«Забрало падает». Монолог «домашней насильницы», которая решила изменить свое поведение

На пятом месяце беременности Вера поняла, что ее неконтролируемый гнев и приступы ярости вплоть до применения физической силы разрушают отношения с мужем. Чем это обернется для их будущих детей? Вдруг они станут свидетелями скандалов? Или, не дай бог, она и на них поднимет руку? Вера решила, что так больше продолжаться не может. Набрала в поисковике «группы для авторов насилия» и написала организаторам одной из них. Сейчас Вера проходит 18-недельную терапевтическую программу, учится контролировать эмоции и на многое в жизни смотрит иначе. «Такие дела» записали ее монолог.

«Есть я, а есть мое поведение»

Раньше я часто представляла, как даю интервью. Вся такая успешная и звезда, рассказываю про свои творческие планы, а у меня спрашивают: «Подскажите, как стать такой же офигенной?» Кто же знал, что в реальности получится: «Подскажите, как вы стали авторкой насилия?»

Хотя нас на группе учат говорить иначе. Не «автор насилия», не «насильник» и уж точно не «абьюзер», а «человек, проявляющий насильственное поведение». 

Самое первое, что нужно уложить в голове, — необходимость разделять: есть я, а есть мое поведение. Это ни в коем случае не оправдание из серии «ну просто человек плохо себя ведет». Напротив, это навык брать полную ответственность за то, что ты делаешь, не пытаясь прикрыться трудным детством, жизненными обстоятельствами или характером. То, что я делаю по отношению к другим людям, — это мое поведение. А взрослый человек в состоянии свое поведение контролировать. Вместо клейма мне дали ключ: «Иногда я веду себя неприемлемо, но это можно изменить». 

Раньше я всегда попадала в петлю поломанной логики: делала что-то насильственное, например кричала на мужа, била посуду или швыряла вещи. Затем уходила в жуткий штопор стыда:

Чем больше я себя ругала, тем мощнее потом каялась в содеянном. А потом обязательно происходил обратный скачок: «Ну сколько можно об этом, я уже достаточно себя по щекам нахлестала». И получается, все время шел какой-то надрыв, не было возможности спокойно это исследовать, поговорить с собой. Попытаться понять, почему вообще так происходит, что со мной в эти моменты случается. 

Это не только моя схема — так работает сознание у многих людей с насильственным поведением. Первой задачей было от этого уйти — впервые за многие годы. 

«У меня чудесная семья»

Я коренная петербурженка. Мои родители и все бабушки с дедушками родом оттуда. Интеллигентные, образованные люди. Первое, что я сказала психотерапевтке, когда пришла на сессию: «У меня чудесная семья! Не знаю, откуда все эти проблемы». Это стало нашей с ней шуткой. 

Мама работала педагогом, потом переучилась на дизайнера. Папа — военный: часть моего детства мы жили в Ленобласти, где у него была служба. Там же родилась младшая сестра. Потом вернулись в Питер. В 90-е папа стал заниматься бизнесом. Мы никогда не голодали. Никто в семье не пил по-черному и детей смертным боем не бил. Наоборот. Помните иллюстрации к книжке про Винни-Пуха? Там волшебный лес. В моей памяти детство — это такая же драгоценная книжечка: каждая картинка чудесная, и вокруг еще финтифлюшки.

Вот здесь как раз начинаются сложности. Мы привыкли думать, что насилие — это обязательно ад кромешный с угрозой жизни. Стереотипный образ — пьющий мужик, избивающий жену и детей. Проблема в том, что насилие бывает гораздо тоньше. 

У нас в семье была доверительная атмосфера: чтение друг другу книжек, разговоры по душам. Мама могла передо мной извиниться, если в чем-то была неправа. 

В восьмом классе, когда у нас с подругой возникли сложности, именно она посоветовала сходить вместе к психологу, разобраться. Сама нас записала к психологу на сессию и оплатила ее. Она была одновременно передовой, прогрессивной и чуткой, внимательной. Родители очень много в нас вложили — своего внимания и времени. Прививали вкус, баловали. Мы много смеялись вместе.

И в то же время почему-то я всегда знала, с каким настроением мама открывает входную дверь. Меня не били, но несколько раз за детство я стояла в углу. Руганью тоже могло прилететь хорошо. Мама без стука входила в нашу с сестрой комнату. Легко отпускала язвительные и даже оскорбительные комментарии. Могла прочитать мой личный дневник, позвонить и прокомментировать что-то. Причем какие-то вещи из написанного ее искренне восхищали, и она с восторгом мне их зачитывала. А у меня внутри сначала все холодело: ведь это мое, лежало в секретном ящике. А потом разжималось: «На меня не орут. Раз мама добрая, ей можно подыграть». И я с облегчением хихикала в ответ. 

