже если суд постановил, что мать имеет право забрать детей, она рискует столкнуться с бездействием приставов. А работающих механизмов, которые позволили бы женщинам отстоять свои права, нет», — рассказывает создательница и координаторка проекта «Кавказ без матери».

Судебные приставы не несут серьезной ответственности за свое бездействие. Они могут годами не выполнять решения суда о месте жительства ребенка или делать только формальные шаги, создавая видимость работы.

При этом отцы, как правило, угрожают бывшим женам, а иногда и собственным детям, если они стремятся воссоединиться с матерью. Даже родители женщины не всегда готовы ее поддержать. «Важно понимать, что они тоже часть этого общества», — поясняет эксперт.

В большинстве случаев женщина не может рассчитывать ни на заступничество государства, ни на помощь родственников. Остается только один вариант — обращаться в правозащитные организации, такие как «Кавказ без матери».

«Мы возвращаем детей разными способами, но один из самых действенных — предать ситуацию огласке, — говорит создательница и координаторка проекта. — Когда история становится публичной, чиновники понимают, что их контролируют, и занимают сторону женщины. Для матерей это рискованный, но ответственный шаг. Потому что, если молчать, их требования так и будут игнорировать».

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

• Теги:
• борьба за права
• дети
• женщины
• правозащита
• спасение людей
• суд