Хочется поговорить

«Скромная, молчаливая, всем всегда помогает», — так о Захре Шевхнех говорят в сирийской общине Ногинска. «И дети хорошие, послушные», — добавляют о ее старшем сыне, двенадцатилетнем Ахмеде, и двух дочерях, одиннадцатилетней Айше и пятилетней Шахад. Все время нашего разговора с Захрой они смирно сидят рядом с матерью, односложно отвечая на мои вопросы.

Захра и правда очень сдержанна. Она категорически не хочет фотографироваться, говорит немного и тихо — и напоминает старшую сестру своих детей: дочь Айша почти догнала мать по росту. Захре 34 года. Вместе с мужем Омаром и двумя старшими детьми она приехала в Россию в 2011-м, после того, как в Сирии началась гражданская война. Сначала семья получила временное убежище в нашей стране. Но уже в ноябре 2011-го власти отказались продлить разрешение. Вот уже несколько лет комитет «Гражданское содействие» пытается оспорить это решение. Потому что уезжать семье просто некуда.

Шахад, дочь ЗахрыФото: Анна Иванцова для ТД

Омар и Захра, которые сейчас живут с детьми в арендованной квартире в Мамонтове, недалеко от Ногинска, родом из Алеппо. Там остались их родственники, с которыми они не виделись с тех пор, как уехали. «Мой отец, — грустно рассказывает Захра, опуская красивые черные глаза, — погиб во время войны, а мама не хочет покидать родину».

Захра рассказывает о своем детстве. Переводчик с арабского начинает передавать ее рассказ с фразы «Это было классное время!» Не знаю, так ли говорила эта маленькая женщина на самом деле, но лицо ее преображается, становится похожим на распустившийся внезапно цветок. Она поднимает глаза и смотрит прямо на меня.

Я ничего не понимаю по-арабски, но чувствую, что Захра искренне делится ярким, радостным воспоминанием. «Помню, мы сидели вокруг отца, вместе ели. Он кормил нас, своих детей, и пел нам. Это были очень счастливые дни». Сейчас дом Захры разрушен войной, так же, как и дом Омара — им некуда возвращаться.

«Я вышла замуж за друга моего брата, — рассказывает Захра дальше, отвечая на следующий вопрос, — почти не знала его до свадьбы. Так, видела иногда на улице».

Расспросить Захру хочется обо всем — о том, как выглядел ее дом в Алеппо, как она выходила замуж, как ей удалось полюбить человека, которого она не знала до свадьбы, что такое любовь, как устроена жизнь мусульманской жены и матери. Но мне не дает языковой барьер: переводчик-доброволец переводит только суть сказанного, мы с Захрой понимаем лишь часть того, о чем говорим друг другу. Мы можем обмениваться улыбками, чтобы выразить симпатию, но хочется поговорить.

«Надеюсь, когда-нибудь у нас это получится», — говорю я Захре. Она отвечает: «Дай Бог».

Ахмед, сын ЗахрыФото: Анна Иванцова для ТД

Захра учит русский язык уже два месяца. Он кажется ей сложным. «Но я очень стараюсь», — говорит она. Пока она общается только с соотечественниками по-арабски. Но мечтает расширить круг общения: «У нас есть соседка Настя, моя сверстница. Она учительница. Мне бы хотелось поговорить с ней».

Захре нравится учиться — в Сирии она окончила только шесть классов, потом училась на швею. В 18 вышла замуж — и об учебе пришлось забыть, хотя кто-то из ее подруг поступил в университет. Теперь у Захры есть возможность узнавать новое.

Вместе с ней русский учат и ее дети. Им русский, наоборот, кажется простым. Но Ахмед по-русски говорит лучше, чем сестры — он ходит в магазин за продуктами, гуляет с друзьями, среди которых есть русские мальчики. Девочкам из мусульманской семьи такая свобода не положена — они выходят только вместе с мамой, общаются с детьми других сирийских беженцев.

В общеобразовательную школу Ахмеда и Айшу не принимают. Захра говорит: «Я очень хотела, чтобы их взяли учиться. Ходила в школу, спрашивала, есть ли возможность, но мне говорили: нет». Отказ принимать детей беженцев в российские школы — это нарушение Конституции и при этом распространенная практика в нашей стране. У родителей требуют регистрацию (хотя для учебы в школе она не нужна), а у беженцев ее, как правило, нет.

Айша, старшая дочь ЗахрыФото: Анна Иванцова для ТД

Вместе с детьми Захра ходит на занятия по русскому языку в интеграционный центр для сирийских беженцев. Четыре–пять раз в неделю из Мамонтова до Ногинска и обратно получается около 500 рублей в день. Траты для семьи большие, но ее глава, Омар, идет на это: ему важно, чтобы дети учились, чтобы его жена тоже могла говорить по-русски. Сам он выучил язык поневоле — ему надо было общаться с коллегами.

Центр в Ногинске, где живут несколько сотен сирийцев, открыл комитет «Гражданское содействие», который уже много лет борется за доступ к образованию для всех детей беженцев и мигрантов. Здесь помогают детям получить базовое образование (преподают языки и математику), а взрослым выучить русский — и влиться в общество. Невозможность говорить по-русски делает сирийцев бесправными изгоями.

Зарплаты учителей, аренда помещений для интеграционных центров складываются из наших пожертвований. Комитет «Гражданское содействие» можно поддержать разово, а можно подписаться на регулярный платеж. Даже самое маленькое пожертвование — 30, 50, 100 рублей — помогут Захре, ее детям и другим сирийцам выучить русский язык и интегрироваться в общество. Спасибо.

Сделать пожертвование

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!