«Мы помогаем приезжающим в Россию адаптироваться и соблюдать законы»

Ботиржон Шермухаммад родился и вырос в Узбекистане. Он отучился на юриста в Ташкенте, а потом решил продолжить обучение в МГИМО. Однако после переезда в Россию его жизнь резко изменилась: Ботиржону пришлось работать на стройке и жить в бараке на 10–15 человек. Он столкнулся с бюрократией, ксенофобией и нарушением своих прав. Тогда Ботиржон начал консультировать других мигрантов, которые испытывали похожие трудности. Он устроился юристом в некоммерческую организацию «Тонг Жахони», запустил ютьюб-канал и медиа о проблемах узбекистанцев в России. «Такие дела» и Т—Ж попросили Ботиржона рассказать, как он помогал мигрантам отстаивать свои права и почему ушел из юриспруденции в медиаменеджмент.

«Пропускал половину уроков, потому что ездил на олимпиады»

Я родился в 1985 году в селе Урта-Шахрихан Узбекской ССР. Отец, юрист по образованию, работал прокурором. Мама какое-то время была учителем ботаники в школе для глухих, а потом уволилась и посвятила себя воспитанию детей. Я был средним из трех братьев.

Вскоре после моего рождения отца перевели на работу в другой район, и мы переехали. У меня были хорошие отношения с родными и активное детство: как и все дети, я любил гулять и играть с ребятами во дворе, а еще занимался карате и футболом. Но большую часть времени я всегда посвящал учебе: с семи лет ходил к репетитору по английскому и много занимался сам. Учился в основном на пятерки. 

Когда мне было 12 лет, мы вернулись в родной район. Нам с братьями пришлось переходить в новые школы. Я учился лучше всех — видимо, поэтому папа решил реализовать свою несбывшуюся мечту через меня. Он сказал, что мне надо стать ученым, и предложил поступить в лицей с углубленным изучением физики и математики.

Я еще не знал, чем хочу заниматься, поэтому не стал возражать отцу. Даже когда выяснилось, что мне в этот лицей рано: я перешел только в седьмой класс, а туда брали с восьмого. Директор, знакомый отца, решил все же дать мне шанс. Меня зачислили в лицей — с условием, что по итогам первой четверти я наравне с одноклассниками сдам экзамены.

В итоге я справился, но мне пришлось много заниматься с репетиторами, чтобы нагнать других ребят. Было тяжело. А главное, я быстро осознал, что я не технарь, а гуманитарий: больше всего мне нравились история и право. Отец тоже это заметил и, даже не спросив, через год перевел меня в другую школу. С девятого класса я стал учиться в лицее с углубленным изучением права. Тогда я точно понял, что это мое. 

Я хорошо учился, постоянно ездил на олимпиады и конкурсы по праву. Иногда пропускал половину уроков, потому что разъезжал по всей стране. У меня осталось много грамот за участие в конкурсах, несколько раз я даже занимал призовые места. 

Из-за пропуска седьмого класса школу я окончил в 15 лет. Помню, у меня даже паспорта не было, чтобы подавать документы в вуз, и вместо него мне выдали специальную справку. Сомнений насчет будущей профессии не было. Я так увлекался правом, что решил, как и отец, стать юристом. Выбрал один из самых престижных вузов Узбекистана — Ташкентский государственный юридический институт (ТГЮИ).  

К сожалению, в том году я не поступил: не хватило всего пяти баллов. Думаю, сыграл роль и высокий конкурс, и то, что я был младше других, — мне еще нужно было время на подготовку. Помогли родители: они сняли для меня квартиру в Ташкенте и наняли репетиторов, которые готовили к поступлению именно в ТГЮИ. В итоге со второго раза я справился и в 2001 году стал студентом.

«Я понял, что точно не буду ни прокурором, ни судьей»

Студенческие годы мне нравились: мы с братом жили в квартире знакомого семьи, гуляли по Ташкенту, у нас было много друзей. Со второго курса я стал работать репетитором — готовил школьников к поступлению в свой вуз. Получал неплохие деньги, но их все же не хватало, чтобы обеспечить себя, поэтому мне помогали родители. Учеба в вузе меня радовала. У нас были хорошие преподаватели и интересные предметы, например международное право, на олимпиаде по которому я занял второе место. 

