«Школа не может быть островом»

Можно ли учить детей без запугивания и муштры? На вопросы «Таких дел» отвечает заслуженный учитель России историк Тамара Эйдельман

История в фотографиях

«Такие дела»: Перед нашим разговором я прочитала пост в фейсбуке: автор ведет дочку в школу и по дороге видит знакомого второклассника, который взахлеб рыдает. Не выучил английские слова, боится идти в школу — по-настоящему боится, страх не надуманный, реальный. И с подобными ситуациями мы сталкиваемся на каждом шагу.

Тамара Эйдельман: Ненормально, когда ребенок испытывает такой страх. Но к сожалению, многие считают страх, который вызывают школа, учеба, едва ли не естественным. Откуда это берется? В нашей стране многое строится на подавлении. Много неуважения к человеку — и к маленькому человеку в том числе.

«Ты должен быть первым любой ценой»

— Зачастую даже сами родители школьников не против подавления, более того, буквально просят учителя стать тем, кто наказывает.

— Да, увы! Помню, была история, когда молодой преподаватель, студент консерватории, давал уроки девочке лет восьми. Она перед уроками плакала, не хотела заниматься. Тогда родители установили скрытую камеру — и оказалось, что преподаватель ученицу бьет по рукам, ругает, унижает. Родители подали в суд и даже выиграли. Когда я узнала об этой истории, написала в соцсетях, что у многих учителей и родителей искаженная система приоритетов, особенно часто это проявляется в занятиях музыкой и спортом. Ребенку транслируют: ты должен победить, быть первым, любой ценой, вперед, вперед! Тогда ко мне в комментарии пришло множество людей — и музыканты среди них были, — которые сказали: а как же? только так! без давления никакой, например, международный конкурс не выиграешь. Меня это так разозлило! Я очень горжусь тем, что состою в дружеской переписке с Евгением Кисиным, — написала ему об этой истории, и он — человек, у которого с детства в жизни была только музыка, музыка, музыка, — очень яростно ответил: конечно, меня ругали, когда я ленился, но подобного — нет, не было!.. И таким образом, как он считает, ничего добиться нельзя.

Я совершенно убеждена:

Я не хочу его, я хочу, чтобы мои ученики были счастливы. Бывает, ко мне приходят родители ребенка и говорят: «А наш-то, он такой-сякой, он двоечник». Я отвечаю им: «Да, двоечник, но зато какой он хороший человек!» И слышу: «Ну, хороший человек — это не профессия». Но ведь человек должен состояться прежде всего как человек, найти себя, а не успех. Меня убивает зацикленность на успехе.

Я не хочу сказать, что детей не надо учить. Надо. И не надо ударяться в другую крайность — вседозволенности. Когда я только пришла в школу, в 1981 году, я думала, что буду внушать детям идеи свободы. Я и сейчас не прочь это делать, но знаю, что нельзя вводить в искушение малых сих. Позволяя им все, ты их развращаешь. У детей должно быть чувство ответственности. Но двойку можно поставить по-разному: можно с воплями, а можно сесть и спокойно объяснить, что не так. Даже взрослому — а уж второкласснику…

Откуда растет ответственность

— Но вот приходит вчерашний шестилетка в школу. Еще недавно он был беззаботным, а сейчас ему нужно следить, чтобы и тетрадки взять, и сменку не забыть, и то, и это, и еще домашка. Как в нем постепенно взрастить это самое чувство ответственности, не пугая и не ругая?

— Для меня это самое сложное во всей моей педагогической — да и не только педагогической — жизни. Как привить чувство ответственности, не подавляя личность? Ведь настоящая ответственность должна в нас жить, идти изнутри. Это, к сожалению, действительно проблема. Те дети, с которыми ты общаешься по-дружески, они что часто делают? Как говорят учителя, садятся на шею. Те же, кто привык ходить по струнке, — они знают, что не все можно, они работают, но делают это потому, что чувствуют потребность, или потому, что их заставляют? Не знаю… Очень трудно найти золотую середину между уважительным отношением к ребенку и формированием у него чувства ответственности.