Из раннего детства смутно помню родительские выяснения отношений на повышенных тонах: слышны были крики, мамины верещания. Кухонную дверь несколько раз разбивали, сильно хлопнув, или в нее что-то прилетало, из рамы торчали осколки, а потом стекло заменяли на новое с другим узором. Но никто не считал нашу семью неблагополучной. Ну поссорились и поссорились, с кем не бывает. Все в порядке вещей.

Мне до сих пор сложно говорить о родителях что-то «негативное», сразу хочется сбалансировать хорошим или как-то их оправдать: «время было тяжелое», «мама уставала на работе», с детьми и по дому ей действительно никто не помогал, папа вообще не принимал участия в быту. 

Как только я говорю что-то некомплиментарное, сразу проваливаюсь в сильнейшее чувство вины: «Вот неблагодарная». Мне страшно, что я смею что-то предъявлять. И боюсь, что мне выскажут: «Ой, какие мы нежные. Тебе слова нельзя сказать, ты сразу про границы. Поначитались своих книжек, теперь умничаете. Никто вам зла не хотел, все с заботой делалось». 

Помню одну историю с бабушкой. Мне было лет девять, я гостила у нее. Однажды пошла в душ. Спустя несколько минут бабушка стала стучаться: «Пусти, я спинку потру». Она всегда ходила в общественную баню и там привыкла мочалками натираться. А дома никто мне спинку не тер. Я говорю: «Не надо». Бабушка настаивает: «У девушки должна быть гладкая, чистая спина». Я снова отказалась. Бабушка начала дергать дверь и кричать: «Открой, ты что себе позволяешь!» И, наверное, выломала бы эту дверь, если бы я не открыла. Я стояла в ванной голая и напуганная. Вспоминаю сейчас, и мне снова становится плохо. Сразу подчеркну, что здесь отсутствует сексуализированный контекст. Просто бабушка четко видела, что и как может со мной делать и где она должна решать про меня и за меня какие-то вещи. А у меня права голоса не было — «маленькая еще». И попереть против произвола взрослого было немыслимо.

И опять кто-то наверняка скажет: «Ну не избили же тебя, подумаешь, бабушка как лучше хотела». И у меня самой в голове сейчас, пока рассказываю, звучит: «Это всего один раз было, столько всего хорошего бабушка тебе сделала, а ты к одной истории прицепилась». И так и тянет не придавать этому значения, махнуть рукой: «Ничего страшного». 

Но сейчас я не сомневаюсь, что это все — тоже насилие. И входить без стука в комнату, и рыться в чужих вещах, и кричать друг на друга или догонять человека и что-то продолжать выговаривать, хотя он ясно дал понять, что ему нужна пауза. Именно из-за таких вроде бы незначительных моментов я росла с абсолютным ощущением, что это нормально. 

А спустя несколько лет я сама третировала младшую сестру. Однажды мы договорились встретиться, она опоздала минут на 30. Боже мой, как я ей выносила мозг. Она уже десять раз признала, что была неправа. А я все продолжала говорить, какое это неуважение. Я ее буквально уничтожала. Сестре было 13 или 14, мне около 20. И я уже унаследовала мамину традицию «я не договорила», все эти выматывающие «возвращения». Я на какое-то время успокаивалась, потом шла к ней в комнату, опять начинала выговаривать, стыдить, переходила на крик. И не видела в этом никаких проблем: «сестра же неправа». 

«Вот если бы он нормально попросил»

До встречи с мужем я никогда ни с кем не жила. Но романтические отношения случались. В них тоже были ссоры и скандалы. Я могла кричать, хватать за одежду, пытаться удержать человека. Если мы ругались на улице, было все равно, что вокруг люди. Я могла бежать за человеком и кричать что-то в спину. И мужчине приходилось останавливаться, чтобы я не голосила. Когда ссорились у кого-то из нас дома, мне окей было встать в дверном проходе и угрожать: «Если ты сейчас уйдешь, между нами все кончено». 

При этом в моих глазах другие всегда были во всем виноваты. Это они творили ужас в мой адрес, выводили из себя. «Вот если бы он чуть поласковее сказал, попросил бы нормально…» 

Мне тяжело давалось признание своей ответственности в происходящем. Да, я видела, что вела себя не очень красиво. И в спокойном состоянии могла согласиться, что перегнула палку. Но это не было глобальным признанием ответственности.