Но в целом я учился неидеально: часто опаздывал, ходил только на те занятия, которые считал полезными для себя. На красный диплом не рассчитывал — понимал, что мне все равно не дадут его получить, потому что я постоянно ссорился с деканатом. Мне не нравился вездесущий контроль, например дресс-код: нас заставляли каждый день носить костюм и галстук. Если кто-то приходил в другой одежде, нужно было писать объяснительную, а за частые нарушения могли отчислить. В школе мы тоже носили форму, но все было не так строго, поэтому я не возмущался. А вот в вузе стал бунтарем.

В студенческие годы я начал увлекаться российской прессой. Мне всегда казалось, что умные люди читают газеты, и я хотел соответствовать этому образу. Но во времена Каримова в Узбекистане была жесткая цензура: прочитать что-то о политике и экономике у нас было невозможно. Так что я подписался на российские издания — «Аргументы и факты», «Труд».

Тогда же я разочаровался в работе в государственных органах. На третьем и четвертом курсах у нас была практика в судах и прокуратуре, и я видел, что многое там делалось не по закону. Например, приговор выносили заранее — к моменту, когда начиналось заседание, мы уже знали, чем оно закончится. То, что говорили адвокаты и прокурор, не имело никакого значения. Суд якобы удалялся на совещание, но это была профанация: они ничего не решали, а просто пили чай. Я понял, что точно не буду ни прокурором, ни судьей.

В 2005 году я окончил вуз и задумался над тем, что делать дальше. В итоге решил сменить специальность и поступить в магистратуру на факультет международных отношений. Поскольку увлекался российской политикой и прессой, выбрал МГИМО. Учиться нужно было на русском, но я не видел в этом проблемы: я ходил в русский детский сад, изучал язык в школе и университете, старался много читать и писать на нем.

«Работать курьером было психологически тяжело»

Однако решение о поступлении в МГИМО я принял слишком поздно. Когда я прилетел в Москву в октябре, прием документов в вузы уже закончился. Мне нужно было ждать следующего года. Я решил остаться в Москве, поработать и подкопить денег на учебу: на бюджетное место в российском вузе я, как иностранец, рассчитывать не мог. 

На первое время остановился у знакомых, которые снимали комнату в Одинцове. Оформил регистрацию по месту жительства — это требовалось для работы.

Без вида на жительство я смог устроиться только курьером в интернет-магазин «Бутылка.ру». Психологически мне, конечно, было тяжело заниматься этим с высшим образованием. Но проработал я там всего 15 дней: мне позвонил кто-то из родственников и сказал, что знает директора строительной компании в Москве, который может устроить меня к себе.

До сих пор помню, как проходил собеседование.

Меня взяли на работу: вместе с другими рабочими я укладывал кровлю на улице Плющиха. Эта работа, конечно, была далека от моей специальности, зато меня оформили официально — благодаря этому я получил разрешение на работу в России на год.

Через два месяца знакомый из интернет-магазина, где я поначалу трудился, позвал меня в компанию «Ермаков и партнеры» — сказал, что они ищут помощника юриста. Я, естественно, предложение принял: радовался, что наконец-то могу заняться чем-то по своей части. Но зарплата была маленькой, всего десять тысяч рублей. Пришлось искать подработку, и я начал помогать другим узбекистанцам.

Они обращались ко мне через знакомых. Я оформлял и восстанавливал им документы, помогал с покупкой авиабилетов, делал денежные переводы их родным: не все хорошо знали русский и могли доехать со стройки до банка или авиакассы. В итоге через несколько месяцев из компании меня уволили — я был слишком занят своей подработкой и часто опаздывал в офис. Тогда я полностью посвятил себя помощи другим мигрантам.

Я зарабатывал какие-то деньги, но на аренду квартиры или комнаты в Москве их не хватало. Так что жил в бараке на 10–15 человек вместе со строителями из нашего района. Бывало, что оставался в бытовках на стройобъектах и в подвалах жилых домов вместе с дворниками.

Иногда приходилось сталкиваться с ксенофобией. Тогда, в 2000-х, скинхеды еще не перевелись, порой они даже убивали мигрантов. Один раз на Ленинградском вокзале встретил таких: они агрессивно смотрели на меня и даже сделали несколько шагов в мою сторону. Я долго не решался выйти на улицу, оставался на вокзале, где была полиция и другие люди, — ждал, пока скинхеды уйдут.

С обычными горожанами тоже бывало всякое. Классическая ситуация: стоишь в очереди в супермаркете, кто-нибудь сверлит тебя недовольным взглядом и ворчит: «Понаехали». Одна женщина в миграционной службе, услышав, что я говорю по-русски, сказала: «Ух ты, оказывается, есть грамотные узбеки!»