Я недавно читала книжку голландца Рутгера Брегмана Humankind: A Hopeful History. Он описывает некую существующую в Голландии школу, где, в частности, учится много сложных детей: в ней у каждого ученика индивидуальный образовательный маршрут, каждый выбирает только то, чем хочет заниматься, пусть даже это будет китайская каллиграфия. И в результате, как пишет Брегман, такая школа дает лучший результат по сравнению с другими. Но: я много работала с голландцами. Может быть, причина в их кальвинистском прошлом — у них очень сильно развито внутреннее чувство ответственности, необходимости сделать свое дело хорошо. Возможно, поэтому там такая свобода срабатывает лучше, чем у нас. Увы, знакомые мне российские школы, которые давали детям абсолютную свободу, производили ощущение полного хаоса. Покойный директор моей школы Евгений Семенович Топалер говорил: «Школа не может быть островом». В стране, где все на всех кричат, оскорбляют — в очереди, в поликлинике, в армии, — такая и школа.

Легко превратиться в грымзу

— А ведь идея, что школа — то место, где ребенку должно быть комфортно и хорошо, совсем новая?

— Да, до середины XX века такой идеи не было. Помните замечательный фильм «Общество мертвых поэтов»? Действие происходит в конце 1950-х годов. Как их там муштруют, этих мальчиков-учеников! Поэтому учитель Китинг, который говорит с ними по-человечески, сразу становится кумиром. Но он не вписывается в учительский коллектив, потому что ведет себя непонятно, непривычно. Так было совсем недавно, и все изменилось за последние десятилетия.

— И мы в начале пути?

— Да, конечно. К сожалению, в нашей стране эксперименты с «добрыми и хорошими» школами упираются в то, что родители говорят: «А как он из этой школы в жизнь выйдет?» Отчасти справедливый страх. В жизни надо все менять. Но с другой стороны, изменения школы способствуют изменениям в общественной жизни.

— А кто изменит школу, если чаще всего молодая, энергичная, открытая учительница через какое-то время превращается в…

— В грымзу?

— Да, в такую «училку», с узнаваемыми штампами, интонациями, приемами… Почему так происходит?

— У всех по-разному, кто-то вовсе избегает этого. Но как правило, школьная жизнь со всех сторон обтесывает: вот приходит новый человек в школу — и видит, что все ведут себя именно так. Помню, когда я только начала работать — это советское время, — моя мама съездила в командировку в Чехословакию и привезла мне полосатые колготки. Я пришла в них в школу, а ко мне подошла старшая учительница истории и сказала: «Какие у тебя колготочки… И как же ты будешь в таких колготочках говорить ученице: “Сними кольцо”?» Немая сцена… Да, учительский коллектив давит. Мне, конечно, очень повезло: меня поддерживала администрация моей школы, у меня всегда было много единомышленников. Но так везет далеко не всем. И трудно противостоять.

— Яркая история про «сними кольцо» — хорошо, что сейчас в школах меньше претензий к внешнему виду и хотя бы девочкам стало свободнее: не отправляют смыть макияж, переодеться…

— Во-первых, не везде. Во-вторых — изменились времена в целом: то, что нам 30 лет назад казалось недопустимым, сейчас нормально. Но я, кстати, и сегодня борюсь — конечно, исключительно словами убеждения — с кое-чем во внешнем виде учеников: рваные джинсы, голые животы… Мне кажется, что неправильно приходить в школу так. Но я не выгоняю детей, не кричу на них — я говорю с ними.

— А за что ругаете?

— Банальные вещи: больше всего меня раздражают вранье и необязательность. Если человек написал плохую работу — это одно, если же тупо списал — это совсем другое. Или, бывает, просишь принести на урок, скажем, какую-то книгу. Но половина учеников приходит без нее, потому что все знают: ругать я не буду. И это обижает, ведь если бы я орала и вопила — принесли бы как миленькие. Но я не хочу орать и вопить.

— Получается, воспитание человеческим отношением менее эффективно, чем гневные крики, записи красной пастой, жалобы родителям?