Интуитивно я всегда стремилась к отношениям, где есть место теплу, принятию, партнерству. Но довольно долго твердила себе, что мне нравятся брутальные мужчины. И подразумевала при этом какую-то грубую силу. Кого-то, кто сможет меня приструнить. Такая патриархальная картинка, где женщина — принцесса, ее добиваются, а мужчина одновременно и рыцарь, и может ее на место поставить. Иначе что он, не мужик, что ли? 

«Я копила в себе, а потом взрывалась»

Рома оказался совсем другой. Мы познакомились, когда нам обоим было чуть за 20. Я чувствовала, что мне этот человек дорог. Хотела быть вместе. Мне впервые было безопасно в отношениях. 

Но одновременно своим спокойствием и рассудительностью он ломал все мои представления о «настоящем» мужчине. Многое казалось в нем неправильным, и хотелось переделать. Я пренебрежительно высказывалась по поводу его работы, и отношений с мамой, и привычки принимать решения взвешенно. Мне-то хотелось сумасшествий, подвигов, спонтанности. 

В первые годы наших отношений я держала высокомерный тон, много критиковала и хамила. Абсолютно нормальным было спросить что-нибудь вроде «Ты вообще собираешься бизнес делать?». Мне все казалось, что он должен другим в жизни заниматься и без моих советов не разберется. Хотя именно у него из нас двоих всегда была стабильная работа. 

Во время наших ссор я всегда была преследующим партнером. Если он закрывал уши от криков, я отгибала его руки. Если запирался от меня в ванной, я ножом поворачивала замок и ломилась туда. Могла хватать его за футболку или расшвыривать книги. Горшки с цветами летали по комнате. Если он работал, когда я срочно хотела что-то выяснить, совершенно в порядке вещей было подойти и захлопнуть крышку его ноутбука.

Рома очень редко взрывался в ответ. Я не хочу его идеализировать. Бывало, что и он мог мне нагрубить, хлестко высказаться, но инициатором скандалов всегда выступала я. А он делал все, чтобы сохранить отношения. Снова и снова давал нам шанс. Хотя я очень долго этого не ценила. С одной стороны, была ему в глубине души благодарна, а с другой — видела в этом проявление слабости. 

Это были метания неуверенной в себе девушки, которая эту неуверенность прячет от всех и от себя в первую очередь. Я пыталась из другого человека вылепить что-то, что мне якобы нужно. Хотя сама плохо понимала, чего хочу на самом деле. 

Мы вместе уже 13 лет. И, наверное, нас спасло то, что с самого начала мы много говорили. После ссор обсуждали, что на самом деле чувствовали. Я понимала, что в моменты, когда испытываю самую сильную ярость, больше всего нуждалась в том, чтобы Рома подошел и обнял меня. А он объяснял, что, если бы я не копила злость до момента, когда уже крышечка отлетает, если бы говорила чуть раньше про то, что не нравится или вызывает дискомфорт, проблема решалась бы быстрее и легче. 

Я долго не воспринимала свои приступы ярости всерьез. И не замечала, что именно они угрожают нашим отношениям и разрушают моего любимого человека. Задумалась об этом только в последние годы. Увидела, как это ранит его и отдаляет от меня. Поняла, что все происходит по одному сценарию: я коплю, коплю, коплю. Сама себя убеждаю: «Ничего страшного», строю из себя принимающего человека. Потом взрываюсь.

Например, Рома коллекционирует книги. Я очень люблю в нем эту черту — интеллект, природное любопытство, умение одинаково интересоваться вселенной Марвел и мечтать приобрести собрание сочинений Чехова. А это, на минуточку, десять томов, которые надо куда-то ставить. У нас маленькая квартира, и коробки с книгами буквально повсюду. 

Сначала я молча смотрю на эти бумажные горы, ничего не говорю. Потом начинаю чувствовать себя плохо в собственном доме. Коробки постоянно мозолят глаза. В какой-то момент возникает ощущение, что меня этими книгами буквально насилуют. Я накручиваю, что он вообще меня не ценит. А дальше забрало падает. И начинается скандал. 

И мы вроде сто раз обсуждали, что, вот если бы я сказала пораньше: «Слушай, Ром, надо поговорить, у меня тут наболело», все было бы иначе и не доходило до уродливых вещей. Рома договороспособен. А меня, если я вижу, что мои тревоги принимают, уже не так и бесят эти коробки, пусть себе стоят. Но на деле это поменять очень сложно. На практике распалялась до «меня здесь ни во что не ставят», и все начиналось по-старому. 