Полицейские, к счастью, интересовались мной редко, но были неприятные ситуации и с ними. Один раз меня остановили для проверки документов на Ленинградском вокзале, спросили, куда еду. Я ответил, что в Петербург, к родным. «Уже и родственниками тут обзавестись успел?» — сказал полицейский с издевкой. При этом он не возвращал мою миграционную карту, мял ее, чуть не порвал. 

В другой раз полицейские и вовсе стали показывать мне какой-то белый порошок в пакете. Угрожали, что подкинут его мне, если я не отдам им 500 рублей. На тот момент это была приличная сумма. Мне пришлось пойти на их условия.

«Говорил арендодателям, что я из Узбекистана, и мне сразу отказывали»

К лету я передумал поступать в университет: для иностранца учеба в МГИМО стоила шесть тысяч евро в год, а у меня накопить такие деньги не получилось. К тому же я понял, что работать мне интереснее, чем учиться. 

В начале 2007 года со мной вдруг связался юрист, уволивший меня из «Ермакова и партнеров», и предложил вместе открыть компанию. Он планировал заниматься в том числе помощью мигрантам и рассчитывал получать клиентов через меня. 

Так я стал соучредителем и генеральным директором консалтинговой группы «НИКА». Проблем с документами не было: зарегистрировать юрлицо в России мог любой. С работой я тоже справлялся. Быстро вник в особенности российского законодательства — оно практически ничем не отличается от узбекского. Мы помогали мигрантам с оформлением на работу, регистрацией фирм, получением патентов и по другим вопросам.

У меня стало больше денег (бывало, зарабатывал две-три тысячи долларов в месяц), и я начал снимать жилье. Сначала подселился к знакомым из Узбекистана — мы вчетвером жили в двухкомнатной квартире. Потом пытался найти для себя отдельное жилье, но это оказалось трудно. Как только я говорил, что из Узбекистана, мне сразу отказывали. Пришлось попросить русскую знакомую договориться о просмотре и пойти на него вместе со мной — мы наврали, что будем жить вместе. Только после этого мне сдали квартиру.

В 2008 году через родителей я познакомился со своей будущей женой. Она никогда не была в России, но, несмотря на это, легко согласилась переехать ко мне. Мы заключили брак и стали жить вместе в той самой квартире. 

Чтобы я имел право находиться в России, мне требовалась регистрация. Но хозяин той квартиры не хотел меня прописывать — это очень распространенная проблема среди мигрантов. Как и многим другим, мне приходилось покупать регистрацию в том месте, где я не жил, — это стоило около трех тысяч рублей на три месяца. Еще это было опасно, потому что в любой момент адрес могли проверить. Если бы оказалось, что я там не живу, меня бы депортировали. Но мне повезло: мою регистрацию никогда не проверяли — думаю, потому, что я хорошо говорил по-русски, презентабельно выглядел и не вызывал подозрений.

Каждый год мне надо было заново оформлять разрешение на работу, чтобы подтверждать, что у меня есть основание находиться на территории России. Приходилось долго собирать нужные документы, а потом стоять в огромной очереди в миграционной службе. Иногда это занимало весь день. 

Только в 2010 году я смог получить разрешение на временное проживание (РВП) на три года. Для него нужны основания — у меня это была своя компания и оплата налогов в России. Хотя к тому моменту я вел бизнес уже несколько лет, сделать разрешение раньше не получалось: каждый год на регион выделяли ограниченное количество квот. Еще через два года мне удалось получить ВНЖ на пять лет, потом я несколько раз продлевал его.

«Это было невероятное чувство — мы реально помогали людям»

Во время работы в «НИКЕ» я часто бесплатно консультировал мигрантов, но все же это была коммерческая история. Я сменил вектор своей деятельности в 2013 году, когда познакомился с Валентиной Валентиновной Чупик, руководителем международной организации «Тонг Жахони». 

Организация проводила тренинги для мигрантов, и я присоединился к одному из занятий. Нас учили, как искать работу и жилье, как взаимодействовать с полицией. Мы разыгрывали разные ситуации, это было полезно и интересно. Тогда я впервые узнал, что есть люди, которые оказывают юридическую помощь мигрантам совершенно бесплатно. 

Мы с Валентиной Валентиновной стали много общаться.

В 2015 году я решил тоже заняться защитой прав мигрантов. Начал с мобильного приложения Migrant. Многие узбекистанцы жаловались мне, что они не знают, где посмотреть, есть ли у них запрет на въезд в Россию. Я связался со знакомыми программистами и заказал у них разработку приложения, которое помогало зайти на сайт МВД и проверить свой статус. Это обошлось мне в 1500 долларов.