— Не менее эффективно — менее быстро. Вот Петр Первый хотел быстро-быстро получить много мануфактур, где бы делали пушки для его войн, и он очень быстро и эффективно — у нас в стране любят эффективных менеджеров! — решил этот вопрос: приписал крепостных крестьян к фабрикам, к мануфактурам и тут же получил огромный подъем в экономике. Прошел неполный век — и оказалось, что уральские фабрики и заводы, те, что работали на крепостном труде, заметно отстают.

— Вы совсем не наказываете своих учеников?

— Я не пускаю на урок опоздавших. Знаю, что это неправильно, но… я жду после звонка пару минут, а потом закрываю дверь.

— А с урока выгоняете?

— Для этого меня нужно очень довести.

— А тетрадки проверяете?

— В невероятных количествах! У меня половина выпускников сдает ЕГЭ по истории, половина — по обществознанию. Они должны уметь писать.

— И исправления делаете красной пастой?

— Да, конечно! Пишу огромнейшие комментарии, это отнимает много времени, но иначе работа не имеет смысла. «Иди, двойка!» — какой в этом смысл?

— А как вы вспоминаете сейчас ваш другой опыт взаимодействия со школой и учителями — опыт родителя?

— Это было тяжело. Мой сын (учредитель и директор фонда «Нужна помощь» Митя Алешковский. — Прим. ТД) был не идеал, скажем прямо, он был хулиган, и я понимаю, как он доставал учителей, но при этом я видела, что он любознательный, интересующийся. В общем, можно было с ним и помягче обращаться, не так круто, как это делали некоторые учителя. Я, конечно, пыталась его урезонивать — мол, начни с себя, задумайся… Но не уверена, что это было правильное родительское поведение.

— Наверное, очень страшно, когда ты не можешь найти для своего ребенка комфортную, доброжелательную среду. Одна мама школьника сравнивала свои ощущения в такой ситуации с ощущениями зверя в лесном пожаре. За спиной огонь, и ты бежишь от него — бежишь не «куда», а «откуда»…

— Что касается школьной среды, к сожалению, у нас все идет по пути унификации. Да, есть какое-то количество школ со своей индивидуальностью, но это, как правило, элитарные школы, для сильных учеников. Существует другой полюс — школы для особых детей. А все остальные дети — они как некая усредненная масса. И это ужасное подушевое финансирование, при котором администрация заинтересована в разрастании классов и самой школы. А ведь школа, наоборот, должна быть заинтересована в уменьшении классов, это более человечно. Да, человеческие отношения возможны везде, даже в концлагере, но вопрос в том, какой ценой.

Как научить учителя

— Когда в публичном пространстве обсуждается школа, ее проблемы, часто можно слышать такие реплики: да чему их там учат, в пединститутах! Хочется спросить: а чему нужно учить учителя? Чтобы он был не только знающим, но и человечным, внимательным, не грубил детям, не обижал их…

— Для начала — в педагогических институтах тоже не должны грубить. Еще мне кажется, что молодые учителя должны быть как молодые врачи: те учатся бесконечное количество лет, но с какого-то года обучения они работают, учатся уже в работе. У молодого учителя тоже должно быть это. Не практика всего в пять уроков, которая для детей — повод для издевательств, а для практиканта — мучение. Нет. Со второго-третьего курса молодой учитель должен идти в школу; пусть у него будет пять часов в неделю, но это должна быть работа. Идея, что преподаванию можно научиться в теории, смешна. Я сейчас переслушиваю аудиокниги про Гарри Поттера, как раз тот момент, когда Долорес Амбридж пытается научить детей защите от темных искусств в теории. Это не получается, потому что невозможно. Кстати, книги Роулинг — отличные тексты о том, как устроена школа.

— Например, в Хогвартсе есть наказания и поощрения, очень четкая их система. Как вы думаете, когда ребенку прилюдно говорят: «Вот, за твой проступок минус пять баллов твоему факультету!» — это не травмирует его?