«Стало страшно, что наши дети это увидят»

А потом я забеременела. И на пятом месяце в очередной раз взорвалась из-за какой-то ерунды, которую спокойно можно было просто обсудить. Ссора вышла такой серьезной, что речь даже зашла о расставании. Самое смешное и горькое одновременно, что я не помню сейчас, из-за чего все началось. 

Тогда я отчетливо поняла, что глобально ничего не поменялось. Мы постоянно говорим «так нельзя» и «это невозможно», но все остается по-прежнему. Я ору, скандалю, выношу Роме мозг. Я вспомнила родительские ссоры и испугалась, что наш ребенок будет видеть то же самое. Или что однажды от меня прилетит уже ему. Ведь он всегда будет «под рукой». 

И внутри что-то перещелкнуло. Я поняла, что проблема во мне. И тогда впервые четко осознала, что одна с этим не справлюсь — мне нужна профессиональная помощь. 

Я слышала раньше выражение «автор насилия» и была уверена, что для таких людей точно есть терапевтические программы. Наугад ввела в поисковике запрос «группы для авторов насилия» и вышла на Нижегородский женский кризисный центр. Нашла у них программу помощи таким, как я. Ее ведут два психолога, мужчина и женщина. Через сайт связалась с ними. 

Меня спросили, почему я к ним обратилась. Я ответила, что хочу это сделать ради своей семьи. И меня поставили в очередь. Очередь подошла только через полтора месяца, но моя решимость за это время не испарилась. 

Мне прислали анкету, в которой надо было ответить на несколько вопросов. Они были составлены очень грамотно и уже давали пищу для размышлений. Например, «Как часто вы проявляете насилие?», «Проявляли ли вы словесное насилие за последние три месяца?», «Толкали ли вы кого-нибудь?», «Портили ли вы вещи?», «Угрожали ли, что что-нибудь с собой сделаете?». Детальный опросник, по которому можно со стороны увидеть свое поведение. Я деловито ставила галочки: «Да, порчу вещи», «Да, было словесное насилие». 

Заполнила анкету, выслала, и у меня спросили контакт «потерпевшего». То есть Ромы. Здесь я удивилась. Как-то едко стала разговаривать с ведущим, мол, зачем вам это надо, и вообще, у меня занятой муж, может, он не согласится. Оказывается, они в обязательном порядке созванивались с теми, против кого было направлено насилие человека, намеренного пройти программу, и брали интервью. 

Рому я предупредила. Сказала ему, что нашла эту программу и хочу ее пройти. Но у них такие условия, готов ли он на созвон? Он сказал, что готов. Я до сих пор не знаю, о чем шел разговор. 

После психологи уже созвонились со мной. Это было в чем-то похоже на собеседование при приеме на работу, только очень мягкое. Я понимала, что в группу есть отбор. В том числе потому, что количество мест и ресурсов ограничено. Но не сомневалась, что меня возьмут. 

И когда уже все было обговорено, я произнесла что-то вроде «когда пройдут роды», и психологи такие:

Они сказали, что таких случаев у них еще не было, и попросили паузу обдумать, насколько правильно проходить эту программу беременной. Вообще изначально они эту программу делали для мужчин. В какой-то момент к ним стали приходить и женщины тоже с запросом на работу с насильственным поведением. Но беременных еще не было.

Через несколько дней мне перезвонили и сказали, что сейчас взять не рискнут. Я помню, что у меня тогда возникло желание как-то их проломить. Мне хотелось с ними ругаться. Но я сообразила, что начинать работу с агрессией собственно с агрессии в адрес ведущих будет странно. 

Ровно через три месяца после родов я связалась с Максимом, ведущим, и меня подключили к группе.

«Новое хорошее»  

Программа представляет собой 18 встреч раз в неделю по два часа. Стоимость одного занятия — 2000 рублей. Встречи проходят в зуме. Группы небольшие, до десяти человек. Заниматься могут и мужчины, и женщины. Когда я пришла, была единственной женщиной, потом к нам присоединилась еще одна. Примерно такого же возраста, за 35, и тоже мама. Сейчас нас в группе пятеро.