Мы сделали и запустили Migrant за три месяца, и приложение сразу стало популярным. Тогда у него было более 170 тысяч скачиваний и множество положительных отзывов. Много раз меня благодарили лично. Migrant стал моим первым социальным, а не бизнес-проектом — я ничего на нем не заработал.

В 2016 году я приехал в Узбекистан и попросил одно из больших местных изданий — Kun.uz — взять у меня интервью. В этом часовом разговоре я рассказал о проблемах мигрантов в России и своем приложении. Потом на меня начали выходить другие узбекские и российские журналисты, например сотрудники «Дождя» и «Русской службы Би-би-си». Я дал еще несколько интервью.

Вскоре я сам стал писать для выходящей в Москве на узбекском газеты «Узбегим». В своих материалах освещал различные юридические вопросы: рассказывал, как сделать разрешение на работу, что нужно для оформления РВП, за что можно получить запрет на въезд и как его снять.

В 2017 году Валентина Чупик предложила мне присоединиться к ее команде в качестве узбекоязычного юриста. У меня по-прежнему был свой бизнес, но я согласился и следующие три года проработал в «Тонг Жахони».

Вся помощь, которую оказывала наша организация, была бесплатной, а зарплаты мы, сотрудники, получали за счет грантов. Денег было не слишком много: вначале моя зарплата составляла примерно 450 евро, на следующий год — около 1000. Но все компенсировало невероятное чувство: мы реально помогали людям. Я понял, что это нравится мне намного больше, чем трудиться в коммерции. Бизнесом занимался уже не очень активно, а потом и вовсе закрыл свою компанию.

В штате «Тонг Жахони» было четыре юриста. В год мы помогали примерно 25 тысячам мигрантов. Во время пандемии нам звонили люди, у которых не получалось вызвать скорую. Операторы им отказывали — говорили: «Вы не граждане РФ, у вас нет медицинской страховки». Тогда к нам обратился начальник Агентства внешней трудовой миграции Узбекистана и предложил организовать call-центр, чтобы помогать мигрантам вызывать скорую.

Мы собрали журналистов, которые пишут про миграцию, а также юристов, активистов, волонтеров и в кратчайшие сроки создали единый номер. Люди звонили по нему, и операторы отвечали им на четырех языках: узбекском, киргизском, таджикском, русском. Они выясняли, какая у человека проблема, помогали дозвониться до скорой и добиться, чтобы она приехала. Благодаря нашему call-центру более 700 человек смогли получить медицинскую помощь.

Еще к нам поступало много жалоб на полицию: обычно мигрантов останавливали в метро или забирали из квартир для «проверки документов». По закону через три часа после задержания полицейские должны были или предъявить обвинение, или отпустить человека, но бывало, что людей держали намного дольше без всяких оснований. В таких случаях мы звонили в отделение полиции и просили объяснить причину задержания. Обычно после этого людей отпускали. Если нет, мы делились информацией в нашей группе и просили волонтеров тоже звонить в отделение. Массовые звонки, как правило, срабатывали.

Раз в три месяца мы ездили в спецприемник «Сахарово» в Москве — там ждут депортации те, кого через суд выдворили из страны. Как правило, они находятся там полтора-два месяца, пока постановление не вступит в силу. Спецприемник финансирует государство, но иногда деньги кончаются, и начинаются проблемы со снабжением.

Мы возили мигрантам одежду, лекарства, еду и воду. Помимо «Сахарова», посещали спецприемники в Московской и Тверской областях — обычно там условия еще хуже, потому что не хватает финансирования.

«Мигрантов миллионы — только СМИ могут охватить всех»

Вскоре я понял, что хочу не только консультировать отдельных людей, но и доносить информацию до широкой аудитории. В 2017 году я начал выпускать бесплатную газету «Мигрант» на русском и узбекском языках. В ней были статьи с полезной информацией для мигрантов: различные советы, инструкции, разборы законов. 

Материалы писали я сам и мои знакомые журналисты из Ташкента. Еще я нанял дизайнера и верстальщика, нашел типографию, где мы отпечатали тираж в пять тысяч экземпляров. Найти газету можно было в миграционном центре «Сахарово», в офисе моей компании и популярных у мигрантов кафе (например, в чайхане «Анор»).