— Наказание травмирует, если оно несправедливо. Да, любое наказание неприятно, но мне кажется неправильным отказаться от наказаний вообще. Другой вопрос, какими они должны быть? Думаю, когда мой сын в детстве особенно хулиганил и после видел, как сильно я расстроена, это было для него наказанием. Несправедливое наказание никакого воспитательного значения не несет. А если наказание соответствует проступку — мне хочется надеяться, что человек, хоть и огорчается, но понимает, за что был наказан. Я в конце каждой четверти пишу своим ученикам письма. Объясняю, что я думаю о том, как они учились. Иной раз сидишь над письмом: «Ух, сказала бы я тебе»… Но подбираю человеческие слова — о том, например, как надеюсь, что в следующей четверти будет по-другому. Может, кто-то эти письма выбрасывает, но знаю и тех, кто писем ждет, хранит их.

— А могли вы в таких письмах написать что-то очень эмоциональное? Например, не «подумай над таким-то поступком», а «мне кажется, ты поступил подло»?

— Думаю, да. К сожалению, я человек пылких высказываний. Конечно, нельзя писать и говорить подобное ученику, который не может тебе ответить. Евгений Семенович Топалер, которого я уже вспоминала, любил цитировать Макаренко: педагог имеет право на неконтролируемый гнев, примерно так. Не каждый день, не каждый год, очень, очень редко — но имеет право. Как-то раз в поездке с классом я застукала учеников за распитием шампанского. И всего-то две бутылки на пятнадцать человек, однако я была в сильном гневе. Без оскорблений, но высказала им все, что думала. Мы большие друзья сейчас с этими ребятами, это случилось тридцать лет назад, но некоторые говорят, что им до сих пор стыдно. А вообще, для меня большая радость, когда дети взрослеют, когда я лишаюсь возможности их заставлять и могу только убеждать.

— Может быть, беда системы в том, что в школах больше людей, которым проще заставлять?

— Да, заставлять гораздо проще. «Так, встал, вышел из класса». Мне такое просто противно. Но ничего хорошего не будет, если заменить это на вседозволенность и хаос. Должна быть разумная середина, которую так трудно найти.

— И каждый учитель ищет ее в одиночку?

— Насколько я вижу — да.

— Неужели ничего нельзя посоветовать молодому учителю, который только идет в школу? Как ему удержаться, не уйти ни в мягкотелость, ни в карающую жесткость?

— Я думаю, надо все время следить за тем, получаешь ли удовольствие от того, что делаешь. Пока тебе нравится в школе, ты будешь искать правильные пути. Да, бывает трудно, бывают темные периоды. Когда я в феврале встаю и иду на работу к первому уроку, поверьте, удовольствия не испытываю никакого. Но все же радость перевешивает. Нужно все время смотреть, что перевешивает: если радость — можно многое перетерпеть и многому научиться. А если все через силу — немедленно уходите.

Скажите ребенку, что вы на его стороне

— А родителю что посоветуете? Тому родителю, у которого ребенок не хочет идти в школу, боится, плачет из-за оценок.

— Главное, наверное, всегда показывать ребенку, что вы на его стороне. Это очень трудно, когда уже двадцатая двойка в дневнике, но все же. И смотрите, как он плачет: если это случилось единожды — ну что ж, бывает. А если это постоянная травмирующая ситуация — лучше искать другую школу. Бывает, что нет такой возможности, тогда стоит пойти в школу, поговорить с учителями — по-человечески, в поисках контакта. В моей школе организуют дни открытых дверей, когда родители учеников вечером приходят, знакомятся с учителями, задают вопросы. И ни разу не случилось такого, чтобы разговор был бесполезен, чтобы я не узнала чего-то нового, важного о ребенке. Человеческий контакт бесценен.

— Как историк, вы с оптимизмом смотрите на то, как развивается российская общеобразовательная школа?

— В нашей школе сейчас очень нелегко работать, прежде всего за счет тотальной бюрократизации. Бесчисленные отчеты, указивки — это неприятно и тяжело. Но с другой стороны, я проводила учительские семинары от Архангельска до Владивостока и видела на них такое количество заинтересованных людей! Они ищут новые способы преподавания, им интересно, они придумывают такие подходы к работе с учениками, что я слушаю разинув рот и мой московский снобизм с меня слетает. И я убеждена, что таких учителей по-прежнему очень много.

— Ими и спасемся?

— Повторюсь: школа не может быть островом. Или все спасемся — или все пойдем ко дну.

• Теги:
• дети
• образование
• подростки
• психология
• школа