Я прошла уже девять занятий. Каждый раз очень жду этих встреч. Я знаю, что могу поделиться там всем, что происходило на неделе, и меня примут. Но по сравнению с индивидуальной сессией у терапевта это больше похоже на учебу. У ведущих есть программа, по которой мы идем. Она циклическая, то есть новенькие могут присоединиться с любого занятия. Для них оно станет первым, и дальше нужно будет пройти все 18. 

Кто-то после последнего занятия снова записывается и проходит программу второй раз. Я тоже собираюсь так сделать. 

Но бывает, что после нескольких занятий человек уходит. Например, как-то пришел новый мужчина и после первого занятия пропал. Ведущие потом сказали, что он увидел меня и сказал: «Вера — такой ангел». У него, видимо, случилось столкновение со стереотипом: раз здесь такие «милые» кудрявые девушки, то его не поймут и не помогут. 

Кстати, о стереотипах. В группе я встречаю самых обычных людей: программистов, менеджеров, фрилансеров, творческую интеллигенцию. Сначала я удивлялась. Видимо, в голове крепко сидело представление, что насилие всегда исходит от какого-то маргинала. Но ничего подобного. Здесь те же люди, которых можно встретить в модном кафе или на современной постановке в театре. 

На каждой встрече есть свои ритуалы, а есть новые упражнения. Из постоянного, например, приветственный круг. На нем мы делимся тем, что случилось за неделю хорошего. Надо обязательно найти хоть что-то позитивное в прошедших днях.  

Если у кого-то есть запрос, можем это обсудить. Потихоньку узнаем истории друг друга. Однажды один из участников поделился эпизодом из детства. Я представила, что ему пришлось пережить маленьким ребенком, и расплакалась. Было много сочувствия к нему.

Я поняла, что, как только я себе сочувствую — не жалею себя: «Ах, я бедная, несчастная», не падаю в жертву, а именно сочувствую, — это дает мне шанс себя услышать. И помогает понять, почему мне плохо, где болит, что я пропустила, где о себе не позаботилась. И тогда я могу не срывать свою злобу или боль на других, а пытаюсь дать себе то, в чем нуждаюсь. 

Благодаря группе и занятиям я раскопала, что, оказывается, часто в прошлом за моей злостью стояла грусть. Грусть или обида. Но если бы в тот момент я заплакала, я позволила бы себе быть уязвимой. Злость как будто защищала меня от уязвимости. Это очень меня удивило. 

Однажды мы рисовали маску собственного гнева и говорили с ним. В другой раз было интересное упражнение на несколько встреч: надо было вспомнить свой опыт проживания насилия и автором, и потерпевшим, и свидетелем. И поделиться этим. 

«Впереди долгий путь»

В группе как-то один парень с горечью рассказывал, что снова кричал на девушку и вел себя грубо. Столько в нем было боли и разочарования от самого себя. Я его очень понимаю.

Чудес не бывает. Откаты случаются у всех. Пусть уже на другом уровне, словно более слабые волны. Но все равно это тяжело. Кажется ведь, я уже все поняла, уже столько всего делаю, на печи не лежу, себя не оправдываю. Но меняться сложно, это долгий процесс. Недавно я опять кричала на мужа. И все равно я замечаю перемены к лучшему. Да, мы по-прежнему ссоримся: ребенок совсем маленький, и мы оба очень устаем. Но теперь ссоры происходят реже, и они не так ужасны по форме. 

Я могу написать длинное раздраженное сообщение Роме в мессенджере, но успеваю его стереть и не отправить. 

Когда начинаю злиться, учусь разговаривать с собой: «Да, Рома тысячу раз может быть неправ, но давай сначала разберемся с тобой. Признай, что вот этого ты могла бы и не делать. И это могла не говорить. И заметила ли ты, что устала и голодная, а от этого раздражительная?»

Если накинулась вечером на Рому, с утра прихожу и говорю: «Слушай, я понимаю, мне надо было так и так сказать, прости». 

Где-то я уже быстрее прихожу в себя и причиняю меньше разрушений. Где-то могу извиниться и поиронизировать над собой. 

Самое главное, что мне самой становится легче. Постепенно уходит чувство вины. Я более спокойно и уверенно отстаиваю свои границы, даю себе на это право. Благодаря группе учусь принимать поддержку других и давать самой себе сочувствие. 

Мне сейчас тяжело. Малыш требует много внимания. Вместо занятий я могла бы спать или отдыхать. Но я иду, учусь, разбираю. Времени до момента, когда он начнет говорить, совсем немного. Мне важно успеть добиться хоть каких-то результатов. Я хочу успеть починить себя.

• Теги:
• домашнее насилие
• насилие в семье