Однако нам удалось выпустить только четыре номера «Мигранта». Выпуск газеты стоил порядка 80 тысяч рублей, я вкладывал в проект свои личные средства, а рекламой удавалось отбить только 20% расходов. Финансовой возможности продолжать просто не было. Но даже за четыре месяца у нас появились постоянные читатели — те, кто писал мне с благодарностями, говорил, что ждет нового выпуска.

Вместо газеты я решил запустить ютьюб-канал Migrant UZ. Мне часто звонили с одинаковыми вопросами, и я подумал, что удобно собрать ответы на них в одном месте. В 2017 году мы с моим помощником выложили первое снятое на телефон видео. Затем подготовили целую серию роликов и стали регулярно проводить эфиры, где я отвечал на вопросы зрителей.

Медиапроекты давали мне ощущение, что я делаю что-то полезное. Проблема была только в том, что я не зарабатывал на них. Все изменилось в 2018 году, когда я набрал 10 тысяч подписчиков: канал стал приносить небольшой доход, я смог нанять оператора-монтажера. Сейчас у моего канала уже 900 тысяч подписчиков.

Я осознал, что вышел на новый уровень: четверо юристов от НКО могли помочь десяткам тысяч, но на самом деле мигрантов миллионы. Именно СМИ дают возможность охватить всех и донести важную информацию до каждого.

В 2021 году я понял, что канала недостаточно: я вел его один в свободное от работы время и, естественно, не успевал делать много. Тогда я решил запустить полноценное медиа — портал Migrant.uz. Нанял профессиональных журналистов и редакторов, которые стали писать новости и статьи. 

В нашем медиа мы поднимаем мигрантские проблемы и привлекаем к ним внимание властей. Зачастую государство бездействует, пока СМИ не вынесут ситуацию в публичное поле. Только после этого приходит распоряжение разобраться.

Мы помогли уже многим. Например, в Клине у узбечки отобрали шестилетнюю дочку. Женщина родила дома, и у ребенка не было свидетельства о рождении. На улице их заметили соцработники и, когда мать не смогла предъявить документы девочки, решили забрать ее. Мы писали об этом, а затем я как юрист и переводчик помогал женщине. В итоге вмешалось посольство Узбекистана, и через два месяца мы смогли вернуть ребенка родительнице. Девочке оформили документы, их вместе с мамой отправили в Узбекистан.

«Государство не должно видеть в правозащитниках врагов»

Летом 2021 года мы с семьей — женой и тремя детьми — решили переехать в Ташкент. У меня не было планов навсегда оставаться в России, хотя и я пробыл там 16 лет. Я устал жить вдали от дома и родных. К тому же дети подрастали, и я не хотел, чтобы они учились в российских школах. Видел, что подростки там матерятся, курят, выпивают, целуются — все это противоречит нашим национальным традициям.

В Ташкенте я продолжаю развивать Migrant.uz. Сейчас в нашей команде десять человек, мы зарегистрированы как СМИ, работаем более системно и профессионально. Сам я уже не пишу материалы, только веду эфиры на YouTube. Еще занимаюсь организационной деятельностью, решаю финансовые вопросы — в общем, работаю медиаменеджером. Кроме того, как специалист по миграции я часто выступаю на разных площадках: даю интервью и выдвигаю свои предложения по решению проблем. 

Не выпадать из российской повестки нам помогает наша юристка, работающая в Москве. Она отбирает и пишет новости для нашего портала, а еще консультирует мигрантов. Раз в год я езжу по делам в разные регионы России и узнаю, что там происходит. Кроме того, своими проблемами с нами делятся читатели.

Главную проблему в сфере помощи мигрантам я сейчас вижу в том, что многих активистов и правозащитников в России сажают в тюрьму или депортируют. Например, Журабека Амонова. Слышал, что у ФСБ есть черный список, в котором я тоже нахожусь: люди из него государству не нужны, они ему якобы мешают, качая права мигрантов. 

Такое отношение мешает работать правозащитным организациям, журналистам и блогерам — получается, Россия видит в нас врагов. Но мы не враги: мы объясняем мигрантам законы РФ и правила жизни в стране, помогаем им адаптироваться. При этом мы единственные, кто это делает. Системной работы с мигрантами со стороны государства нет: никаких программ по изучению истории, законов, языка, культуры.

Я хочу изменить эту ситуацию. Рассчитываю, что в перспективе мы будем выпускать материалы для узбекских мигрантов по всему миру: в США, Евросоюзе, Турции, Южной Корее. Я собираюсь создать целый медиахолдинг, в том числе запустить телеканал — не только про миграцию, но и про жизнь в Узбекистане.

• Теги:
• благотворительность
• мигранты
• правозащита